Петрозаводск – Рабочеостровск. Живые истории карелов. Навстречу белому сиянию #12

Приветствую сообщество Голос и Мапала. Пока не начался сезон, когда можно будет отписываться в реальном времени, продолжаю рассказывать о моём путешествии автостопом на Соловки.

Городские пейзажи за троллейбусным окном из-за моей привычки к южной освещённости напоминают раннюю осень. Еду на конечную и думаю о том, что вот уже неделю я в дороге. И, странное дело, за всё это время ни на миг не почувствовал себя одиноким. И дело даже не в том, что путешественнику везде оказывают помощь, чему я уже успел не раз восхититься. Как будто есть такая точка, с которой бродяги видятся не разобщёнными, а связанными одним общим делом и судьбой. Но стоит лишь сфокусировать взгляд и попытаться что-то для себя обозначить, как виденье тут же рассыпается, оставляя простую, надёжную реальность. На память мне пришла песня Юрия Кукина, в которой он рассказал о подобном переживании.

Вместо домов у людей в этом городе небо,
Руки любимых у них вместо квартир.
Я никогда в этом городе не был, не был,
Я все ищу и никак мне его не найти.

От конечной шёл пять километров до выезда на Шую, напевал: „Он задрожит миражом, он откликнется эхом…“ Потом переключился на более весёлый репертуар, потому что вдруг начался дождь, сделавший аллюзию на осень в моей голове особенно убедительной.

Первый водитель взял меня до Кондопоги, это был парень со светло-русыми прямыми волосами. Подобную карельскую внешность я наблюдал у многих петрозаводчан, в частности, у Юры. Водитель рассказывал о том, что Карелия очень тяжело переживала девяностые, в Петрозаводске практически всё производство было остановлено. Сейчас нефтедоллары понемногу просачиваются в народ. Люди живут в основном за счёт северных выплат. Ещё говорит, что в этом году на Крым выделили 600 миллиардов, а Карелия выбила себе только 150.

Второго моего попутчика зовут Лёха.

— Я тебя ещё издалека увидел в этой куртке, когда ты переходил дорогу возле кафешки.
Это важная для меня, как для автостопщика информация, из которой по крупицам складывается личный набор правил. Человек в чёрном на дороге, особенно если идёт дождь, совершенно сливается с пейзажем.
Лёха рассказывает, что работает водителем на самосвале. Родом он из Подпорожья, это городок в тридцати километрах от того места, где мы с Ксюшей стояли на мосту. Говорит, что в сёлах колхозов нет, все мужики бухают. Он сам пил, пока не рванул с женой на Север, в Костомукшу. Здесь ей, как учительнице английского дали комнату восемь метров. Со временем они взяли в кредит комнату в центре. Говорит, что как только выплатит кредит, то есть через два года, обязательно поедет с женой отдохнуть на юг. Условия для жизни в Костомукше очень тяжёлые. На „Карельском окатыше“ добывают руду открытым способом. У Лёхи в первый год постоянно шла носом кровь. Людям, родившимся здесь, вообще не рекомендуют выезжать, потому что здоровье может не выдержать перемены среды. Говорит, что есть у них и переселенцы с Востока Украины:

— Залупастый, слушай, у вас народ! Их поводили по всем инстанциям, предоставили жильё, работу, помогли с детскими садиками. Тут местным подолгу приходится искать работу и ждать жилья, а они пришли на всё готовое и работать не хотят.

Советует приезжать в Карелию попозже, когда поспевает черника, брусника. А вообще, говорит, что здесь хорошее дело — это охота и рыбалка.

Останавливались на заправке, и Лёха взял нам по мороженному.

Дальше ехал с дальнобойщиком на фуре. Он планирует сегодня гнать до упора и ночью приехать в Мурманск. Радуется, что сейчас полярный день, и можно ехать хоть круглые сутки.

В Пушном остановились пообедать. Здесь жена хозяина СТО держит кафешку, сама готовит, сама и обслуживает. Водитель спрашивает к пельменям сметану, но оказывается, что сметаны не завезли. Был удивлён тем, какие тут цены. За хороший обед с борщём и пельменями водитель заплатил что-то около 500 руб., то есть где-то 200 гривен. Я за маленькую порцию пельменей, блинчики и компот — в два раза меньше.
У этого водителя тоже кредитная история. Два года назад он купил фуру:

— Ещё три года осталось долбить, чтоб рассчитаться. Зато сам себе хозяин, сам решаешь, когда выходить в рейс.

Водитель довёз меня до поворота на Кемь. Здесь застопил двух местных мужиков. Они проехали лишних пятнадцать километров и привезли меня в посёлок Рабочеостровск, прямо к подворью Соловецкого монастыря. В дороге рассказывали, что на Соловках несколько лет жил поляк. У него был небольшой дом, в подвальном этаже которого он уединялся и занимался исследовательской деятельностью. Как я потом узнал, эта история о Мариуше Вильке. Он делал репортажи с горячих точек всего постсовка, но однажды на абхазской войне стал свидетелем сцены, как грузинские наёмники, отдыхавшие на пляже, заметили двоих туристов, которые не успели выбраться из зоны конфликта. Девушку они буквально пустили по кругу, а её парня жестоко убили, сняв с него скальп. После этого случая Мариуш навсегда оставил работу корреспондента и оказался на Соловецких островах, где прожил девять лет, медитируя и описывая жизнь местных людей. Так родилась правдивая и страшная книга „Волчий блокнот“ о безумии современного жизненного уклада на Соловках.

В Рабочеостровске я первым делом зашёл в гостиницу „Пристань“ и купил билет на семь утра на катер „Василий Косяков“. Теперь можно думать о ночлеге.

На подворье монастыря — виды, хорошо известные мне по фильму „Остров“.

В странноприимном доме группа откуда-то из-за Урала, три женщины и дети, тоже ожидают поселения. На столе стоит электрочайник и посуда. Достаю из рюкзака сушку, делаю чай, общаюсь с паломницами. Вскоре приходит управительница и растапливает печь. Ночлег здесь стоит 150 рублей, в масштабе местных цен это сущие копейки. Беру вещи и иду устраиваться на мужскую половину за отдельным входом. Спальное помещение представляет собой ряд трёхъярусных деревянных нар с матрацами и постелями. Бельё после каждого посетителя не меняют, у подворья просто нет такой возможности. Хорошо, что у меня есть верный спальный мешок.

Выхожу подышать воздухом этого места силы, до которого я наконец добрался. На улице сыро, температура падает до +10, начинается моросящий дождь. Вот на краю мыса стоит та самая, запечатлённая в фильме „Остров“ церквушка. Оказывается, что внутри живёт монах, так он по крайней мере представился. Ему постоянно приходится отбиваться от паломников, ломящихся внутрь его жилища. Заметил, что он ко мне как-то расположен, и мы минут двадцать пообщались, стоя на его крылечке. Его зовут Виктор, он живёт здесь с осени. Продукты берёт с подворья, хоть ему и неудобно обременять их частыми просьбами. Зиму прожил фактически на макаронах. В будущем собирается переходить на другое место.

— Удивляюсь подвигу кольских святых. Ведь Соловки, по сравнению с этой глыбой замёрзшего камня, фактически оазис.

Мы смотрим на море, откуда вскоре должен появиться катер настоятеля подворья отца Симеона. Он ежедневно делает рейд на острова. У него можно попросить благословения, то есть, проще говоря, вписаться на катер. Да, это был бы опыт гидростопа, но во-первых, для меня это такая же история, как для Виктора с продуктами на подворье, а во-вторых, у меня уже есть билет на „Василия Косякова“. Вписаться на ночлег можно попробовать в монастыре в качестве трудника. Однако, несмотря на то, что в гуще монастырского быта я узнал бы об этом месте намного больше, мне почему-то хочется сохранить позицию независимого наблюдателя. Обсуждаю с Виктором возможность ночлега в палаточном городке. Он не советует мне так рисковать, ведь тёплая погода ещё не установилась и можно простудить спину. В сущности, если бы у меня была хорошая палатка, а не полиэтилен, примус и пауэр-банк, я бы не испытывал никаких сомнений.

От Виктора узнаю, что на островах на самом деле живёт очень мало монахов, может, до десятка. Связано это с тем, что здесь, как нигде, тяжело постричься в монахи и люди по десять лет могут ходить в трудниках. На тех же кресторезных мастерских, которыми славятся Соловки, работают мирские люди. Ещё узнал, что в сентябре закрывается навигация, и до мая единственной связью с материком остаётся авиасообщение с Архангельском.

Двум особенно напористым туристкам таки удаётся прорвать оборону Виктора и посмотреть, что делается внутри. На самом деле это был красивый домик, построенный финнами. Потом для съёмок фильма его ободрали и заделали под сермяжную русскую церквушку. В последствии духовенство отказалось её освящать, с тех пор она так и стоит брошенной декорацией. К самому фильму „Остров“ Виктор относится скептически, считает его профанацией идеи старчества:

— Как это убийца и предатель делает замечания и упрекает эконома?

На горизонте показывается катер отца Симеона, и я оставляю моего собеседника воевать с назойливыми посетителями. Захожу в дом и делаю себе ещё чаю. Здесь уже собрались несколько мужиков. Беседуют, правильно, о политике и об Украине.

— Западная Украина всегда была под влиянием поляков и никогда нас не любила.

Пользуясь тем, что здесь никто не знает, откуда я приехал, мне удаётся быть вне этого пустого разговора:

И моё поведенье
Назовём наблюденьем.

Продолжение следует…