Самоизоляция и самоорганизация: коронавирус как вызов для российского общества

Кризис, как обычно, подоспел очень кстати и стал закономерным итогом отсутствия внятной экономической политики на протяжении последних лет.

Коронавирусный форс-мажор может поставить окончательную точку в том негласном контракте, который возник между российским обществом и государством два десятилетия назад: относительное благосостояние в обмен на делегирование ключевых политических решений на вершину вертикали власти.

По итогам нескольких недель, а то и месяцев вынужденного простоя экономики благосостояние значительной части общества, и без того весьма условное, может фактически обнулиться, однако заявленных государством мер поддержки граждан и бизнеса пока определенно недостаточно, чтобы предотвратить массовую бедность и безработицу.

В сложившейся ситуации государство фактически оказалось в роли советской продавщицы, работающей по принципу «вас много, а я одна»: очередь желающих получить помощь из бюджета все больше, и обычные граждане в ней определенно стоят в самом «хвосте».

Неудобных вопросов к государству у общества все больше, и едва ли они автоматически отпадут, даже если режим самоизоляции будет отменен в считанные дни.
Дело не только в коронавирусе

Коронавирусный коллапс экономики заставляет хотя бы бегло вспомнить, как государство и общество реагировали на предшествующие кризисы последней четверти века.

Августовский дефолт 1998 года «в моменте» рождал массу апокалиптических прогнозов, однако тогда практически все общество прекрасно понимало, что рассчитывать можно только на себя – государство само умыло руки, отказавшись от своих обязательство по долгам, да и никто в девяностые его не воспринимал как источник помощи утопающим.

Но, как очень быстро выяснилось, после обвала рубля и мгновенного вымывания с рынка дешевого импорта у российской экономики обнаружился серьезный потенциал роста, и государству оставалось лишь настроить систему институтов, что и было сделано в первые годы президентства Владимира Путина.

Дальше пошли вверх цены на нефть – началась эпоха «тучных нулевых».

Кризис 2008 года государство залило деньгами – накопленные за годы нефтяного благополучия резервы не жалели, и хотя эффективность вливания денег в экономику зачастую была крайне сомнительной, массового разорения бизнеса и обнищания населения удалось избежать. Более того, у многих предпринимателей, особенно у тех, кто осенью 2008-го пережил несколько предынфарктных дней, когда их деньги зависли в оказавшихся на грани краха банках, доверие к государству заметно выросло.

Многие тогда поняли, что на дворе уже не 98-й, к тому же сильно ощутили на себе этот кризис лишь жители крупных городов, да и то ненадолго.

Однако выход из этого кризиса оказался далеко не таким убедительным, как десятью годами ранее.

После нескольких лет восстановительного роста экономика впала в стагнацию – еще до санкций, обвала цен на нефть (баррель в 2012-2013 годах как раз снова стоил в районе сотни долларов) и девальвации рубля. Бизнес все больше стал ощущать, как говорят экономисты, структурные ограничения: усиление регуляторного и правоохранительного давления, проблемы с инфраструктурой, недоступность финансирования для проектов и т.д.

Поэтому все симптомы нового кризиса были налицо задолго до «черного декабря» 2014 года, когда курс доллара рухнул в два раза.

В отличие от кризисов образца 1998 и 2008 годов, которые развивались по V-образной траектории (стремительное падение – быстрое восстановление), в 2014 году начался затяжной L-образный кризис – с затяжным выходом.

Правда – опять же, в отличие от предыдущих событий – и падение ВВП было не слишком большим: сработал негласный принцип экономической политики правительства Медведева «меньше вырастем – меньше упадем». Но расти под влиянием девальвации, как это было в 1998 году, экономика не спешила, а главное, стали хронически падать доходы россиян – еще одна большая разница с 1998 и 2008 годами.

Если посмотреть на реальную инфляцию по товарам первой необходимости, которая в последние годы устойчиво находилась на уровне около 10% (хотя ЦБ РФ подобные оценки называет «инфляционными ожиданиями»), то диагноз для российской экономики вырисовывается совершенно определенный.

Период 2013-2019 годов оказался временем стагфляции – растущей инфляции при близком к нулю экономическом росте, что со временем неизбежно сказывается на социальном самочувствии граждан.

К концу прошлого десятилетия оптимизм в российском обществе, который достиг своего пика в кураже Крымской весны, последовательно сошел на нет.

С каждым новым бюллетенем Росстата, в котором констатировалось дальнейшее снижение «реальных располагаемых доходов населения», основа контракта между обществом и государством, сложившаяся в нулевые, сужалась как шагреневая кожа. Общество ощущало, что возможностей поправить свое благосостояние все меньше, а объем полномочий вертикали власти становился все больше – при практически полной ее неспособности перезапустить рост экономики.

Два невиданных прежде покушения на свое благосостояние – повышение пенсионного возраста и повышение НДС под предлогом нехватки средств на нацпроекты без какой-либо состоятельной публичной дискуссии – общество практически безропотно проглотило, но даже этими дополнительными деньгами государство распорядиться толком не смогло: нацпроекты забуксовали, не успев начаться.

Не произошло и существенного перелома ситуации с доходами – при резком увеличении закредитованности значительной части россиян.

Одним словом, все признаки очередного кризиса – уже не только экономического, но и кризиса в общественном сознании - сложились еще тогда, когда слово «коронавирус» знали в лучшем случае лишь специалисты.

Поэтому явление «черного лебедя» состоялось в крайне неблагоприятный момент, когда общество уже порядком устало ждать обещанного возвращения экономического благополучия.

Государство же, похоже, исчерпало доступные ему варианты добиться темпов роста экономики хотя бы не ниже среднемировых (по состоянию на прошлый год – порядка 3%, что само по себе довольно скромно для развивающихся экономик, к которым относится Россия).

Чудодейственного выхода из этой ситуации не просматривалось – кризис, как обычно, подоспел очень кстати и стал закономерным итогом отсутствия внятной экономической политики на протяжении последних лет.
Самоизоляция, которой нет

Случись коронавирусный кризис в 2008 году, предложение властей посидеть на самоизоляции месяц-другой без внятных источников дохода для значительной части работающих вряд ли бы вызвало такое недовольство в обществе, как сейчас, когда это недовольство подогревает то, что за последние годы все много раз слышали об огромных резервах России, которые в случае чего будут незамедлительно пущены в ход.

Да и государство дважды – в 2008 и 2014 годах – демонстрировало, что принимать решительные антикризисные меры оно вполне способно.

Однако нынешняя ситуация принципиально выходит из ряда вон и напоминает кризис преимущественно рукотворного характера.

Если посмотреть на практику других стран по борьбе с коронавирусом, наложив ее на перспективы для национальных экономик, то в целом вырисовывается три пути.

Первый можно условно назвать шведско-белорусским: ограничения для граждан минимальны, государство делает выбор в пользу работающей экономики, хотя по-прежнему не вполне понятно, какую эпидемическую картину это даст на выходе.

Второй путь – итальянский: закрываем все, кроме стратегических предприятий, сажаем практически всех граждан на домашний карантин до особых распоряжений. Очевидно, что той же Италии пришлось пойти на такие меры в связи с тем, что количество заболевших и умерших стало приобретать неконтролируемый масштаб.

Однако эти чрезвычайные меры по определению предусматривают и сопоставимые вливания государства в экономику. В Италии анонсированный объем мер господдержки составил 400 млрд евро (32 трлн рублей), потерявшим работу гражданам и самозанятым обещаны ежемесячные пособия в размере 600 евро (48 тысяч рублей), бизнесу будут предоставляться гарантии по кредитам в размере от 70% до 90% от их суммы.

Третья модель находится где-то посередине между первыми двумя.

Например, на период пандемии могут быть закрыты в административном порядке отдельные предприятия наподобие ресторанов, гостиниц и торговых центров, для всех граждан, кроме работников жизнеобеспечивающих служб и компаний, введен комендантский час. Но при этом никакой добровольно-принудительной самоизоляции для населения нет: в разрешенное на период ЧС время можно свободно передвигаться, в том числе чтобы заработать.

Такой режим более благоприятен для экономики, хотя без экстренных мер поддержки населению и бизнесу тоже не обойтись. «Популярные меры» наподобие раздачи денег всем, кстати, в списке этих мер надо уверенно ставить на последнее место – после максимально доступных налоговых и кредитных каникул, прямой адресной поддержки наиболее пострадавших граждан и компаний, упрощения регистрации безработных и т.д.

Какая из трех перечисленных моделей принята к внедрению в России?

Власти определенно хотели бы пойти вторым путем, организовав тотальную самоизоляцию (хотя в таком случае смысл последнего слова явно будет противоречить его внутренней форме).

Но на практике очень быстро оказалось, что это правило обставлено слишком большим количеством исключений – о чем, к примеру, свидетельствовали сначала огромные очереди людей с электронными пропусками в московском метро, а потом аналогичные ситуации с пропускным режимом во многих других регионах.

Если у нас самоизоляция, то почему десятки тысяч людей имеют возможность ежедневно перемещаться дальше, чем по маршруту дом-магазин?

Ответ определенно заключается в том, что выдача спецпропусков незамедлительно превратилась в очередной рынок административных услуг с неравным доступом к нему для разных категорий населения.

Еще больше вопросов оставил антикризисный список «системообразующих» предприятий, обновленный правительством РФ. Многократно процитированный в СМИ скандал вокруг пытавшейся туда попасть сети букмекерских контор «Фонбет», принадлежащей неким офшорным структурам и авторитетным лицам - это лишь верхушка айсберга.

Например, в списке оказались международные сети фастфуда во главе с «Макдональдсом», транснациональные ритейлеры наподобие IKEA и т.д.

На уровне регионов, куда федеральный центр передал полномочия по борьбе с коронавирусом, все это воспроизводится с местным колоритом.

Например, в Северной Осетии, где 20 апреля прошел митинг с требованием отменить режим самоизоляции, одним из поводов для возмущения, судя по заявлениям протестующих, стало то обстоятельство, что принадлежащий главе республики крупный пивоваренный завод продолжает работать как ни в чем не бывало, в то время как мелкому бизнесу предписано принудительно закрыться.

Иными словами, режим жизнедеятельности, установившийся в России с конца марта, можно назвать как угодно, только не самоизоляцией в прямом смысле этого слова.

По сути, «самоизоляция» на практике напоминает о том, что российское общество в последние годы стремительно приобретало сословный характер: формально все равны – в действительности степень равенства нарастает прямо пропорционально близости к административным рычагам.

Было бы удивительно, если бы это не порождало нарастающее недовольство «глубинного народа», который, судя по всему, и вышел на митинг во Владикавказе.

То обстоятельство, что среди участников акции, предположительно, было много так называемых «граждан СССР», а осетинский оперный певец Вадим Чельдиев, призывавший сограждан выйти на улицы, известен своими просталинистскими высказываниями, отнюдь не означает, что во Владикавказе перед домом правительства собрались какие-то маргиналы.

Увы, это самое типичное лицо тех 30-40 миллионов человек занятых в «неформальной экономике», которые власть на протяжении многих лет не видела в упор, хотя и это было элементом социального контракта: выкручивайтесь, как хотите, пока сидите тихо.

Роль неформальной экономики в относительно спокойном прохождении предыдущих кризисов в самом деле нельзя недооценивать – в сущности, она выступала той серой зоной, которая поглощала как оставшиеся не у дел рабочие руки, так и немалую часть социального недовольства.

Но теперь, когда перед этими людьми замаячили совершенно реальные перспективы остаться без средств к существованию в ближайшие дни, сидеть тихо у них вряд ли не получится. Тем более, что, когда все это рано или поздно закончится, ряды российского прекариата пополнят новые миллионы, а никакого представления о том, что делать с этими людьми, у власти так и не нашлось – еще не считать затеи по налогообложению самозанятых.

О миллионах «высокотехнологичных рабочих мест» уже давно никто не говорит, если, конечно, не считать таковыми многочисленные службы доставки еды через приложения на смартфонах. Куда, кстати, теперь, как говорят, стало очень сложно устроиться – желающих хоть как-нибудь работать гораздо больше, чем имеющихся ваканский.

Справедливости ради стоит отметить, что картина по разным регионам неоднородна.

Достойную всяческого уважения адекватную позицию в отношении к экономике, к примеру, заняло руководство Крыма, надо полагать, прекрасно понимающее, какую долю в ней занимает невидимый для статистики сектор. Как сообщил 23 апреля глава крымского Совмина Юрий Гоцанюк, уже с 1 мая в республике будут открыты парикмахерские, ремонтные мастерские, хозяйственные магазины и т.д. Ранее вполне убедительные слова поддержки прозвучали и в адрес крымского турбизнеса.
Стресс-тест на социальную атомизацию

Как известно, в русском национальном самосознании и в российском обществе в целом издавна борются две противоположные тенденции – индивидуализм с атомизацией, с одной стороны, и коллективизм со сплоченностью и мобилизацией, с другой. Причем борются они порой в самом буквальном смысле, а государство то поощряет мобилизацию и, более того, принуждает к ней, то делает ставку на атомизацию, как после 1991 года и поныне.

Порой эти противостоящие стихии вступают в диковинный союз. Можно вспомнить, как «демократическая» оппозиция выводила в 1989-1991 годах десятки и даже сотни тысяч людей на свои демонстрации и акции по всей стране.

Конечно, в массе своей демонстранты не думали, что приближают дикий либеральный капитализм по Гайдару и Чубайсу и не хотели этого – скорее, им хотелось социал-демократии в экономике и элементов гуманного либерализма в политике.

Но неоспоримый факт, что это в самом деле было своеобразное движение в духе «давайте сплотимся покрепче, чтобы в дальнейшем поменьше и пореже сплачиваться».

Постсоветская власть в девяностых полустихийно, а начиная с нулевых целенаправленно и продуманно сделала ставку на атомизацию общества и национальную демобилизацию.

Подобная стратегия имеет как заметные плюсы в виде нейтрализации протестного потенциала низов, так и минусы: в случае смуты поддерживать власть на улицу тоже, видимо, мало кто выйдет. Однако властвующая элита, как порой кажется, и не особо заинтересована в искренней практической поддержке граждан, рассчитывая в ситуации форс-мажора обойтись репрессивно-силовым аппаратом и отрядами наемных «титушек».

Одновременно верхи все же старались симулировать и поддерживать (но в безопасных рамках) иллюзию - именно иллюзию - того, что мы продолжаем оставаться великим народом-коллективистом, способным «если надо повторить» и, разумеется, поддерживающим власть, которая и есть Россия.

Самым удачным и эффектным примером из этой серии стоит признать присвоение государственным аппаратом и пропагандистским цехом общественной поначалу инициативы «Бессмертного полка». Кстати, даже в этом, без иронии и безотносительно к интересам присвоившей стороны, великолепном мероприятии можно увидеть сочетание индивидуализма и коллективизма: все идут вместе, но каждый со своим предком.

Однако сейчас, в условиях глубокого и всеобъемлющего кризиса российской государственности, усугубленного и значительно усиленного коронавирусом, точки «граждане не выходят на улицу против власти» и «граждане не выходят на улицы за нее» пройдены и ситуация… готова вернуться в исходный пункт.

Оказавшиеся в «самоизоляции» граждане все больше проявляют недовольство властью, формально пока главным образом региональной (Москва, напомним, тоже регион России).

Разница по сравнению с прежними опасениями и умозрительными построениями власти в том, что все это происходит не под знаменами одной из системных, относительно контролируемых партий (партии в сложившейся ситуации вообще ушли куда-то на третий план) и не под лозунгами сомнительных проектов типа Навального, являющихся, по большому счету, частью внутриэлитных интриг.

Это стихийные процессы, к которым сложно пришить ярлык «майдана» и «пятой колонны», потому что внешним игрокам сейчас, мягко говоря, не до пресловутого российского майдана, а для некоторых из них он и вовсе стал бы дополнительной проблемой как неучтенный геополитический фактор.

Безусловно, потенциальные протесты ищут и могут обрести своих лидеров и глашатаев, но именно в такой последовательности: не граждане идут за лицами и лозунгами, а наоборот.

Надо сказать, власть делает - хотя по большей части не делает - все, чтобы активизировать и умножить протесты. Тезис «Донбассу никто ничего не обещал», брошенный в 2015 году с телеэкранов и, надо признать, лояльно воспринятый российской аудиторией, теперь применяется к самой этой аудитории.

Декларации о социальной помощи сильно подрываются неконкретностью, расплывчатостью и путаностью условий ее получения на практике – примером тому объявленные «кредитные каникулы» и компенсации работодателям в размере МРОТ, обставленные множеством «но».

Включается и излюбленный принцип просачивания закулисной дискуссии в публичное поле в виде полунамеков со стороны уполномоченных лиц. Сначала глава Счетной палаты Кудрин предлагает для разрешения кризиса использовать деньги вкладчиков банков, а вслед за ним глава Сбербанка Греф сообщает, что раздавать людям деньги не получится, так как «для этого нет соответствующих инструментов» (на всякий случай, чистая прибыль контролируемого государством Сбербанка в прошлом году составила 870 млрд рублей).

Наконец, риторика «сами, все сами» начинает распространяться не только на больных коронавирусом и тех, кто страдает от его социально-экономических последствий, но и на врачей, борющихся с эпидемией.

Заместитель министра здравоохранения Краснодарского края Валентина Игнатенко на днях в фирменном стиле «государство не просило вас рожать» отчитала кубанских медиков за то, что они не могут сшить себе бахилы, а имеют наглость просить их прислать:

«Скажите мне, пожалуйста, в чем сложность нашить бахил? Я, конечно, понимаю, костюмы „Тайвек“, или маски лицевые, или очки, респираторы — проблема. Бахилы! Две тряпочки сшить! Возьмите ткань любую, посадите двух-трех санитарок, которые вам прострочат. Сейчас народ дома сидит, делать нечего. Почему вы ждете манны небесной? Кто вам их привезет? В чем проблема такая? В вашем колхозе попросите, тысячу рублей заплатите. Вам любая женщина нашьет, которая шить умет, портниха».

Лаконичный рецепт, как при всех этих обстоятельствах избежать народных волнений, нечаянно выдал нижегородский губернатор Глеб Никитин. В своем инстаграме он написал по поводу коронавируса: «Наша профилактика – социальная разобщенность».

Но такая «профилактика» уже не всегда и не во всем работает, и разобщенность местами преодолевается социумом, пусть и вынужденно.

Владикавказский митинг, помимо всего прочего, интересен одной деталью. Среди требований собравшихся было назначение главой региона Виталия Калоева, в настоящее время являющегося депутатом Собрания представителей Владикавказа (сам Виталий Константинович, к слову, от этой чести открестился и вообще назвал митинг авантюрой).

В требовании много понятного: Калоев - один из самых авторитетных для земляков жителей Северной Осетии, а среди тех, кто постоянно проживает в республике, возможно, и самый. Он уважаем гражданами и при этом имеет опыт практической политико-управленческой работы.

Но есть и еще один важный фактор, вольно и невольно заставляющий поднять его на знамена – а именно его образ, типаж. Суть главного поступка в его жизни.

В России часто кто-то в шутку, а кто-то всерьез говорит, что навести порядок может только Сталин, причем «Сталин» во всех подробностях – брутальный жесткий инородец, желательно кавказец. Взоры при этом, опять же, кто-то в шутку, кто-то всерьез, кто-то с ужасом, а кто-то и с надеждой бросают в сторону Чечни.

Калоев – тоже кавказец. Но он воплощает принципиально иной тип порядка. Сталин и нынешний чеченский лидер – символы порядка, наводимого сверху, предельно жестко, а часто и жестоко.

Калоев – это порядок снизу, мститель, герой-одиночка, если и не карающий государство и систему, то карающий того, кого сама система по каким-то причинам покарать не в состоянии. Запрос на подобные фигуры в «глубинном народе» определенно созрел давно, а в кризисных ситуациях роль личности в истории, как известно, резко повышается.

Приведем еще два примера - зарубежных, один из которых реальный, другой - вымышленный.

Первый – это американец Марвин Химейер, не хотевший продавать свою землю находившемуся по соседству с ней и расширявшемуся цементному заводу. В результате завод и местные власти решили отнять участок без разрешения хозяина, а попутно его еще и обложили штрафами – ситуация более чем знакомая по российским реалиям. Тогда Химейер обшил бронью свой бульдозер и 4 июня 2004 года принялся таранить административные здания предприятия-рейдера, разрушив тринадцать из них.

Когда мотор бульдозера заклинило, Химейер застрелился, став культовым героем анархистов и антисистемщиков всего мира.

Второй пример - новелла из аргентинско-испанской черной комедии «Дикие истории».

Жизнь ее героя идет наперекосяк из-за несправедливой эвакуации машины – он оставил ее в месте, где стоянка формально запрещена, но извещающая об этом разметка полностью стерта. В эвакуаторной компании его объяснений никто не хочет слушать, приходится все равно заплатить штраф. Герой опаздывает на день рождения к дочери, жена объявляет, что хочет с ним развестись. Вскоре ситуация с эвакуацией под надуманным предлогом повторяется.

Когда взбешенный герой устраивает скандал в логове эвакуаторщиков, информацию об этом немедленно публикуют в местной прессе. Героя увольняют с работы во избежание неприятностей с государственными органами, жена окончательно подает на развод, и он не может даже заплатить гонорар адвокату и алименты.

Созревает план мести. Герой кладет в машину взрывчатку и нарочно оставляет ее в неположенном месте. Разумеется, авто радостно увозят на штрафстоянку, где происходит взрыв – никого из людей он не задевает, только саму стоянку. Герой попадает в тюрьму, но благодаря его поступку тема незаконных эвакуаций и широкой сети завязанного на них мошенничества начинает активно обсуждаться в прессе.

Герой становится… героем. Он пользуется огромным уважением у сокамерников, а на день рождения к нему приходят жена и дочка с тортом…

Подобные фильмы чаще имеют подспудной целью не заставить страдающего от социальной несправедливости зрителя повторить увиденное на экране. Напротив, цель состоит в том, чтобы зритель почувствовал себя уже немного отмщенным в художественной реальности.

Кстати, в чем-то подобном известный отечественный мыслитель Сергей Кара-Мурза упрекал ленту «Ворошиловский стрелок». Посмотрев же звягинцевский «Левиафан», снятый на российском материале по мотивам поступка Химейера с полным искажением его итогов, зритель себя отмщенным совершенно не почувствует, зато проникнется убеждением в бессмысленности и бесперспективности какой-либо мести и борьбы с системой. Что тоже неплохо – для системы.

Однако порой реальные и художественные сюжеты оживают и становятся востребованными помимо воли и замысла тех, кто желает их засунуть под замок или проинтерпретировать в нужном себе ключе.

Поэтому антисистемный клич «Калоева на царство» может не ограничиться одной лишь Осетией.

Кому-то может показаться символичным, что в эти дни отмечается 150-летие Ленина, хотя он, как известно, выступал против анархистской стихии и индивидуальных актов нанесения вреда системе и конкретным ее персоналиям, еще после казни брата Александра, по легенде, сказав: «Мы пойдем другим путем».

Этот другой путь также определенно себя уже обозначил в виде так называемых «виртуальных митингов», в частности, при помощи Яндекс-карт. Разумеется, они не приносят ощутимого вреда, разрушений и даже сотрясения воздуха на улице. Но именно вследствие этого к ним могут примыкать и люди, к активным уличным протестам пока не склонные.

Когда же протестующих, объединенных пусть и виртуальным, но чувством толпы, к тому же подогреваемым социальной деградацией, наберется много, дальнейшее их поведение предсказать сложно.

Или легко – но предсказывать и направлять будет уже не власть, точнее – этот протест может быть легко приватизирован теми группами элиты, которые примут решение действовать на опережение. Пример арабских твиттер-революций по-прежнему жив в памяти, а интернет-сервисы, мессенджеры и вовлеченность в них людей за почти десять лет прошли путь значительного развития.

Николай Проценко, Станислав Смагин
https://sevastopol.su/news/samoizolyaciya-i-samoorganizaciya-koronavirus-kak-vyzov-dlya-rossiyskogo-obshchestva