Почему селфи раздражают?

Почему нам так нужно «представлять» что-то перед публикой? Насколько истории, которые мы рассказываем о себе, влияют на то, как мы проживаем cвою жизнь? Где проходит грань между публичным и частным? И стоит ли стараться подгонять свою жизнь под рассказ о ней? Об этом на страницах Aeon поразмышлял писатель, аспирант Университетского колледжа Лондона, специализирующийся на философии сознания и эстетики, Эммануэль Ордоньез.

Я обедал с моими соседями по квартире, когда моя подруга Морган сделала снимок этой сцены. Затем она снова села и стала делать что-то странное: наклонила голову в сторону, скрестила свои глаза и навела телефон на себя. Щелчок. Всякий раз, когда я вижу, как кто-то делает селфи, я испытываю неловкое чувство, словно я увидел что-то, чего не стоило видеть, как, например, когда вы заглядываете в щель незапертой двери занятого туалета. Это как подсматривание за подготовкой человека к публичному выступлению.

В своем фильме «Призрак свободы» (1974) режиссер Луис Бунюэль представляет мир, в котором то, что должно быть и чего быть не должно, перевёрнуты. На «званом обеде» ты публично испражняешься за столом, окруженным твоими друзьями, но ешь в гордом одиночестве в маленькой комнатке. Это намёк, что разница между публичным и частным может заключаться не в том, что ты делаешь, а в том, где ты это делаешь и с какой целью. То, что мы делаем в частной жизни — это приготовление к тому, что мы будем делать на публике, так что первое происходит за кулисами, в то время как последнее мы отыгрываем на сцене.

Почему мы так часто чувствуем, что вынуждены «представлять» что-то перед аудиторией? Философ Аласдер Макинтайр предполагает, что рассказывание является базовой человеческой потребностью; но нам нужно не только рассказывать о нашей жизни, а на самом деле проживать её. Ситуация: человек собирается познакомиться с новостями. Если он миллениал, то он узнаёт о текущих событиях из Фейсбука, а если банкир – то он покупает Financial Times. Но если миллениал покупает Financial Times, а банкир довольствуется Facebook, то кажется, что роли не отыгрываются должным образом. Мы понимаем себя и других с точки зрения персонажей, которых мы играем, и историй, в которых мы находимся.

«Единство человеческой жизни есть единство повествовательной канвы», — пишет Макинтайр в «After Virtue» (1981). Мы живем, помещая себя в последовательный рассказ, понятный для других. Мы персонажи, которые проектируют себя, проживая истории, которые всегда читаются другими. В этом свете селфи Морган – это предложение в повествовании, которое формирует её жизнь.

О том же писал в «Тошноте» (1938) Жан-Поль Сартр:

«Каждый человек – всегда рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней».
Запечатлей это — или этого не было. Но тогда он должен спрашивать себя, сидя в Café de Flore: я действительно собираюсь рассказать кому-нибудь о кофе, который я пью сейчас? Действительно ли стоит пересказывать всё, что я делаю? И делать все лишь для того, чтобы пересказать это?

«Но приходится выбирать, — заключает он: или жить, или рассказывать».
Либо наслаждаться кофе, либо размещать его фото в Instagram.

У философа Бернарда Уильямса те же опасения по поводу идеи о рассказанной жизни. В то время как Макинтайр считает, что единство реальной жизни моделируется после создания вымышленной жизни, Уильямс утверждает, что основное различие между вымышленными персонажами из литературы и «реальными персонажами», которыми мы на самом являемся, заключается в том, что вымышленные жизни являются законченными с самого начала, тогда как наши — нет. Другими словами, вымышленным персонажам не нужно определять свое будущее. Так, говорит Уильямс, Макинтайр забывает, что, хотя мы рассматриваем жизнь ретроспективно, мы должны «проживать её вперед». Столкнувшись с выбором, мы не останавливаемся, чтобы обсудить, какой результат будет наилучшим образом соответствовать повествовательной канве наших историй. Правда: иногда мы можем думать о том, какое решение принять, учитывая образ жизни, который мы ведем, но для того стиля жизни, который мы выбрали, на первом месте должно стоять желание жить в согласии с более фундаментальными основаниями, чем забота о нашем публичном имидже.

На самом деле, говорит Уильямс, проживание жизни в соответствии с рекомендациями к вашей роли ведет к потере аутентичности, отдалению от того, что было свойственно вам изначально. Точно так же, если бы вы стали методично делать то, что вы всегда делали естественно, — это в конце концов оказалось бы для вас трудно. Если вы думаете о том, как ходить, когда вы идете, от лёгкой походки ничего не остаётся.

Когда Уильямс писал об этом более 10 лет назад, в мире было меньше половины селфи сегодняшних дней. Если он прав, значит ли это, что мы пытаемся узнать больше о себе сейчас? В некотором смысле да, но это потому, что ощущение смысла прожитой жизни важно для заботы о её будущем. Как говорит философ Дэвид Веллман, человеческие существа построили общественное тело, чтобы придать смысл своей жизни, — не в качестве повествования, а в качестве читаемого образа, который они сами могут интерпретировать, будучи субъектами, у которых есть публичное лицо. Даже Робинзону Крузо, изолированному от любой аудитории, необходимо было формировать представление о себе, чтобы следить за своей жизнью. Из этой потребности в понятности проистекает различие между частной и общественной сферами: для того, чтобы быть понятным, мы должны делать самопрезентации, а также для того, чтобы делать их, мы должны выбирать из нашей жизни то, что мы можем представить публике, и то, что лучше держать при себе. Таким образом, частная сфера состоит из того, что мы прячем — не потому что считаем это зазорным, а потому что мы решили, что нечто не соответствует нашей самопрезентации, и, следовательно, нашему публичному представительству. Таким образом, селфи Морган — это просто проявление основной человеческой потребности в самопрезентации.

Селфи-эпидемия является следствием увеличения количества инструментов для самопрезентации — Facebook, Twitter и тому подобные сети. Всё вместе это сокращает частную сферу. И если наше заветное желание — контролировать то, что мы можем показывать, то социальные медиа оказались взрывом тех средств, которые могли бы удовлетворить его. На первый взгляд, мы могли бы быть более сдержанными, думал Веллман. Но он писал об этом 14 лет назад. Сегодня я представляю, как он разглагольствует с хэштегами, как человеку украсить свою самопрезентацию (#wokeuplikethis, #instamood, #life, #me). Но независимо от того: он сам говорит, что каждый человек имеет право выставлять и скрывать то, что он считает нужным.

Рассматривать жизнь как повествование или нет — наш выбор. Точно так же мы можем делать выбор, что представлять другим и что держать в себе. Мы вынуждены балансировать между этими крайностями. И если то, что считается публичным или частным, меняется в зависимости от культуры или возрастной группы, это также может варьироваться от человека к человеку. Так что всякий раз, когда я буду заставать своих соседей по квартире в момент, когда они делают селфи, я буду продолжать чувствовать себя так же неловко, как будто я случайно поймал их в момент смены нижнего белья.