[МАТ]Мой любимый ангел

 

Я не могу выделить какую-то одну причину, из-за которой довел себя до такого состояния. В таких случаях говорят – навалилось. Сначала уволили с работы. Я усердно искал куда пристроиться, но после того, как ушла жена, уставшая терпеть безденежье и мою депрессию, я запил. Пил, чтобы не чувствовать удавки реальности на шее, пока не допился до состояния, когда обратной дороги нет. 

В то январское утро, когда Москву засыпало снегом, а столбик термометра пополз от минус десяти к нулевой отметке, я зашел в хозяйственный магазин, купил несколько метров веревки и ножовку. Затем, в гастроном, где взял бутылку водки. Странно устроен человек. Я неделю думал о том, что не хочу больше жить, но ждал когда потеплеет, чтобы повеситься. 

Мне казалось, что это будет не просто. Что будет страшно, перед глазами поплывут лица близких людей, что я испугаюсь боли, но ничего этого не произошло. Я спустился в метро и пока ехал, думал – правда ли, что когда человек болтается судорожно в петле, он может испытать оргазм. Я немного злился на людей в вагоне за то, что они едут по своим делам и не догадываются о том, что я собираюсь сделать. Еще больше я злился на тех, кто ехал в хорошем настроении и улыбался. Злился за то, что им хочется жить. Но больше всего меня раздражало то, что добираться до места пришлось не без препятствий. Сначала меня остановил полицейский, проверить документы. Благо я взял с собой паспорт. Затем поезд остановился в тоннеле и простоял почти двадцать минут, из-за чего я чуть не отказался от задуманного. Но к счастью, в тот момент, когда я решил перенести самоубийство на следующий день, поезд зашипел, снимаясь с тормозов, и покатил дальше. 

Я вышел на станции Багратионовская. Дошел до Филевского парка, нашел в парке место поглуше, дерево с ветками удобными по высоте. Соорудил петлю, привязал веревку и сел под деревом, откупорив прихваченную с собой бутылку водки. 

Я сидел, пока не выпил половину бутылки. Сложно объяснить насколько удивительными становятся привычные вещи, когда понимаешь, что видишь и чувствуешь в последний раз. Я поймал на перчатку снежинку и впервые за всю жизнь удивился совершенству ее хрупкой природы. Я смотрел, как она тает и в этот момент отчетливо понял, что многое открывается во всей красе только когда умирает. Может, когда я умру, кто-нибудь подумает – а он был хороший человек.

Я искренне пытался найти хоть одну причину, почему стоит жить дальше и не находил. Только еще больше убедился в том, что все делаю правильно. Остальная половина бутылки ушла, пока я пилил березу, чтобы получить подходящий для задуманного пенек. Никакой торжественности момента. Только пронзительное «вжик-вжик-вжик» от пилы. Никаких сомнений или страха. Вжик-вжик-вжик. Я встал на пенек, накинул петлю на шею и в тот момент, когда уже был готов оттолкнуться, услышал  – стой, сука!

Она шла ко мне абсолютно голая по снегу. Я тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение и от этого потерял равновесие. Пенек под ногами пошатнулся, я повис в петле. В этот момент она взмахнула огромными черными крыльями за спиной и в одно мгновенье оказалась рядом. Она вцепилась зубами в веревку и перегрызла ее до того, как я отбросил копыта.

– Скотина тупая, – сказала она, подняла бутылку, в которой еще оставалось грамм сто водки, и приговорила их одним глотком.

– Ты кто блядь?

– Если я голая, это еще не значит, что я блядь, – сказала она и села на снег, пристроив одно крыло под себя. – Пеняй на себя, если я себе жопу отморожу.

– Все? Пиздец? Я допился? – я крепко зажмурился в надежде, что когда открою глаза, наваждение исчезнет.

– Ты не допился, ты тупой! 

– Да кто ты, драть тебя в душу?! – заорал я.

– Ангел, твой ангел хранитель, скотина.

Она встала, хлопнула крыльями, отряхивая снег, и со всего размаху залепила мне прямой в челюсть, от чего в голове взорвался ослепительный фейерверк, мир поплыл куда-то вправо и я потерял сознание.

Я открыл глаза. В голове гудело так, словно в ней установили трансформатор. В квартире, где я оказался, вкусно пахло яичницей с беконом и молотыми кофейными зернами. Не оставляя надежды, что мне все приснилось я встал с кровати и на цыпочках пошел на кухню. На плите шкворчала источающая желание жить яичница, а на подоконнике сидела она; голая, аккуратно сложив крылья за спиной, с сигаретой в зубах и смотрела в окно.

– Значит, не приснилось. Дай закурить.

Она протянула мне пачку. Я чиркнул зажигалкой. Дым ущипнул за глаза, вышибая слезу.

– Давай только без истерик, ладно?

– Где мы? 

– В Бутово.

– Ты здесь живешь?

– Все ангелы живут в Бутово, по крайней мере, ангелы тех людей, кто живет в Москве. 

– У тебя есть имя?

– Кристина.

Она спрыгнула с подоконника, сняла сковороду с плиты и с таким аппетитом принялась улепетывать яичницу, словно это самое вкусное, что только может быть на свете.

– Единственное, что скрашивает материализацию – это возможность ощущать вкус еды, – сказала она.

– Материализацию?

– Ну, да. Если не получается никак спасти человека, единственное, что остается – это показать себя. Если подопечный умирает, ангел умирает вместе с ним, а подыхать мне не хотелось, поэтому пришлось материализоваться. Мужики! Только вид голой бабы может отвлечь вас от мрачных мыслей. И полицию я на тебя натравила, и поезд в тоннеле остановила, нет – все мало!

– И что теперь? – я вытянул из пачки еще одну сигарету.

– Да ничего. Кофе мне налей, – она показала пальцем на кофе машину.

Я поставил чашку с кофе перед ней и стал рассматривать мою новую знакомую.

Крылья, показавшиеся мне черными, оказались таковыми только с внутренней стороны. С внешней стороны они белоснежные. Черные прямые волосы до поясницы. Ростом она почти такого же, как я, а я почти метр девяносто. Немного угловатая, из-за худобы, с упругими сиськами и широкими бедрами. 

– Чего голая? Одежду носить религия не позволяет?

– Не люблю.

– Так что, бог, получается есть?

– Нет бога. Есть только люди и ангелы.

– И все? 

– И любовь. Любовь ангела к человеку. Я вот люблю тебя, скотину, с самого рождения, потому и стала твоим ангелом хранителем, а ты, идиотина, в петлю полез. 

– И что теперь?

– Ничего, придется тебе наслаждаться моей компанией. Для тебя я стала реальной, но для всех остальных остаюсь невидимой и неосязаемой. 

– Может, все-таки накинешь на себя что-нибудь?

– Возбуждаю? – она игриво прищурилась.

– Именно сейчас, когда жуешь, не очень, а вообще да.

– Не переживай, я буду крылышками прикрываться. Вот так смотри.

Она встала, резко расправила крылья, но не рассчитала квадратных метров кухни и снесла одним крылом со стола сковородку, чашки с кофе, а другим опрокинула чайник и кастрюлю на плите.

– Аккуратней! 

– Ой, – она сложила крылья так, что одно прикрыло ее спереди, а второе сзади. – Мечтал когда-нибудь о крылатой бабе?

– Угу, спал и видел.

Оказывается, человек быстро привыкает не только к хорошему или плохому. Не менее быстро он привыкает к чудесам или тому, что не вписывается в рамки привычной реальности. 

Мне приходилось спать с разными женщинами. Некоторые раздражали тем, что храпели так, словно двадцать лет отпахали на медных рудниках. Некоторые всерьез думали, что они морские звезды и раскидывали руки, ноги по всей кровати. Но попробовали бы вы спать с бабой, у которой за спиной крылья – четыре метра в размахе. Сначала я никак не мог приноровиться, пока не стал укрываться ее крыльями вместо одеяла. 

Первую неделю мы не вылезали из постели. Оказывается, плюсом материализации для нее оказалась не только еда, но и секс. Вы когда-нибудь трахали бабу с крыльями? Та еще забава. Во время оргазма она хлестала меня ими по роже и если вовремя не получалось остановить, легко поднимала нас под потолок, откуда два раза я падал так, что чуть не переломал все кости.

Через неделю мы стали выбираться в город. Кроме меня ее действительно никто не видел, и мне стоило не малого труда общаться с ней так, чтобы окружающие не подумали, что нужно вызывать санитаров. Я купил проводную гарнитуру для телефона, чтобы люди думали, дескать, я разговариваю по телефону.

Больше всего она любила банановые пончики в Dunkin Donuts, кинотеатр в торговом центре Метрополис и завтраки в McDonald’s. С утра я ехал в мак, покупал ей завтрак, привозил в бутовскую квартиру, затем мы отправлялись в кино. После сеанса я покупал ей пончики, мы возвращались в Бутово ели пончики и еблись ночами напролет.

Иногда она улетала. Обычно среди ночи. Разбудит, поцелует в лоб, скажет – я люблю тебя, выйдет на балкон и упорхнет. В такие моменты я подолгу стоял на балконе, курил, смотрел на звезды и думал: «И я тебя, мой любимый ангел».

Бывало, Кристина улетала на неделю, бывало на месяц. Сначала я не находил себе места. Злился, даже пробовал снова зайти в запой, но спиртное в меня не лезло. Постепенно я справился с этим. Нашел хорошую работу, начал делать ремонт в квартире и научился ее ждать. А ждать было ради чего. У вас когда-нибудь баба с крыльями была? 

В ту ночь она улетела, а я не смог уснуть. Я вызвал такси, доехал до Нового Арбата и почти до самого утра бродил по нему, ощущая всем естеством невероятное счастье от чуда, произошедшего со мной. Я не просто скучал, я тосковал по ней, как, наверное, тосковал бы по земле человек, оказавшийся один на другой планете. Я подолгу смотрел в небо, надеясь, что вот именно сейчас увижу ее стремительный полет и думал: «Где же ты сейчас, мой любимый ангел».

Метро открылось. Я доехал до Бутово, сел на скамейку возле подъезда и закурил. Я снова посмотрел в небо и увидел Кристину. Она сделала крутой вираж и приземлилась на балконе соседнего дома. Руки затряслись от волнения, сигарета выпала из непослушных пальцев. Дом был точно таким же, как тот где мы жили, поэтому мне не составило труда вычислить квартиру.

Я сорвал дверь подъезда с магнита и забежал по лестнице на девятый этаж. Прильнул ухом к двери и услышал то, чего боялся услышать больше всего – ее стоны, которые я не спутаю ни с чьими больше. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. На ватных ногах я спустился вниз, дошел до нашего дома и поднялся в квартиру.

Я ждал ее еще неделю. Что я только не представлял, что только не думал. Я метался по квартире и орал: «Я отрежу тебе крылья, тварь пернатая! Как ты могла сука!»

Еще через неделю появилась она. Как ни в чем не бывало, пожарила свою любимую яичницу с беконом, забралась на подоконник и закурила.

– Где ты была? 

– Раньше ты не спрашивал.

– Раньше я не думал, что ты улетаешь поебаться с другим.

– Узнал все-таки, – она сказала это так буднично, словно не произошло ничего страшного. – Давай я тебе расскажу, как все есть на самом деле.

– Уж будь любезна.

– У ангелов не бывает одного подопечного. Нас меньше, чем людей, поэтому на одного ангела приходится порой до двадцати человек.

– Ты говорила, что есть любовь, люди и ангелы, ты, что всех их любишь? – я почувствовал, как в груди заклокотала обжигающая лава ненависти. 

– Да, всех. 

– Но как это возможно! – я перешел на крик. – Как можно любить нескольких? Что ты за шлюха такая?

– Прошу тебя, не кричи, попробуй понять. Сердце ангела устроено иначе. Мы любим безусловно, просто потому что наши любимые существуют, понимаешь? Такая любовь может распространяться не только на одного человека. Если у матери несколько детей, ей же не составляет труда любить их всех одинаково. Не сердись на меня, не думай обо мне как о земной женщине. Разве ты несчастлив со мной? Почему моя любовь к тебе перестала делать тебя счастливым только потому, что я люблю кого-то еще?

– Да, что это за любовь, какого ты мне тут втереть пытаешься?

Она закрылась крыльями, пыталась спрятаться от меня. Я орал, колотил кулаками в стены, бил посуду, пинал мебель, но она все равно молча, сидела на подоконнике и курила.

Я схватил нож и представил ей к горлу.

– Так я не умру, – спокойно сказала она.

– Ты говорила, что ангел умирает, если умирает его подопечный, так, сука?

– Да.

– Так сдохни, если не можешь быть только со мной.

Я выскочил на балкон и ни секунды не раздумывая, прыгнул вниз. Она успела схватить меня за руку. 

– Не делай этого, я люблю тебя, – сказала она.

– И я тебя, – ответил я и полоснул ножом ее по руке. Она вскрикнула и отпустила меня.

Говорят, что за секунду до смерти перед глазами человека проносится вся жизнь. В моем случае, жизнь перед глазами не пронеслась, но я успел подумать: «И умрем в один день, мой любимый ангел».

Сложно признавать женскую правоту. Даже если эта баба ангел натуральный, с крыльями. Но после того как я умер, тот факт, что бога нет сложно отрицать. Это не философская жвачка – это чертов факт, как и то, что умирать больно. 

Я прочувствовал все. Я слышал, как переспелым арбузом треснул череп от удара об асфальт. Я чувствовал боль в каждой сломанной кости одновременно и по отдельности, я чувствовал, как переломанные ребра разрывали внутренние органы, и за те доли секунды, что прошли от удара до смерти, я успел несколько раз подумать: «Да когда же я сдохну». В тот момент я еще не знал, какое меня ждет разочарование.

Итак. Пока я могу сказать, только то, что умирать больно и, что бога действительно нет. Прямо сейчас я смотрю вокруг, и его нигде нет. А что есть? Ничего! Только темнота! И это какой-то кошмар. Я полностью осознаю себя, помню, кто я или, по крайней мере, кем был. Но я не могу потрогать себя, посмотреть на руки, на ноги, на хуй, в конце то концов, и это – ужас. Первое о чем я подумал: «Как я теперь буду дрочить?» Получается, я сейчас чистое сознание, висящее в пустоте, которое сохранило память о том, кем оно было или чем являлось раньше.

Может это ад? Вот так висеть здесь, до конца времен, все осознавая. Я посмотрел наверх. Решение, что это будет вверх, потому что разобраться в том, что здесь где, показалось разумным. Стало страшно от мысли, что сойду с ума. В свете того, что, я теперь только ум и есть, без ручек, сука, без ножек; перспектива выглядит не радостно. Поэтому я посмотрел наверх и крикнул, срывая глотку: «Есть здесь кто-нибудь!?»

– Кто-нибудь, – услышал я в ответ.

– Ты кто?

– Кто-нибудь.

– Остроумно и смешно, обоссусь сейчас угу.

– Да хоть обосрись, ничего не изменится. Я кто-нибудь, и я здесь есть.

– Ладно. Что делать? Долго я тут висеть буду?

– Зависит от тебя. Всегда есть выбор.

– Слышь, Морфеус, а можно без этих кинематографических приемов? – мне показалось, что я услышал сдавленный смешок.

– Можно.

Что-то ухнуло, пыхнуло, темнота треснула от яркого света, раскалилась, обожгла, завертелась, закружилась, запахло жженной спичечной серой, и я оказался в нашей с ангелом бутовской квартире. На кухне. Захотелось курить и банановых пончиков. Я услышал, как щелкнула кофе машина. 

– Курево, кофе, банановые пончики, виски, завтраки в McDonald’s – это все, что ты можешь теперь употреблять, – высокий, худощавый, сутулый, словно у него на плечах мешок с картошкой, парень лет двадцати, поставил передо мной чашку с кофе и добавил. – Кинотеатр три раза в неделю и людская толпа тоже три раза в неделю. Рекомендую ходить в торговые центры, где есть кинотеатр. Так можно сэкономить время.

– Я в Бутово?

– В Бутово.

– Почему?

– Все ангелы живут в Бутово.

Перед глазами поплыли фиолетовые мухи. Я потерял сознание.

– Почему в McDonald’s только завтраки? – спросил я, как только пришел в себя.

– Раньше приходилось заниматься медитацией, чтобы не погружаться в повседневность и не забыть, что ты ангел, но когда в McDonald’s сделали завтраки, стало проще. Что-то они такое добавляют, от чего у нас сохраняется осознанность без всякой медитации.

– А кино зачем? А толпа?

– Одиночество. Для нас одиночество – это не абстрактное понятие, но суровая необходимость постоянно чувствовать его, а где еще в материальном мире можно почувствовать одиночество так же остро как в толпе?

– В кино? 

Он сел напротив, улыбнулся и кивнул в ответ.

– А все остальное зачем?

– Это единственное, чего тебе будет нестерпимо хотеться, – парень достал из кармана банановый пончик, сунул его целиком в рот и зажмурился от удовольствия.

– А ты вообще кто? – спросил я.

– Контролер. Зовут Кириллом.

– Что контролируешь?

– Переход.

– А пончики есть еще?

– Есть! – он достал из кармана еще один банановый пончик и протянул мне. – Понял кто ты теперь?

– Пиздец.

– Согласен. И еще. Если захочется послушать Мэнсона, не сопротивляйся – это успокаивает.

– Мэнсона я люблю. 

– Это хорошо, он тоже контролер.

– Ну, не.

– Ну, да, – сказал Кирилл и спросил. – Виски будешь?

Кирилл достал из кухонного шкафчика початую бутылку Jack Daniel's, щедро плеснул прямо в кофе и сказал:

– Ну, за жизнь!

– За жизнь, – согласился я и залпом опрокинул в себя кофе с виски. 

В голове загудело. Я закрыл глаза. Показалось, что сейчас снова потеряю сознание, но обошлось. Я еще о чем-то хотел спросить Кирилла, но когда открыл глаза, его уже не было. Я подошел к окну. 

Внизу уже взорвались нежно-зеленым почки на деревьях. Умер я зимой. Значит, время не будет линейным и понятным, ведь по моим ощущениям все произошло несколько часов назад. Куда он делся? Еще столько вопросов! 

Я взял со стола бутылку с виски и допил ее в три глотка. По спине пробежали мурашки, кольнуло под лопатками. Сначала не сильно, но через несколько секунд меня скрутило от нестерпимой боли. Спину разрывало от боли, словно тысячи рыболовных крючков впились в кожу. Я заорал что было сил, саданул по стеклу и выпрыгнул в окно. В этот раз я не упал вниз. Что-то держало меня в воздухе. Я посмотрел за плечо и получил по глазам своим же крылом. «Охуительно», – подумал я и стал набирать высоту.

Москву расчертило прямоугольниками и через секунду внизу уже остались облака. Я поднимался выше, выше, еще выше! Мысли стали медленными, тягучими и я стал отчетливо видеть между ними промежутки. В промежутках открывалось знание. Оно было осязаемым, словно его можно есть ложками. Еще выше! Ангелами становятся самоубийцы. Потому, что если умер подопечный – умер его ангел и кто-то должен его заменить. Пончики и все, что перечислил Кирилл – это единственное, вкус чего может чувствовать ангел. Остальное только в случае материализации. Подлинной материализации, которая возможна, только если не можешь остановить от самоубийства подопечного. Временная материализация случается каждый раз, когда складываешь крылья. В этом случае тебя может увидеть любой человек, кроме твоего подопечного. Еще выше! 

Синь неба сожрала темнота стратосферы. Облака перестали мешать видеть землю – она превратилась в шар. Еще выше! А выше нельзя. Я махал крыльями изо всех сил, но это был предел. Что-то начало тянуть меня вниз. 

Я сложил крылья и понесся к земле. Хотелось плакать и смеяться. Ветер свистел в ушах, я знал, что не разобьюсь и знал, что тянет вниз. Любовь! Ебаная любовь! Мне хотелось обнять земной шар. Пройти сквозь него или впустить его в себя, вместе со всей жизнью, что есть на планете. Ниже! Еще ниже! Мне казалось, что от скорости падения мне оторвет крылья. Еще ниже! Я увидел свой дом. Бутово. Наш дом. 

Я приземлился на балконе. Жутко хотелось курить. В пепельнице похожей на дикобраза из-за огромного количества окурков я нашел один, отличавшийся от остальных. Тонкий окурок дурацкой ментоловой сигареты, которые так любила Кристина. «Где же ты сейчас, мой любимый ангел», – подумал я и чиркнул зажигалкой. Ведь бога нет. Смерти нет. Ничего, нет. Значит, она не могла умереть в прямом смысле. Получается, я смогу ее найти. Как же хочется банановых пончиков. Или…

Солнце брызнуло оранжевым на горизонте. Я прыгнул с балкона вниз, заложил шикарный вираж и подумал: «Где в этом сраном Бутово McDonald’s и что на этой неделе крутят в кинотеатрах?»

– МакМаффин с яйцом и беконом, Биг Брекфаст Ролл и кофе

– Картофельный оладушек попробуете?

– Все! 

В Бутово я не нашел McDonald’s. Сам не заметил, как оказался на ВДНХ. Я сел за стойку возле окна. Кофе цапнул кипятком за язык. Осторожно горячо – прочитал я на стакане. 

Весна. Каждый раз после зимы, весна берет человека за уши и насильно, через ноздри вдыхает жизнь вместе с запахом, посвежевшего от зелени города. В Москве давно поубивали всех бродячих собак, но если случится чудо и вы встретите где-нибудь мохнатую собачью морду, с обкусанными февралем ушами, мокрым жизнерадостным носом, вы сразу поймете, что в город пришла весна. Вы не увидите ее в глазах людей. Люди в наше время устроены примерно так же, как свиная шея, что не позволяет хрюхе смотреть в небо. Но если вам повезет встретить бродячего пса, вы никогда не ошибетесь со временем года. 

– Вкусно? – я дернулся от неожиданности.

– Замечательно, – ответил я, не оборачиваюсь.

Кирилл присел рядом, точно с таким же набором на подносе, что у меня.

– У меня для тебя пациент.

– Пациент?

– Ну, да.

– И что мне нужно делать?

– Увидеть и полюбить.

– Вот так запросто?

– А зачем усложнять? Любовь в тебе по умолчанию, тебе нужен только объект, на который ее можно направить. Все как у людей.

– А ты циничный гад, как оказалось.

– Короче, вот, – Кирилл протянул мне телефон, который тут же брякнул сообщением: «Эдик Шпачек, тридцать пять лет. Способ – вскрытие вен. Причина – одиночество».

– Одиночество?

– Одиночество.

– Мда.

– Согласен.

– Кирилл, – я швыркнул остатками кофе. – Куда ангелы попадают, когда умирают?

– Не знаю, спроси у бога.

– Его, вроде, нет.

– Как бы нет, но есть Иннокентий.

– Кто это?

– Тот, кого, как бы нет. Сложно объяснить, лети в Мытищи, найдешь его в Бургер Кинге.

– Почему не в маке? Почему не в Бутово?

– Потому что он Иннокентий и живет в Мытищах. Только сначала разберись с Эдиком, завтра вечером он вены себе вскроет. – Кирилл уткой заглотил остатки бургера и прочавкал с набитым ртом. – Вдоль, как понимаешь, не поперек.  

Я купил две коробки банановых пончиков, бутылку виски и пакет кофейных зерен и отправился в Бутово.

Мне казалось, что в бутовской квартире до сих пор прячется ее запах. В подушках и полотенцах. На ободках кофейных чашек. Ее страх на искусанных фильтрах сигарет, которые я так и не смог вытряхнуть из пепельницы. Кристина говорила, что есть только люди, любовь и ангелы. Мне кажется, она ошибалась. Есть только я, есть она и мы – единственная причина существования мира. Всех миров. Этого долбанного мира, где я не разглядел самого главного. Ее мира, который я разрушил из-за того, что в своем не разглядел самого главного и мириады других миров, причиной которых может быть Иннокентий из Мытищ. Но сколько бы ни было этих миров, какой бы Иннокентий не был причиной, и какое бы следствие причин меня не ждало после того, как я доем банановые пончики, я все равно найду ее. Ради запаха на подушках и полотенцах, ради обкусанных фильтров сигарет или ради того из-за чего бога нет. А пока не наступил вечер следующего дня, мне нужно спасти Эдика, который решил вскрыть вены.

Я нашел в Facebook его профиль. Кирилл говорил, что любовь у меня теперь как у ангела – безусловная и по умолчанию, ну, что ж, Эдик Шпачек, за что же мне тебя любить? И почему мне не должно быть по хую, что ты вскроешь себе вены? 

Я вышел на балкон, выкурил три сигареты подряд, пока думал, как мне узнать причину такого решения Эдика. Я ж, блядь, ангел теперь. Должен же я уметь делать что-нибудь чудесное и необычное! 

Всегда есть одно конкретное событие, после которого жизнь человека летит к чертовой матери. Или событие само по себе уничтожает, или становится последней каплей. Мне бы увидеть это. Как только я об этом подумал, в голове что-то заискрило, словно от короткого замыкания. По телу пробежала судорога. Крылья за спиной расправились, и какая-то сила вытолкнула меня с балкона. Вместо полета я начал падать. Я успел подумать: «Это пиздец», – но вместо ожидаемого удара об асфальт я провалился в него как в густой кисель. Я погружался все глубже, но не чувствовал беспокойства, будучи уверенным, что все идет как нужно. Стало темно и погружение прекратилось. В голове снова щелкнуло электричеством. Пыхнуло ярким светом, и я понял, что это открыл глаза человек, в сознании которого я оказался. 

Человек зашел в туалет, сел на унитаз. Стало ясно, что человека я не контролирую, но могу видеть и слышать все его мысли, словно смотрю кино. Хорошо, что я не связан с его органами чувств и не слышу никаких звуков из реального мира, и, самое главное, запахов. Человек закурил и погрузился в воспоминания… и все они стали открыты для меня. 

Бургер Кинг битком, но Иннокентия в толпе я узнал сразу, хоть ни разу его и не видел. Мне всегда казалось, что если этот мир результат мыслительной деятельности чьего-то разума, носитель разума должен быть редкостным гандоном, что не может не бросаться в глаза. 

Среди посетителей, больше всех на редкостного гандона походил обсос за столиком в углу. Жидкие белобрысенькие волосенки, пугливые белесые глазки, тонкие, похожие на пиявок губы. 

– Как ты, Кеша? – я хлопнул Иннокентия по плечу, от чего тот вздрогнул и чуть не опрокинул на себя кофе.

– Ты меня видишь?

– Не должен?

– Не должен и я не виноват.

– В чем?

– Во всем, – Иннокентий посмотрел вокруг так, словно хотел охватить взглядом не только помещение Бургер Кинга, но и всю вселенную за его пределами.

– Мне как-то похер, с чего ты взял, что мне интересна твоя вина?

– Она всем интересна. Как только у кого-то появляется возможность со мной поговорить, сразу начинается: да ты охренел, ничего лучше создать не мог, почему все так, а не иначе.

– Так ты бог?

– Не совсем. Я причина.

– Причина чего?

– Бытия, – Иннокентий встал и добавил. – Пойдем, покурим.

– Пойдем.

Мы вышли на улицу. Иннокентий достал пачку парламента, прикончил сигарету в три затяжки и прикурил новую.

– Два вопроса, Кеша. Какого хера и куда попадают ангелы, когда умирают?

– Я же сказал, что всем интересно. Я не виноват. Так получилось. Я даже себя не осознавал, понимаешь? – Иннокентий схватил меня за руки, и я почувствовал, что его трясет мелкой дрожью. – Я просто был в пустоте, и у меня в сознание была многовариантность. Мне было скучно!

– Да успокойся ты.

– Я не виноват! Понимаешь? – Кеша заплакал. – Я просто допустил, что все это может быть, и оно вышло из-под контроля. 

– Да хуй с тобой, Кеша, ты мне скажи, куда ангелы после смерти попадают, созданный тобой кошмар мне не интересен.

Кешу еще трясло, но рыдать он перестал.

– Куда захотят, после смерти у ангела появляется выбор. Он может выбрать любую реальность. Может снова родиться в теле человека и помнить все, что было до рождения или не помнить. Может создать свою реальность. Что угодно.

– Охуительно. Ну, тогда остался один вопрос, какого?

– Все из-за любви. Я хотел, чтобы любовь была чем-то абсолютным и стала инструментом человеческой мотивации и самоконтроля, но ничего не получилось. Человек не принял абсолюта, безусловности и все пошло не так. Все стали любить не всех, а друг друга или только себя. Тогда я выдумал ангелов, но и тут жопа. Все в чем есть сознание, не может любить абсолютно, я не знаю почему. Некоторые ангелы ведутся и думают, что любят всех людей, но на самом деле они просто бояться смерти. Те из них, кто не поддается на уловку абсолютной любви, начинают видеть мир, как есть, ну, и видеть меня. Тогда они задают все эти вопросы, а я отвечаю, что не виноват.

– Ну и мудак же ты, Кеша.

– Я знаю.

– Эдика жалко, придется ему вскрыть вены.

– Твой подопечный? 

– Угу.

– Видел причину, по которой он жить не хочет?

– Кредит. И что-то у меня не получилось его полюбить.

– Понимаю. Людей вообще любить не за что.

– Пойду я Кеша. Слушай, а ты не думал повеситься?

– Нет.

– Подумай.

Я взмахнул крыльями и начал набирать высоту. Как же прекрасна земля, когда на ней не видно людей. Еще выше! Как же прекрасна земля, когда воспринимаешь ее как планету. Выше! Выше! Как же прекрасна земля. Я сложил крылья, закрыл глаза и начал падать вниз. Когда потерял высоту настолько, что стало видно, как Москва ощетинилась постройками, я расправил крылья и приземлился в Марьино, на балконе Эдика Шпачека. Без каких-либо прилюдий я материализовался, вошел в квартиру и заорал, что было сил:

– Пиздец тебе Эдик! Сдохни сука, я ангел тьмы, ебать колотить!

Эдик сидел в кресле с лезвием в руках. От ужаса он оцепенел, вытаращил на меня глаза и только беззвучно шевелил губами, словно что-то пытался мне сказать.

– Кто… кто ты, – сказал он, наконец.

– Я твой пиздец, – я взял лезвие из его рук и одним резки движением перерезал ему горло. – Чтобы никаких сомнений, не приведи Иннокентий, передумаешь.

Эдик захрипел. Кровь хлестала и пузырилась от его попыток вдохнуть. У меня потемнело в глазах. Я почувствовал невыносимую боль в спине, словно кто-то выдирал мне крылья. Я снова оказался в такой же пустоте, как тогда, когда спрыгнул с балкона, но с одной разницей – вдалеке я видел тусклую точку света. Я захотел к ней приблизиться, и тут же света стало больше. Еще ближе. Свет обжег и стал осязаемым. Свет был везде. Текучий, теплый и все, что я чувствовал – покой. 

Я плыл в волнах света, что стал похож на открытый океан. Волны, бесконечные волны света. Я перевернулся на спину. Вместо неба здесь пустота. На что похожа пустота?  На жизнь. В ней нет никакого смысла, но ты не можешь отвести от нее взгляд.

Я перевернулся на живот и вразмашку поплыл по волнам света. Вдалеке я увидел что-то похожее на остров. Я начал загребать руками сильнее. Подплыв ближе, я понял, что это не остров, а бутовская многоэтажка, дрейфующая в океане света. Забраться в подъезд получилось только с третьего раза. Зато работает лифт. Я поднялся на мой этаж. Дверь в квартиру открыта. На этаже крепкий запах кофе, ментоловых сигарет и яичницы с беконом.

Я вошел в квартиру, прошел на кухню. Кристина шуршала возле плиты в одних трусах. Я сел за стол, закурил сигарету. Она посмотрела на меня, улыбнулась, вильнула задницей и с укором бросила через плечо:

– Мне что тебя тут вечность нужно было ждать?

– А ты ждала?

– Все-таки ты идиот, – она поставила сковородку с яичницей передо мной. – Ешь.

Кристина села напротив и молчала все время, пока я ел.

– Любишь меня да? – спросила она.

– Люблю.

– Будешь со мной?

– Буду.

– Всю вечность? У нас теперь вечность на двоих.

– Ну, должна же быть хоть какая-то веская причина, чтобы перерезать Эдику горло.

– С чего начнем? – Кристина уселась на подоконник.

– А с чего прошлый раз все началось? 

– Да будет свет, вроде как.

– Да будет свет, – крикнул я в форточку, подумал и добавил. – Да будет макдачня, завтраки в ней и Мэнсон пусть тоже будет, и свет от тьмы отделите, бляди!

– Мэнсон есть уже? – Кристина слезла с подоконника, обняла меня и прошептала на ухо.

– Есть.

– Пусть This Is the New Shit споет. 

– У него же там завтра в песне не наступит никогда?

– Угу, а зачем нам завтра, если есть сейчас?

– Оставим Мэнсона хранителем?

– Оставим.

– Я люблю тебя.

– И я тебя, мой любимый ангел.