Проза 5
Без названия
Дни стояли еще теплые, и совсем по-летнему светило солнце, но деревья уже принарядились, украсив себя осенним золотом. Сотни оттенков желтого и красного цветов перемешались с изумрудными пятнами последней зелени, образуя пестрый, по-праздничному нарядный хоровод. Природа погрузилась в осеннюю дрему, и даже дыхание ветра было необычайно легким, ровным, как дыхание беззаботно спящего человека. Время от времени отчаянный листик, которому надоело неподвижно висеть, озорно срывался с ветки и отправлялся в путь, трепеща от восторга, опьяненный свободой и необычайной легкостью. Совершив несколько кругов, он плавно опускался на листвяной ковер, теряясь среди своих желтых собратьев.
Сережа, щурясь от ярких лучей, смотрел, как безмятежно проносятся мимо облака. Казалось, что они стоят на месте, а он, Сережа, несется на корабле по волнам. Со всех сторон расстилается безграничный океан, никого вокруг нет, только чайки резко скрипят над головой. Громадные волны ударяются в борт его небольшого суденышка, и оно сотрясается под этими мощными ударами.
Сереже становится страшно, но это только немножко. Что о нем подумает папа, если Сережа будет бояться? Папа ждет его на берегу. Берег уже показался. Вот он стоит высокий, самый сильный и самый добрый, его папа.
— Сережа, пошли в войну играть, — прерывает его мысли раздавшийся где-то над ухом голос Славки Журавлева. — Пудовы и Коська против нас. Мы будем космическая полиция. Вот, на пистолет.
— Славка протянул ему щепку, напоминавшую по форме пистолет.
— Вперед! — Сережка соскочил с деревянного кораблика и помчался вслед за Славкой в дальний угол участка детского сада, где густо разрослись кусты акации.
Славка плюхнулся за кустом на живот и, энергично работая руками и ногами, пополз, оставляя на влажной земле борозды.
— Ложись. Здесь будет у нас засада. — Прозвучал его заговорщицкий шепот.
Сережа хотел упасть рядом с ним, но увидел, что голубая Славкина кофта почернела от грязи.
— Нет, я не могу, Славка. Мне нельзя в мазаться. Возьми пистолет. Я пойду, посижу на скамеечке.
Грусть, прозвучала в его голосе, и было заметно, что искушение увлекательной игры борется в нем с желанием оставаться чистым.
— Мы с мамой пойдем с папой мириться. Видишь, я какой нарядный.
Сережа присел перед лужей, заглядывая в зеркальную поверхность воды. Лужа казалась бездонной. Из этой серебристо-черной глубины на Сережу смотрел мальчик в синей вязаной шапочке и серой куртке, которую ему подарила бабушка. Если упасть в эту лужу, то будешь падать долго-долго, пока не попадешь в другую страну.
Сережа поднял камешек и кинул его в эту бездонную черноту. Серебристая поверхность задрожала и сморщилась, блеснув сотней бликов. Потом на секунду стала прозрачной, показывая дно, на котором лежали камешки и утонувшие листья.
“Так она не бездонная. Это просто море. Море для жучков. Огромное море.”
Присевшая рядом Ленка, прервала своим появлением возникшую фантазию. На ней было красное пальто и красный беретик. Она всегда носила все яркое. Всегда была какой-то праздничной, и это в ней Сереже нравилось.
— Ты почему не пошел со всеми мальчишками в войну играть? — Спросила Лена, заглядывая в лужу, пытаясь там разглядеть то, что рассматривал Сережа.
— Мне нельзя сегодня мазаться. Мы пойдем с мамой к папе мириться, и я должен выглядеть прилично.
— А, что они в разводе? — Ленка небрежно произнесла фразу звучащую по взрослому.
— Нет. — Сережа немножко задумался, словно сомневаясь, потом нерешительно продолжил. — Мама сказала, что у них какие-то проблемы, вот он пока дома и не живет. Я его уже неделю не видел.
Сережа подобрал щепочку и пустил ее в лужу. Щепка закачалась, и проплыв немного замерла.
— Вот и у меня папки нет. — Лена вздохнула. — Мама его выгнала. Но без них, без мужиков, даже лучше. Работы меньше.
— А у меня есть папа! Есть! Он самый сильный, самый лучший, — поспешно затараторил Сережа.
— Это тебе так кажется. Все они мужики одинаковые. Им всем одно надо. — Все так же спокойно говорила Лена.
— Неправда! У него знаешь, какая большая гиря? Она под кроватью стоит. Я даже не могу её сдвинуть, Он ее одной рукой поднимает. Одним пальчиком. Знаешь, как мы с ним здорово кораблики делали? — Сережа спешил высказаться, поэтому говорил торопливо, отрывисто. Он боялся, что эта умная Ленка не поверит ему, что она не узнает, какой у него папка.
— Ничего ты не понимаешь. Вот мы с мамой, лучше чем с десятью папами, живем. — Ленка встала и сказала последние слова, смотря на Сережу сверху вниз, отчего они звучали убедительнее. Сереже показалось, что это какая-то взрослая тетя читает ему нравоучения.
Он испуганно посмотрел на неё, наклонив голову на бок, часто-часто хлопая ресницами, потом отвернулся, и молча уставился в лужу.
“Что спорить без толку с умненькой Леночкой. Все равно его папа самый лучший”.
Лена ничего больше не сказала, и, повернувшись, пошла походкой не допускающей сомнений в ее правоте.
Сережа встал и побрел вдоль забора. За железными прутьями куда-то торопились прохожие, увлекая за собой стайки листьев. Ребята бегали по участку. До Сережки доносились крики: “убит!”, “сам убит!”, “падай!”. Шла война.
На границе старшей и средней группы стояли воспитатели.
— Ребенок-то, как расстроен. — Покачала головой Алевтина Ивановна, кивая в сторону прильнувшего к прутьям Сережи.
— Набедокурил чего-нибудь? — Ирина Сергеевна стряхнула упавший на голову листик.
— Да, нет, от них отец ушел. Разве Вы Ириночка не знаете? Маша! Маша! Не лезь в лужу, промочишь ноги! Я кому говорю! Вот так, промочат ноги, а потом родители с нас спрашивают.
— Да, а когда разводятся, особенно. Сами злые, дети расстроенные. Чем вчерашняя серия “Влюбленных” закончилась? Я пропустила.
— Ой, я вообще телевизор не смотрю. Одна политика и мелодрамы.
— А что у них там приключилось? Загулял что-ли муженек?
— Это Вы про сериал? — Не поняла Алевтина Ивановна.
— Нет, конечно. Про Смирновых.
— Не знаю. Наверно. У всех одни и те же проблемы. И женщина, вроде хорошая. Приветливая. А вот с мужем не повезло. Маша! Сизова! Ты вылезешь из лужи или нет? Я тебя сейчас в группу отведу! Пойду, ее выужу, а то опять мне ее мать выговаривать будет.
Алевтина Ивановна заторопилась к Маше.
Прохожих становилось все больше. Люди возвращались с работы. Вместе с прохожими появилось неопределенное волнение, которое все больше заполняло Сережу.
Взъерошенный воробей плескался в луже, наслаждаясь последними теплыми деньками. Под окнами Сережиной комнаты, тоже жили воробьи. Иногда утром они поднимали такой шум, что случалось будили Сережу. Почему-то чаще всего это происходило в воскресенье, когда не надо идти в садик, и можно спать в свое удовольствие. Спать Сереже нравилось. Закроешь глаза и оказываешься в каком-то новом мире. Необычном, немножечко странном и загадочном. Больше всего он любил спать с папой. Папа обычно сердился, когда Сережа, хныкая, уговаривал его разрешить лечь с ним, но иногда случалось чудо. Папа ложился с Сережей, и начинались папины сказки. Их больше никто не знал, только он. Папа шептал Сереже на ухо, чтобы не мешать спать маме. Горячее дыхание жгло щеку, щекотало ухо и в ухе становилось сыро к концу сказки. От шепота, от щекочущего дыхания сказка наполнялась живым теплом, и казалась волшебной. Потом Сережа засыпал, уткнувшись носом в папин твердый бок. В такие минуты бок казался мягче подушки.
В детский сад стали заходить родители. Мимо забора прошла Ленка, держась за мамину руку. Обернувшись, она показала Сереже язык и покрутила пальцем у виска.
За ней протащила Машу Сизову ее мама, отвешивая через каждые три шага шлепок по мягкому месту, поминая при этом мокрые туфли. Маша терла глаза во время шлепка, а потом ехидно улыбалась, отворачиваясь в сторону, чтобы не заметила мать.
Война в акации закончилась. Каждая из сторон считала себя победительницей, и спор затих лишь после того, как воинов родители развели в разные стороны.
В толпе, выползающей из троллейбуса, мелькнул зеленый плащ Сережиной мамы. Через три минуты она уже благодарила Алевтину Ивановну за то, что Сережа чистый.
Сережа услышал сочувственный вздох воспитательницы, когда они с мамой попрощавшись шли к выходу. Мама непривычно съежилась.
Листья от их ног разбегались в стороны, боясь, чтобы на них не наступили. Перед троллейбусной остановкой их было особенно много, и Сережа старался вступать мимо, боясь сделать листьям больно. Когда ему это не удавалось, листья жалобно кряхтели.
Папу он увидел сразу, едва они только сошли на нужной остановке. Он выделялся среди толпы высоким ростом. На нем была необычайно яркая куртка, которую Сережа раньше не видел. Папа не смотрел в их сторону. Он громко говорил и задорно смеялся, энергично размахивая руками перед совсем молоденькой девчонкой. Сережа узнал в ней соседку из первого подъезда.
Папа наклонился над ее головой, что-то шепча в ухо, потом поцеловал в щеку. Девушка отстранилась, заметив их с мамой, и указала рукой в их сторону. Папа повернулся. Улыбка сошла с лица, уступив место раздраженности.
Сердце у Сережи стучало где-то высоко в ушах. Удары были частыми и глухими, как будто кто-то кидал подушки. Руки замерзли, хотя он прятал их в карманы куртки. Сережа опустил глаза, старательно разглядывая свои ноги в коричневых ботинках. Ноги казались чужими. Мальчик заметил, что носки у ботинок облупились. Эти светлые пятнышки выглядели лишними, и Сережа разозлился, что не смог сохранить обувь в идеальном виде.
Папа быстро приближался. Сокращающееся расстояние вызвало горячую волну, нахлынувшую из глубины тела. В глазах защипало, и чтобы не потекли слезы, Сережа стал считать до ста. Так его учил папа.
Сережа не помнил момента, когда папа оказался рядом. Он ничего не замечал вокруг. Не почувствовал, как мама поправила воротник его куртки. Он не слышал гомона людской толпы и шума машин. Мир ограничился небольшим кругом, жившим отдельно от остального пространства. Наступила тишина среди которой еще отчетливее раздавались удары в ушах.
Мама что-то сказала папе, при этом смешно сморщилась и бережно подтолкнула Сережу в направлении отца.
Сережа молчал. Молчал и папа.
Сереже казалось, что рот у него набит ватными тампонами, как на приеме у стоматолога.
— Здравствуй, папочка — прошептала мама, глядя куда-то в землю.
— Здравствуй, папочка. — Машинально повторил Сережа.
— Привет — Отчетливо прозвучал знакомый голос, еще недавно шептавший волшебные сказки.
Сережа вновь начал считать до ста, забыв все другие слова.
— Передай своей маме, чтобы она перестала меня шантажировать ребенком. Иначе. Вы меня знаете... — Голос отца мгновенно стал незнакомым, сливаясь с ворвавшимся в сознание грохотом улицы.
Папина спина удалялась. Сережа пятый раз мысленно произнес чисто тридцать пять. В ушах перестало стучать. Лоб налился тяжестью.
Мальчику вспомнилась большая черная папина гиря, живущая под кроватью. Она стояла перед глазами всю дорогу. Слез не было.
Идя по парку за мамой Сережа с хрустом наступал на кучи золотых листьев и они громко наперебой всхлипывали хриплыми голосами от боли.