Ещё одна из рода красных шапочек (часть 3, финальная)
Первая часть тут, а вторая - вот тут. Я заканчиваю с этим эпическим повествованием. Торжественно обещаю, что больше такой чернухи не будет. Чтобы компенсировать впечатление и напомнить о том, что всё это не всерьёз - прилагаю фото одуванчиков. Ехал домой, попал в пробку и увидел, что они уже готовы распуститься. Опустил стекло и щёлкнул их с телефона, не долго думая. Наслаждайтесь.
Ещё задолго до прибытия в сквер Рудокопов Солезёмска Красная Шапочка прекрасно поняла: фейерверку – быть. И охотники, и таинственный незнакомец были совершенно правы. В сгущавшемся мраке толпились тёмные силуэты, слышались весёлые и пьяные голоса, и хрипло звучала музыка.
Шапочка прошла через аллею и вышла к мемориалу с шахтёрами и забойной машиной. Кажется, вся молодёжь города была здесь. Вот бы найти Маринку, лучшую подругу. Хотя, какая подруга из Маринки – даже не позвонила, про салют не сказала... И ещё эти дурацкие пирожки с маслом, как они уже достали!
«Бли-и-н», – подумала Шапочка, – «А куда Маринка позвонит-то? Блин-блин-блин! Надо найти её! Рассказать про того парня у мусорки и... и всё такое».
Шапочка судорожно осматривалась в надежде увидеть Маринку или вообще хоть кого-нибудь знакомого. Музыка продолжала орать, всего в двух метрах от Шапочки какая-то парочка выясняла отношения, и большая группа серых теней толпилась у огромного деревянного туалета. Всюду кипела жизнь, и что-то происходило, но в воздухе ощущалось напряжённое ожидание. Люди ждали салют.
Шапочка обратилась к ближайшей тени с вопросом:
– Скока время?
Тень тупо продолжала смотреть в никуда.
– Скока время? У вас есть часы? – не унималась девочка.
– Без пяти девять, – ответил из темноты какой-то нетрезвый девичий голос.
Не сказав спасибо, Шапочка опрометью бросилась вперёд. Под ногами шуршала павшая листва, и у самого мемориала девочка едва не упала, раскатившись на пустой пивной бутылке. Почти заглушая музыку, из соседних кустов доносились характерные бурлящие звуки. Приглядевшись, Шапочка разглядела нелепую фигуру Шермана. Шерману было плохо, одной рукой он держался за кривой ствол дерева, а другой придерживал себя за живот, согнувшись пополам. Неожиданно для самой себя Шапочка обрадовалась Шерману как родному и, дёрнув его за рукав, затараторила:
– Шерман! Шерман, ты Маринку не видел? Наших кого-нибудь не видел? Где они?
Шерман утёр рот тыльной стороной ладони, тяжело качнулся и повернул своё лицо в сторону Шапочки. Глаза его слезились, и вид у него был жалкий. Но Шапочка была в нетерпении и дёрнула горе-охотника за рукав ещё раз. Шерман сделал тяжёлый и протяжный вдох, отцепился от дерева и освободившейся рукой махнул в направлении ДК Рудокопов у дальнего края сквера. Шапочка с готовностью кивнула и оставила бедного товарища в покое. Предоставленный сам себе, Шерман мягко ткнулся лицом в осеннюю листву и стал лениво и медленно барахтаться, выпрастывая ноги и руки подобно перевернувшемуся жуку.
Теперь уже Шапочка отлично видела в толпе долговязую мишанину фигуру и спешила в сторону ДК. Вряд ли Маринка будет тусоваться с охотниками, но охотники – это всё-таки хоть какая-то компания. Шапочка понимала, что в одиночестве салют неизбежно теряет почти всю свою прелесть и очарование.
Флегматичный и сдержанный Мишаня приветствовал Шапочку взмахом руки. Пьяные охотники расселись по каменным ступенькам здания ДК и лениво оглядывали сквер, пребывая в ожидании. Шапочка быстро вбежала по ступенькам и развернулась, едва не заехав пакетом с гостинцами одному из охотников по голове. С высоты крыльца девочка ещё раз оглядела сквер. До запуска фейерверка оставались считаные минуты, и об этом знали все присутствующие. Движение почти прекратилось, музыка стихла, и люди стояли, устремив свои взгляды в направлении эстрады, откуда традиционно запускался салют. Кто-то не смог дождаться, и из зарослей по правую руку с пронзительным свистом взвился крошечный огонёк китайской петарды.
Но уже через мгновение земля и бетон задрожали под ногами, раздался глухой и гулкий выстрел, и первый огненный цветок медленно распустился в тёмном осеннем небе. Толпа дружно выдохнула и протянула хором:
– РА-А-А-З!!!...
Отсветы сказочного огня мелькали на облупившемся фасаде здания дома культуры, тонкие ветви кустов отбрасывали быстрые и страшные тени, похожие на страшные лапы сказочных чудовищ, а некоторые из зрителей кричали что-то радостное, нечленораздельное и явно нецензурное. Жёлтые, зелёные и красные, вновь и вновь расцветали в небе сказочные и невероятно яркие цветы, напоминая людям о неприглядности их быта и о главном юбилее Солезёмска. Снова и снова толпа тянула:
– ПЯ-ЯТЬ!!!...
– ШЕ-ЕСТЬ!!!...
Переливающийся свет выхватывал скульптурную композицию мемориала, и огромные шахтёры как будто тонули в густом мраке и молча тянулись к салютному зареву. Ещё более огромная шахтная машина казалась древним притихшим чудовищем из первобытных времён; и все они, все, кто стоял в сквере, напоминали доисторических людей, радующихся самому первому, первобытному и волшебному огню.
– ПЯТНА-А-ДЦАТЬ!!!...
– ШЕСТНА-А-ДЦАТЬ!!!...
Невозмутимый Мишаня высился над всеми и запрокидывал голову, потягивая пиво из тёмной и непрозрачной бутылки. Взволнованные охотники вздымали вверх руки с зажжёнными сигаретами и кричали, выражая свой восторг. Каждый выстрел из пушки отдавался где-то в самой глубине сердца, и это было похоже на обратный отсчёт, по завершении которого произойдёт что-то неотвратимое и даже, может быть, страшное.
– ДВАДЦАТЬ ВО-ОСЕМЬ!!!...
– ДВАДЦАТЬ ДЕ-ЕВЯТЬ!!!...
Непонятно почему, но на душе у Шапочки стало тревожно. Словно тикание гигантских и страшных часов раздавались выстрелы, а распускающиеся в небе цветы при всей своей красоте не сулили ничего хорошего. Да, цветы были яркие и красивые, но они распускались вверху, на недосягаемой высоте, а тёмные и мрачные фигуры людей, сквер и деревья оставались внизу, с Шапочкой.
Тяжело ступая и пошатываясь, нарисовался Шерман – мокрый и грязный, с прилипшими к трико осенними листьями. Запоздавший охотник молча облокотился на стену здания и стал наблюдать салют, медленно сползая на землю, но даже не пытаясь подняться.
– ТРИДЦАТЬ ВО-ОСЕМЬ!!!...
– ТРИДЦАТЬ ДЕ-ЕВЯТЬ!!!...
У Шапочки перехватило дыхание, она поспешно вынула руки из карманов и закрыла ладонями уши. Глупый пакет с пирожками и маслом стукнул её по плечу. Толпа рывком потянулась вперёд и вверх, и, кажется, все привстали на цыпочки, затаив дыхание. Раздался ещё один выстрел и медленно-медленно на небе стал разворачиваться жёлто-белый огненный купол. Почти уже угаснув, каждый осколок огня распался на части ещё раз, неожиданно поменял цвет и вспыхнул мириадами ярко-красных искр.
– СО-ОРОК!!!... – Со стоном выдохнула толпа, и люди воздели руки к почерневшему небу. В ту же секунду Шерман окончательно сполз на землю и перестал подавать признаки жизни.
Воцарилась странная и пугающая тишина. Красная Шапочка опустила руки и оглядела неподвижные и с трудом различимые лица охотников, стоявших рядом. Казалось, что время остановилось и больше уже не пойдёт никогда. Сделав неуверенный шаг назад, девочка развернулась, спрыгнула с бетонного крыльца и помчалась прочь из сквера.
Солезёмск погрузился в непроглядный осенний мрак, и лишь где-то у железнодорожного вокзала горел какой-то одинокий фонарь, из-за которого тьма становилась ещё более полной и непроглядной. Тяжело дыша и беспорядочно размахивая белым пакетом, Шапочка бежала к бабушке, не разбирая дороги. Она уже давно промочила ноги и безнадёжно испортила свои китайские зелёные кроссовки, но теперь её это не особенно волновало.
До самого дома бабушки девочка не встретила ни одной живой души, и в бабушкином подъезде тоже было темно, пусто и страшно. Но Шапочка лишь на мгновение остановилась перед подъездной дверью, а потом отважно вбежала наверх, до самого третьего этажа. Старая деревянная дверь, обитая чёрным потрескавшимся дерматином, непонятно почему оказалась распахнутой настежь, но из коридора на лестничную площадку не струился свет.
У Шапочки упало сердце. Дом казался пустым и неживым. На ватных и непослушных ногах девочка вошла внутрь и осторожно протянула:
– Ба-а-ба? Ты где?
Оглядевшись, она заметила, что за кухонным столом у холодильника кто-то сидит в темноте и всматривается в тёмное окно, за стеклом которого шевелят голыми ветвями безжизненные деревья. Обрадовавшись, Шапочка радостно заговорила:
– Баба, а ты почему свет не... включишь?
Последнее слово она произнесла упавшим тоном, потому что это явно была не бабушка. Сквозь стёкла невидимых во мраке очков на девочку посмотрели знакомые огненно-жёлтые глаза. И, несмотря на то что она ещё так недавно страстно желала увидеть их вновь, сейчас она им совсем не обрадовалась.
– Ты? Ты чо сидишь... тута? А где бабушка?
– Про бабушку можешь забыть. Садись, – сказал он ей странным тоном и чужим голосом и указал глазами на свободную табуретку у кухонного стола.
Не разуваясь и даже не снимая любимой шапочки, девочка неуверенно прошла на кухню и села. В воздухе чувствовался характерный для прокуренных кухонь смолянистый запах въевшегося навеки табачного дыма. Бабушка много курила и, опасаясь сквозняков, никогда не выходила для этого на балкон.
Взбрыкнув, включился старый холодильник и задрожал всем своим ржавым корпусом, а перемотанная скотчем пластиковая ручка дверцы разразилась странным тонким треском, постепенно затихшим и сошедшим на нет. Над столом мерно тикали старые кварцевые часы с причудливыми латунными стрелками. Больше не слышалось ни звука, и страшные деревья по-прежнему бесшумно тянули свои ветви к чёрному небу за окном.
– Как это забыть про бабушку? – дрожащим голосом спросила Шапочка, – Ты чо с ней сделал?
Страшная мысль пронзила её сознание, и, задержав дыхание, она добавила, всё ещё не осмеливаясь озвучить ужасную догадку:
– Ты кто ваще...? Кто?
Помолчав, незнакомец загадочно ответил:
– Я? Я часть той силы... Той силы, которая творит добро, но которую вечно объявляют злом.
Снова было ничего не понятно, но Шапочка собралась с духом и выпалила:
– Ты... Ты штоли Волк? Ты Волк, да...?
Слёзы побежали по её щекам, и голос сорвался.
–Ты Волк! Волк!
– Да, я Волк, – просто ответил он.
– И ты съел бабушку... Зачем ты её съел?! – прокричала Шапочка, снова вскочив на ноги.
– Давай без истерик, сядь обратно, – мрачно ответил Волк, – Сядь, потому что бабушку уже не спасти, а у тебя есть надежда.
Девочка была в смятении и растерянности. Предчувствия, терзавшие её во время городского салюта, оказались не напрасными. Смирившись и принимая судьбу, Шапочка снова опустилась на табуретку, не выпуская из рук пакет с пирожками. Подняв взгляд, она посмотрела прямо в жёлтый огонь, горевший за стёклами очков.
– Зачем? Зачем у тебя такие глаза? Ну зачем? – внезапно и с тоской спросила девочка.
– Чтобы видеть, – коротко ответил Волк, – Ты ещё про зубы спроси. Или ещё что-нибудь подобное. Ты мне лучше скажи о своих планах.
– О моих планах? – бесцветным голосом переспросила Шапочка, – Ты же меня съешь, какие могут быть планы?
– Вообще-то, – отвечал Волк, – всё это зависит исключительно от тебя.
– Я не понимаю, – всё тем же голосом продолжала Шапочка.
– А я поясню. Видишь ли, во всех своих бедах и проблемах люди склонны винить кого угодно, но не себя.
Волк снова говорил тем своим первым, приятным голосом, и Шапочка невольно подняла глаза и вся обратилась в слух. Слёзы блестели в темноте на её щеках, но она не чувствовала страха. Девочке казалось, что часть её уже в любом случае умерла, и что бы там ни было на уме у Волка – это уже ничего не изменит.
– Так вот. Люди ищут проблемы вовне, и людям удобно считать, что виноват кто-то другой. Этот же таинственный другой часто используется для того, чтобы пугать детей и маленьких девочек. Но проблема в том, что пока люди страдают и обвиняют, пока они боятся и пугают, жизнь идёт своим чередом.
Волк сделал паузу и посмотрел в окно. Шапочка молчала и глядела на него, не отрывая глаз. Холодильник остановился и замолчал, и даже часы, казалось, стали работать тише. Из подъезда донёсся приглушённый пьяный крик и снова всё стихло.
– Да, жизнь идёт своим чередом, а проблемы не решаются, и беды не уходят, – продолжил Волк, и огненные глаза его отражались в оконном стекле, – Рано или поздно человек в любом случае устаёт, и тогда приходит Волк.
Он вновь повернулся и посмотрел в лицо Шапочке:
– Прихожу я и снимаю вопрос. Я прихожу к людям и облегчаю их страдания. Никто не вечен, и все одинокие путники когда-нибудь завершают свой путь. Но я прихожу не только к людям. Я прихожу к целым городам, Шапочка. Волк ни в чём не виноват, и не надо на него обижаться. Люди и города делают свой выбор, и иногда именно Волк и является этим выбором.
Округлившимися глазами Шапочка продолжала смотреть на Волка, слушая его исповедь. Ей хотелось прекратить это: вскочить, включить свет, раскричаться, убежать, в конце концов. Но она словно оцепенела и смогла лишь спросить:
– Но почему ты мне всё это рассказываешь? Я тебе нравлюсь?
– Тьфу ты, чёрт, – с досадой ругнулся Волк и ударил кулаком по кухонному столу, – Да потому что у тебя есть выбор, балда. У тебя выбор есть. У Солезёмска, у твоей матушки, у Шермана – у них нет. А у тебя – есть. Вот я тебя и спрашиваю, как насчёт планов на будущее?
– Но я не думала...
– Так вот это плохо. Начинай думать. Думай, Шапочка. А пока иди к матушке. Надеюсь, что больше не встретимся. И потому прощай.
– Прощай, – пропищала Красная Шапочка, поднялась и пошла к выходу, по-прежнему удерживая в одной руке пакет с пирожками.
Но уже в прихожей она обернулась и спросила:
– А охотники? С ними как?
– Забудь, – сверкнул глазами Волк в темноте, – никакие охотники тут ничего не изменят.
Нетвёрдыми шагами вышла девочка из подъезда и побрела домой. Было сыро, темно и холодно, но уже совсем не страшно. На душе царила пустота и непонятная усталость. Не успев дойти до дома, девочка тяжело опустилась на мокрую деревянную скамейку в одном из дворов. Голова кружилась, и неожиданно захотелось есть. Шапочка достала один из холодных пирожков, разломила его и начала жевать, уныло двигая челюстями. Почувствовав вкус и запах варёных яиц и лука, девочка снова разразилась слезами и продолжала есть пирожок, приправленный солёной водой.
С небес доносился чуть слышный сухой треск, и странные молнии, похожие на змеящиеся трещины, поминутно пересекали небо, нисколько не освещая несчастный и серый Солезёмск. Если бы Красная Шапочка читала книги, она, вероятно, подумала бы сейчас, что в её родной город ворвались лангольеры и поедают небо, улицы, дома, деревья и солерудник: пожирают прошлое и всё, что с ним связано. Но Красная Шапочка не читала книг, она была знакома с Волком и понимала, что Солезёмск просто окружён волчьей беспощадной стаей, а чёрные небеса содрогаются под напором зубастой пасти вожака. Волк поедал Солезёмск и его неприкаянных жителей.
Как и когда Шапочка оказалась дома, она не могла вспомнить. Бабушку хоронили на третий день, и в развёрстую могилу внучка кидала горсть влажной и липкой глины, а пожилой сосед дядя Коля держал в руке белый пластиковый стаканчик, долго и нудно говорил какие-то подобающие случаю слова и поминутно втягивал ноздрёй соплю, норовившую вылезти наружу. Плакали все, но не очень много и не очень долго, и небо снова было серым.
А ещё через месяц неожиданно объявили о закрытии рудника. Впрочем, к тому времени Шапочка уже прекрасно понимала, что Солезёмск обречён, и у неё были планы. И лишь по вечерам, лёжа в постели и глядя в потолок, она всё ещё с тоской вспоминала огненно-жёлтые глаза.