Неизвестная цивилизация-4. Шамбала моей души (80% GBG за пост на оплату репостов)

 В конце публикации размещены редкие исторические фотографии из различных фондов, отражающие жизнь бурят и русских Забайкалья конца XIX и XX веков. Казалось бы, большинство фотографий не имеют отношения к публикуемой теме, но, тем не менее, они отражают дух и характер прошедшего времени и наших предков.

_______________________________________________________________

 «80% gbg за этот пост пойдут на оплату репостов по схеме «активная СГ» 

Дугаржап Жапхандаев. Алханай - Шамбала моей души
(1928-1930 годы. Мир глазами семилетнего ребёнка)
Перевод с бурят-монгольского @azarovskiy

КРАСНОЕ ПАСХАЛЬНОЕ ЯЙЦО

У Жамьян-Дэби на щеках лукаво двигаются ямочки. Он дает мне серую бумажку.
– Понюхай! Знаешь что это?
Нюхаю. Конечно, я знаю что это бумага из-под махорки, но не хочу расстраивать друга. А Жамьян-Дэби мечтательно спрашивает:
– За красным яичком поедешь?
– Не знаю...
Побывать в русской деревне – моя самая заветная мечта. Жамьян-Дэби хорошо, он был там с отцом. Возьмет ли меня папа? Однажды мама поехала на коне в деревню, я долго бежал за ней и кричал: «Мама! Возьмите меня к русским». Мама остановила коня и ласково сказала: «Ты поедешь потом с папой за красным яичком... »
Весенний ветреным днем папа запряг коня в телегу. Вдруг подошла мама и, застегнув на моем тэрличке верхнюю пуговицу, весело сказала:
– Ты поедешь с папой за красным яичком.
Сердце мое ликующе подпрыгнуло!
Радостно подскакивает телега, быстро мелькают деревья. Холодновато, но повсюду цветет багульник, а вдоль кремнистой дороги Дунда-Мадаги оживает дикий абрикос – буйлэсан. Дорога усеяна огромными булыжниками, телегу кидает в разные стороны и резко подбрасывает, перед глазами все время подрагивает зеленая трава на обочине. Мы поднимаемся выше и выше. Папа вытягивает шею и пристально смотрит в верх на синеющие горы.

– Вон на той вершине у меня умер конь, а сам я еле спустился вниз, – говорит он, показывая рукой на отвесные хребты и гребни, на которые и смотреть-то страшно. Выше их – только голубое небо. – Я прискакал с той стороны, у вороного разорвалось сердце, а я ушел пешком в тайгу.
– Почему? – удивился я. На лице папы мелькнула печаль. Он долго молчал и, вздохнув, продолжил рассказ:
– Мы были на летнике у Соктуя... Однажды к нам прискакал отряд тапхаевцев. Они наставили на меня ружья и приказали ехать с ними. Пришлось седлать вороного... Отряд остановился в большой русской деревне. С криком и руганью тапхаевцы начали грабить семьи. Потом они стали пьянствовать и распевать песни. Я знал почти всех русских людей в округе. От стыда и позора чуть не ослеп. Наконец я осмелился и, вскочив на вороного, помчался в тайгу. Вслед загремели выстрелы, но ни одна пуля не задела меня. Я взбирался все выше и выше, бедный мой конь вспотел и пена хлопьями летела по ветру. На вершине он умер, а я побрел пешком... Бедный мой вороной... А тапхаевцы не искали меня, Наверное, опьянели и забыли обо всем...  Но! Чу-чу!
Показалась русская деревня... Как здесь красиво, какие большие дома и окна! Пока я вертел головой, папа въехал в ограду, где неистово лаяла и рвалась с цепи лохматая собака. Если сорвется – сразу съест! В синей рубашке, смеющийся, вышел навстречу наш Ванька– тала. Я вспомнил, что мама зовет его – Петруни Ванька. Он поздоровался с папой, наклонился и пожал мою руку.
– Мэндэ-здрасти, дорогие гости! – сказал тала и повел нас в дом.
В чистом доме пахнет жареным мясом, На столе в стеклянных банках с водой растут развесистые ветви, на них пушистые ярко– розовые и синие шарики. Как хозяева умудрились подвесить такие маленькие яички на веточки? На подоконниках цветут цветы, а со стены строго смотрит на меня русский бог.
Жена нашего талы суетится у огромной белой печи, шурудит внутри длинной жердью с вогнутыми железными рогами. Жарко в избе! Вдруг она вытащила из печи горшок, а потом на железном подносе что-то круглое и золотистое. Так это же поросенок!
Сижу возле отца и наблюдаю. Вдруг открылась дверь, и в избу ввалилось много людей. Первый русский заулыбался, что-то сказал и обнял нашего талу. Касаясь друг друга щеками, они три раза расцеловались. Я выпучил на них глаза. Но и жена нашего талы также расцеловалась с одной женщиной. Вошел русский старик. Тала и его жена подбежали к нему и стали целовать вдвоем. Вот, оказывается, как празднуют русские!
Потом жена нашего талы засуетилась снова, поставила посередине избы большой стол и, пока я удивлялся разговору русских, быстро расставила много-много всякой вкусной и сладкой еды. У меня закружилась голова. Там были шаньги, пряники, пенки, конфеты, картошка, золотистый поросенок, что-то зеленое и красное, блестящие ножи и вилки.
Когда все уселись за стол, в больших деревянных тарелках принесли красные, розовые, голубые, зеленые яйца! Весело запел большой сияющий самовар. Почему мы ставим стаканы на блюдца? Оказывается, так лучше пить чай.
Смотрю -русские едят очень мало, пьют чай и громко– громко разговаривают, Сижу возле папы и озираюсь. Вдруг жена талы что-то сказала мне по-русски и положила возле меня мягкий калачик, шаньгу и еще что-то очень вкусное на вид, легкое и квадратное. Наверное, она угощает меня и просит есть. Сразу берусь за это легкое и квадратное, жую. Нет, не вкусно, на вид красиво, а вкуса нет, одна картошка внутри.
Долго мы сидели за столом, вдоволь я насмотрелся на русских, наслушался разговоров. Застолье заканчивалось, когда жена нашего талы вдруг зачастила: «Ой, гостинцы маленькому, гостинцы... » С этими словами она начала запихивать мне за пазуху всякую вкусную еду, потом протянула несколько разноцветных яиц.
Одно из них было красным!

МОЛЕБНЫ. ЧУДЕСНЫЙ ЛИВЕНЬ

Дядя Намсарай что-то выбивает на плоском желтом камне молотком и зубилом.
– Не подходи! – предупреждает меня Жамьян-Дэби. – Осколки могут попасть в глаз. Папа выбивает слова молитвы, а инструменты ему сделал твой папа...
А Бато-нагаса снова приходит к нам с какой-то бумагой. Читает: «Цыбенов Хайдап – середняк... Хайдапов Жапхандай...  налоги... » Жапхандай – мой папа, а Хайдап – дедушка.
У нас новая божница, у дедушки – старая, он не часто молится богу. Бабушка шепчет молитвы все время. И меня учит. Бабушке и мне не до бумаг и разговоров, дяде Намсараю, наверное, – тоже...
Внезапно у Бычьей изгороди выросли три белые юрты. Говорят, что на наши лечебные источники приехал лама Жигмит-Сынгэ и устраивает всенародные чтения молитв. Бабушка взяла меня за руку и повела к этим юртам.
Видимо, в первой юрте собралось много народа, во второй – тоже, на улице был слышен громкий гул. От нагретой кошмы веет жаром. Люди говорят, что будет засуха... В третьей юрте несколько старух и пожилых женщин сидели на войлоке и монотонно читали молитвы. На красном столике из-под божницы стоит большая ваза. Мы сели и тоже начали читать. Гул усиливается, мне хочется спать, скучно. Вот как проходят молебны в юрте! А на вершинах-обо намного лучше и красивее... Скоро мы поедем на такой праздник!
В знойный день папа с мамой запрягли в телегу коня, одели лучшие тэрлики-халаты, крытые блестящей под солнцем чесучей. На мне новый тэрличок из голубой далембы. Тронулись в сторону горы Кусочи по зеленым травам и ярким цветам, мимо березовых рощиц, на всенародный праздничный молебен – обо-тахилган. У подножия горы Хара-Хада нас нагнала нарядная и веселая кавалькада всадников на лоснящихся под солнцем конях. Зазвенели узды и стремена. Красивая женщина в атласном синем тэрлике, не слезая с коня, разговорилась в мамой. С трудом я узнал в ней Цыренжап-абгай, мою тетю. Как сегодня изменились люди! Никто не ругается и не злится. Все довольные и веселые, в красивых одеждах, на конях и телегах спешат к подножию горы Кусочи.
Въезжаем в лес, наш конь нещадно хлещет хвостом, над ним тучами кружат пауты и оводы. Остановились на ровном пригорке. Папа распряг коня и привязал к березе. Сквозь густые листья вижу снующих туда-сюда людей и коней, запахло дымом костров. По каменистой тропинке мы вместе со всеми начали подниматься на вершину.
Наверху дует прохладный ветерок, далеко-далеко видна зеленая и голубая окрестность – горы, тайга, сверкающие извилины речушек. Люди все поднимаются и поднимаются, привязывают к деревьям разноцветные лоскутки материй, несут хворост и подкладывают в костры по четырем сторонам обо – большой кучи камней, возжигают благовония. На длинных древках развеваются голубые полосы материй, на камнях – приношения. Ламы подвязывают к шестам бубны и барабаны, блестят большие медные тарелки.
Молебен начался. Ламы громко зачастили молитвы, зазвенели литавры, забухали бубны, люди разом упали на четвереньки и стали молиться... Монотонно, как во сне, потянулось время, У меня закружилась голова. Подул порывистый ветерок, и вдруг часто-часто закапали крупные капли дождя. Я быстро забрался под зеленый мамин плащ-субу. Небо задвигалось и оглушительно треснуло, обрушился ливень. А ламы все продолжают читать. Смотрю – весь мокрый папа гордо держит над ламой черный зонтик, над другими ламами тоже зонты и плащи. Бухают барабаны и бубны, звенят литавры, гулко и громко читают молитвы ламы, грохочет гром и сверкают молнии.
– Началось! – облегченно и радостно выдохнул кто-то в толпе. – На обо-тахилгане всегда идет дождь.
Я тоже рад и, молча, соглашаюсь с ним...
Но гроза прошла, снова выглянуло солнце. Ламы продолжают читать молитвы. Один за одним люди потянулись обходить обо. Я понял, что молебен заканчивается. Вскоре вокруг обо кружило множество людей, потом среди них замелькали всадники, заскрипели и затарахтели телеги. Ароматный дым потянулся к небу, мы понесли свои приношения на камни обо. Потом ламы в красно– желтых одеждах пошли вниз, к подножию горы, людской поток потянулся за ними и медленно влился в Бычью изгородь.
Людской муравейник зашумел, раздались крики, смех, промелькнуло несколько русских людей из окрестных деревень. На досках, расставленных в круг, разложено кусками мясо. Стали усаживаться, мама подтолкнула меня в толпу. Началось обильное насыщение.
– Дугаржап, это тебе от меня. Держи!
Смотрю – дедушка Найдан протягивает мне кусок мяса. Я принял подношение и, как и положено по обычаю, поклонился подающему. Вокруг все угощают друг друга...
Потом разноцветная толпа ринулась смотреть состязания борцов, конные скачки… Ночью мы возвращаемся домой, Я сонно покачиваюсь в телеге, в ушах моих звенит и гудит, а перед глазами предстают яркие картины прошедшего дня.

В РУССКИХ ДЕРЕВНЯХ

Русский бог любит красивые праздники. Мы с папой любим бывать на них, а русские люди любят моего папу – кузнеца Хайдапыча и приглашают его в гости вместе со мной...
На длинной улице деревни Хушун гуляет много людей, заливается гармошка, кукарекают петухи и поскрипывают колодезные журавли. В блестящих окнах больших изб стоят цветы. Ребятишки играют в городки и бабки. Взрослые мужики в нарядных рубахах тоже катают бабки. Ходят, обнявшись, полнотелые девушки и женщины, распевая озорные и заливистые песни... Сегодня – Троица, русский бог разрешил всем купаться.
Мы погостили у папиных друзей в Хушуне и направили свою телегу в Тулутай, где по словам папы живут крещенные буряты, которые давно превратились в русских. Как может русский превратиться бурята или бурят – в русского? Глаза и волосы что ли перекрасить?
– Поедем к Бурлаковым, – говорит папа, подгоняя коня. Один из сынов Бурлаковых без ноги. Папа часто ремонтирует ему деревянную ногу, обшитую рыжей кожей и со множеством блестящих железок. Говорят, что такая нога может скакать сама!
В голубой дымке купается высокая гора Дунда-Мадага, а с перевала зарябили крыши домов Тулутая. Мы въезжаем в деревню, папа мне что-то говорит, а я любуюсь высокой церковью и золоченным куполом. Как люди затащили и подвесили на такой высоте колокол? Русский бог сильный!
На улице много нарядных и веселых людей. Как высоко взлетают на качелях парень и девушка! Неужели у них не кружатся головы? Телега наша медленно едет по улице, папа здоровается с мужиками. Здесь тоже перекликаются петухи, стоят на подоконниках цветы, поют женщины. По улице смешно ходит золотоволосый парень на высоких деревянных ходулях.
Телега наша въехала в одну из оград, у дома много коней и телег. Как папа не заблудится среди многих домов? Во дворе большие амбары на прочных запорах и с черными железными замками, захлебываются от лая злые собаки, но к людям не приближаются.
В огромном доме можно заблудиться, много людей. Некоторые разговаривают с папой на бурятском.
-какой славный парнишка! Кем будет – кузнецом или охотником? – смеясь, заговорил с папой высокий русский мужик в красивой рубашке. Смотрю – в стене еще одна дверь, туда заходят люди. Там, наверное, живет другая семья.
Накрыли стол. Русские разговаривают между собой и с папой. Сижу и ничего не ем. Вдруг большая русская женщина, говорившая на бурятском, заговорила на русском: «Гостинцы, гостинцы... » и насовала мне за пазуху и в руки много всякой еды... Очень любят русские люди давать гостинцы!
Едем дальше. Солнце сдвинулось с зенита, тени стали длиньше.
– Хотел показать тебе лавку Ивана Бурлакова, да его безногого сына с ключами дома не оказалось! – досадует папа, нахлестывая вожжами коня.
Миновав Тулутай, направляемся в Харгастуй, который рассыпался у самого подножия заросшей лесом горы по обе стороны большой и пыльной дороги.
Здесь тоже – избы, цветы в окнах, колодезные журавли. На вершине сопки сложены камни обо. Неужели русские молятся на обо, как буряты?
– Косте Иванову зайдем, – говорит мне папа, спрыгивая с телеги и привязывая коня к подгнившему старому столбу. Во дворе – тишина, даже собачонки не видно. Нет и русских в красивых одеждах. Наверное, все ушли купаться.
Не спеша входим в низенькую избу. Из полумрака навстречу нам вышел седой и худощавый старик, узнав папу, он заулыбался, приветливо протягивая сухие руки.
– Мэндэ! – поздоровались мы.
– Мэндэ! С кем это ты, Хайдапыч, приехал? -заговорил старик, ласково смотря на меня. Я робко пожал протянутую руку. У него были пепельного цвета волосы, борода, выцветшие глаза, Даже рубашка на нем была старая и выцветшая.
Папа мой что-то сказал старику. Они снова заулыбались и заговорили... Я удивленно смотрел на большую прокопченную печь, наверху что-то шевелилось. Оттуда слезла седая сгорбленная старуха в черном сарафане и в полинявшем платке. Она была похожа на мою бабушку, но намного старее ее. Дрожащими руками она нащупала трубу самовара.
– Здравствуйте, – сказала она тихим, но обрадованным голосом, оглядывая нас. Я подошел к папе и прошептал ему на ухо: «Папа, эти старики не слепые?»
– Сынок, иди сюда! – вдруг позвал меня старик. Он достал из-под кровати деревянный ящик, вытащил оттуда что-то круглое и пронзительно зазвенел им, отпустив на пол. Я увидел круглую вертящуюся юлу. Вдруг юла подпрыгнула и упала. Я выпучил глаза и замер от восхищения. Старик рассмеялся и протянул мне юлу.
– Держи, твоя!
Теперь я все время буду играть юлой!.. Старик с папой продолжили беседу. Старуха старым сапогом раскочегарила самовар.
У Кости– талы не оказалось чая. Старики заваривали березовую чагу и ели хлеб из ярицы. Но мы были, как дома. Костя– тала знал всех бурят Загдачея, расспрашивал о здоровье своих знакомых, их детях, кто и где кочует, как перизимовал скот. Он был своим человеком!
На прощанье старуха вручила мне гостинец – огромную репку!
Солнце село, но было еще светло. Наша телега затарахтела по дороге домой. Показались крыши изб Тулутая. Впереди шли две женщины, папа попридержал коня, женщины сели на телегу и засмеялись, озорно поглядывая на меня. Они ссыпали мне в подол несколько горстей шуршаших семечек и, спрыгнув в Тулутуе, долго махали нам вслед.
Темнело, В Хушуне еще не зажигали огня. На фоне вечернего неба Дунда-Мадага кажется огромной и замершей рыбой, а белый абрикос– буйлэсан – чешуей. Подул прохладный ветерок. Папа завернул меня в старый тэрлик. Хорошо ехать в вечернем сумраке, прижавшись спиной к спине папы, и смотреть на убегающие контуры гор. В небе кричат невидимые птицы, а в тайге кто-то воет. Что это? Волки воют или русские поют?
Телега подпрыгивает и покачивается, как качели, иногда чуть не опрокидывается... Из сизого тумана медленно появляется седой старик в белой вылинявшей рубахе с длинной белой бородой, глаза у него закрыты, но вдруг они распахиваются, старик в упор смотрит на меня и зовет: «Иди сюда!» Только я хотел отскочить от него, как кто-то толкнул меня в плечо...
– Не спи, – говорит папа, – скоро будем дома.
Темень. Телега подпрыгивает. Снова проваливаюсь в дрему, появляются избы русских деревень, смеющиеся мужики... Бурлаковы, Ивановы, Кондратьевы, Шильниковы, Ларионовы, Поповы, Татауровы... Русские женщины улыбаются и протягивают мне гостинцы...

ВОЛКИ.

Днем говорили, что появились волки, а ночью раздались крики и вопли людей. Мы молча прислушивались. Наши никогда и никому ничего не говорят, даже если знают, что и где случилось. Но я понял: к овцам Намсараевых забрались волки. Почему никто не стреляет? У дяди Намсарая должен быть карабин. У дедушки есть берданка и кремневка...
Утром к нам пришла жена дяди Намсарая. Ее вытянутое лицо вытянулось еще больше. Волки задрали у них несколько овец.
– Вам хорошо, – говорила она, – вы между стоянками живете. А о н и спускаются с Саган– Шулута и – прямо к нам... Придется овец в стайку закрывать на ночь.
Но ночью волки забрались и в крепкую стайку Намсараевых. У них много скота и овец. Почему волки нападают на стада и отары богатых? Почему у бандитов много ружей, а у простых людей – мало?
В юрте тепло. Я сонно выглянул из-под одеяла. Дверь открыта. Выбегаю на улицу. Тепло светит солнце, от нижней речки поднимается голубоватый туман. То ли в тайге токуют, прищелкивая, расфуфыренные тетерева, то ли чисто и чеканно журчит наш ручей... Вдруг послышался тонкий и режущий звук. Что это?
Папина кузница закрыта. Я приоткрыл дверь и тут же отшатнулся: в сумраке кузницы сидел тучный лама в красно-желтой одежде. Он испугался. Что он там делает? Я обошел кузницу и прильнул к щели. Папа пилой по железу усердно отпиливал ствол карабина. Теперь карабин будет коротеньким. Вот бы мне такую игрушку! Лама приоткрыл дверь и, высунув большую круглую голову, осторожно оглядел окрестность и снова исчез в кузнице. Отрезок ствола со стуком упал на землю. Лама быстро сунул обрез за пазуху.
– Ламы ходят с ружьями? – через несколько дней спросил я у папы .
– Не знаю... А что случилось? – удивился он.
– Ничего... У них, кажется, бывают обрезанные карабины, – беспечно ответил я.
– Наверное, бывают, -задумчиво сказал папа. – Они же днем и ночью ходят по людям, читают молитвы и лечат, А сейчас много волков, ночью опасно ходить, встречаются и двуногие волки, у них много оружия. Не будет же лама таскать карабин за плечом...
Представив шагающего ламу с ружьем за плечом, я звонко рассмеялся. Конечно, обрез легко спрятать за пазуху, удобно положить его и под кошму в телеге. Вдруг ночью конь ламы испугается и захрапит. Вот тут-то лама и вытащит обрез, тогда волкам несдобровать. И двуногим, и всем остальным... А кусок обрезанного ствола можно было бы подарить и мне...
Разрешив загадку с волками и обрезами, я успокоился. Но как много еще загадок! Например, мы делаем мячи из вылинявшей шерсти коров, но вчера вечером только начали скатывать шерсть с коровы Намсараевых, как с треском полыхнули мелкие синие искры. Что это такое? А жена дяди Намсарая говорит, что корова затяжелела и скоро отелится... 

Продолжение следует

Время наших предков в фотографиях конца XIX и XX веков

 «Дальнобойщики» начала ХХ века. 

 В Агинской приходской школе.

 Вручение высочайшей грамоты пандито хамбо-ламе. 1911 год.

 Курсы колхозников в Москве. Видимо, группа Читинской области. 1930 год.