Городские сказки: Я еще маленькая

Автор: Char Li

Мама сегодня плакала ночью. Она думала – я не слышу, – но я слышала. Я не спала. Кто-то стучался в окно машины, но мы не поднимали голов. Мама только крепче обняла меня и ружье. Машина выдержит, я знаю. Папина машина все выдержит.

А потом я проснулась от своего крика. Мама попросила не плакать, сказала – это был просто сон.

«Нет, – сказала я, – это был не сон, потому что это было воспоминание о папе и его друзьях». Мама просила замолчать, и я замолчала.

Утром мы поехали дальше. Утром никто уже не стучал, снаружи на снегу виднелись человеческие следы. Только мы знали, что они не человеческие.

По дороге опять был город, и мы решили ехать насквозь. Я не хотела, но мама говорила, что будет быстрее. «Мы же не спешим», – сказала я. Просто не верила, что люди есть где-то еще. Я сказала маме, и она почти ударила меня. Но потом сдержалась. Я не плакала.

Город был не страшнее тех. Не страшнее папиного поселка. Все одинаково – черные окошки, обгорелые столбы – и не только столбы. Они шли за нами и перед нами, мама бампером сбивала их. Я ненавижу этот скрежет.

Потом нам плюйка попалась. Она на собаку похожа, только больше намного. Плюйка противнее этих, мертвых. Плюйка плюется в стекла машины чем-то, что шипит, – даже внутри слышно. Когда это попадает на мертвых, они тоже шипят и падают. Но плюйка их не ест. Она погналась за машиной, и мама ехала быстрее, и все время благодарила папу за то, что он такой изобретатель и что когти плюйки не порвут бронированные колеса, а толстое стекло не треснет под весом. Плюйка бросалась на машину, но машинка славная, даже не покосилась.

Мы выбрались из города, и я сказала маме, что у нас заканчивается еда. Она заплакала и сказала, что вон магазин, а она пойдет на охоту. Я очень боюсь, когда она ходит на охоту, но еда заканчивается и очень страшно.
Она снова сказала, что она знает код от дверей машины и если она будет стучаться и проситься внутрь, то ей не открывать. Потому что если она будет в порядке, то код машины она знает. А если нет, то будет стучать – и открывать нельзя. А надо ехать дальше. И спросила, помню ли я, как машину водить. Я все помнила.

Мама ушла. Ее не было долго, я слышала выстрелы. Она с полным рюкзаком еды бежала назад. За ней что-то ползло, и мне хотелось открыть двери и пострелять из моего ружья, но мама запрещала. Она открыла дверь сама, заскочила внутрь, и я увидела, как длинный шланг почти схватил ее за ногу.

Потом мы ехали быстро, потому что шлангов было много и они пытались схватить нашу машину. Но мама включила очиститель, и я видела, как железные ножи завертелись впереди, и шланг потек красным и исчез.

Мама сказала мне разобрать рюкзак, и я нашла там три банки тушенки, и пару банок фасоли, и еще сухарей много, и даже банку сока – для меня!
«На три дня хватит», – сквозь зубы сказала мама, и я сглотнула слюну. Кушать хотелось очень, но ужин будет только вечером, перед сном.

Я думала, что папа очень хороший, просто молодец. Украсть у, как мама говорит, управительства страны – машину, и еще доделать ее.

Когда бабахнуло, мы с мамой и папой и еще тремя бежали быстро, но успели только мы с мамой. Папа потом стучался, но мама кричала и не пускала его, потому что на его спине был струп. Струп – противный. Я раньше его только в аквариуме у папы в лаборатории видела, но потом они все сбежали – и струпы, и плюйки, и хавы, и еще микробы, которые маленькие, невидимые, но всех мертвых делают…

Нет, не живыми. Они просто ходят. Даже когда просто скелеты. Это очень противно, но не страшно – если ты в машине.

Мама говорит, это везде так, и очень быстро по стране расходится. Мама говорит, это все иностранная разведка. Я не знаю, что такое иностранная разведка. Я сказала, что буду защищать маму от струпов и хавов, но плюек я сама боюсь.

Она еще долго кричала. Вела машину, сбивая людей со струпами, и еще каких-то кошек грязных, как обожженных. Они бросались на машину, но машина бронированная и не страшно.

Она спросила, не страшно ли мне ехать далеко за стены лаборатории. Я сказала, что нет, что я все видела по телевизору и по интернету, и что там интересно.

Когда она перестала кричать, то стала со мной разговаривать.

Она спросила тогда посмотреть, много ли папа запас еды. Еды было много – нам на неделю хватило. А воду папа сделал так, что она у нас постоянно. Обновляется – сказала мама. Чистится. Противно пить то, что вылил, но оно не пахнет, и прозрачное после фильтра… фитьра… ции. И воздух у нас тоже запасен. Это чтоб микробы не попали. Но микробы не страшные, пока ты живой.

Мы думали, это только в нашей лаборатории так, но потом был первый город, и еще один. И я уже плакала, потому что мне стало жалко папу, когда я увидела мертвых. Я спросила маму: что с папой – тоже? И мама тогда первый раз накричала на меня. Я больше не спрашивала.

Потом города были совсем разрушенные, а потом мама стала выходить на охоту. Один раз ее укусил хав, но это не заразно. Она выпила альнагетиков и научила меня перевязывать рану. Рана не воспалилась – я ночью сделала так, что не воспалилась, хотя грязная была. Маме я ничего не сказала – она бы ругалась.

Потом я спросила, куда мы едем, и мама сказала, что ищем людей. Она постоянно включала радио, но там было тихо, и мобилки тоже не тянули, и на мониторе в машине пусто было.

Она научила меня водить и, пока мы ехали, заставляла читать книжки с монитора, которые папа оставил. Я думаю, папа знал, что так будет, потому что все подготовил.

А потом я попросила переключить волну – там, на другой, передавали новости, и мама переключила, хотя начала меня ругать. Зато там говорил человек, он звал всех на восток страны, и назвал город, и мы поехали туда. Там – Ополчение! Я не знаю, что это, но это хорошее слово. Мужчина говорил, что там стены высокие, и электричество даже есть, и машины, надежные. И еды много. И что туда можно добираться, кто еще может. И, главное, там противоядие от микроба есть, и лекарства. И вода чистая, а не такая, из которой водяные лезут. Я их видела, они гнались за нами по мосту, но я маме ничего не сказала – мама испугалась бы.

А потом мы ехали по пустыне и нашли людей. Пустыни там раньше не было, там были леса. Остатки деревьев еще были, они даже ползали немного, шевелились, но мне могло показаться.

А люди были на мотоциклах, красивые, в черной коже. И мама уже почти остановилась, но они стали стрелять в нас, и мы уехали. Они гнались, долго. Динамики кричали нам, что мы – много нехороших слов, которых нельзя произносить, и что им нужны бабы, и что мы им подходим. Но мы убежали, и мама стреляла из машины, папа сделал так, что сверху есть пушка маленькая, или большое ружье. И даже сбила одного! Они отстали, и мама снова благодарила папу, что машина надежная и такая большая, просто автобус, удобная.

А потом по радио Ополчение предупредило, что в пустыне ездят люди, которые называют себя стаей, что они живут вместе, и что они очень опасные, и у них много оружия, и они борются с тварями, но к Ополчению не лезут, не хотят помогать.

Потом был еще один поселок, и я просила выйти, потому что там люди хорошие. Но мама увидела их, испугалась и уехала – они были не такие, как она, и она не захотела общаться с ними. Они не нападали, просто молча стояли у дороги. У них большие черные глаза, и волос нет, и руки длинные. И за спиной такое, на крылья похожее. Мама глаз испугалась, а я сказала, что у меня такие же глаза. Только волосы есть. А так я похожа. Мама тогда тоже почти ударила, но не решилась, испугалась.

А потом мы приехали на восток. Мама по карте на мониторе нашла городок. Но радио уже молчало, а на месте городка была яма. На дне ямы торчал рот, большой. Мы туда не поехали.

Мы поехали дальше.

Мама очень устала, и, когда она крепко спала, на охоту вышла я.
Я убила двух хавов и одного струпа, который хотел мне на спину прыгнуть. Он прыгнул, но коснулся меня и умер. А вот плюйка не умерла. Она бежала рядом и скулила, но не плевалась. Я дала ей еды, она разгрызла банку и просила еще. Я дала еще, и вернулась в магазин, и показала ей, где на полках стоят такие банки. Она понятливая, сказала, что не будет кушать людей и что другим скажет. Ей было хорошо со мной. Она хотела к людям.

Я была рада, что мама спит. Я принесла еды, много, больше, чем мама, из магазина. Там был один мертвый, но его очень просто было убить.
Мама проснулась и не поверила, что у нас снова много еды. А потом поняла, что это я, и плакала долго, боялась, что я умру, но я же выжила, так чего плакать!

Я хотела показать ей, как я умею – с когтями, но не решилась, она же может испугаться и ударить меня.

Потом на охоту все время ходила я, и мама привыкла. Она сначала долго кричала мне вслед и стреляла из ружья, но потом увидела, что плюйки не нападают, и перестала волноваться.

Только иногда отстреливала мертвых, которые шли за мной. Я просила не тратить патроны, но она стреляла. А однажды патроны закончились, и мертвые напали, и мама увидела когти и то, как я двигаюсь.

Она не хотела пускать меня в машину, но я знала код и вошла. Потом она говорила, что думала, что я хочу ее убить. Но я просто принесла еды. Она сказала убираться. Я сказала, что я еще маленькая и что мне будет плохо идти одной. Она сказала, что я мутант и она не знала, как они там с папой далеко зашли. Я сказала, что папа уже мертвый и что ему все равно, но ругать его не надо. И мама перестала. Мне всего восемь, я не могу идти одна, мне будет страшно ночью – а вдруг Большой из земли вылезет и не заметит меня.

Мама смеялась, что, если заметит, будет хуже. Я сказала, что нет, что, если заметит, я его попрошу. Мама смеяться перестала.

А потом мы приехали в еще одно село, и там была высокая ограда. И люди, такие, как мама. И мама вылезла, и они схватили ее. Но она договорилась с ними. Они на меня показывали и хотели, чтоб я ушла. Я плакала и мама плакала. Я сказала, что уйду, она хотела со мной.

Я запретила. Я оставила ей машину, и взяла мотоцикл, такой, как у тех, в пустыне, и попросила научить меня. Меня научили, хотя боялись, но мама попросила за меня, сказала, что она хирург и им пригодится, а я уйду.
Но просила меня вернуться.

Я найду тех, хороших людей – и поговорю с ними.

Они будут защищать людей.

И маму.

Потому что я еще слишком маленькая, и у меня даже крыльев еще нет. Они сказали, года через три отрастут. И даже на плюйке мне не дают пока кататься. Но я научусь. Я обязательно научусь.