Немного о старости

Когда я стану старой, я обязательно напишу мемуары. Со скуки, от тоски или просто для тренировки памяти.
Это произойдет слишком скоро и лучше бы, конечно, обдумать все заранее.
Я буду писать, сидя на веранде своего собственного домика, пить глинтвейн и курить вкусные вишневые сигареты. На моих ногах непременно будут связанные мною же шерстяные носки в полосочку, а на плечах - колючий плед такой же расцветки, я буду вяло покачиваться в кресле-качалке и размышлять.
Ленивая старушка не посадит в своем небольшом садике ничего, кроме плодовых деревьев. Яблони, сливы, быть может, алычу. Никаких грядок с огурцами-помидорами, картофельно-морковных плантаций и сочных пушистых пучков петрушки. Я буду мало есть и совсем не смотреть телевизор.
Вспоминая свою жизнь, я подробно опишу, как ничему не научилась. Наверняка сделаю акцент на том, что с детства была чемпионкой по прыжкам на грабли и самой острой на язык в классе. Я вспомню родителей, которые хотели сделать из меня человека, а вышло то, что вышло. Вспомню мужчин, которые старались меня улучшить, но я упорно отказывалась трансформироваться. Вспомню страшные предательства и самые прекрасные моменты, все свои переживания вспомню, эмоции… и тут же посмеюсь, потому что сейчас, когда на моем пороге маячат остеоартроз и слабоумие, эти воспоминания уже не смогут меня больно ранить или развеселить.
На пенсии я буду доброй старушкой – потому что устану быть злой и капризной. Я научусь не переживать и быть безразличной, но отчего-то все будут считать меня доброй.
Я наконец-то смогу носить широкополые фетровые шляпы, брошки, украшения с крупными камнями, длинные юбки и не выглядеть старомодной. Ну, потому что я буду старой, и мода у меня будет соответствующая. В своих экстравагантных нарядах я буду вычурно смотреться в общественном транспорте. И это понятно: модные бабки всегда выглядят несколько опасно.
Иногда ко мне в гости будут приходить две подруги. Одна тощая, сухая, эгоистически одинокая. Она будет воспитывать меня, приговаривая: «Станиславна, хватит пить, нужно думать о здоровье, сколько ты куришь, ну посмотри на себя, загнешься же!» и что-то там про стакан воды, который мне должен будет кто-то подать. Другая – пышная слегка подсохшая булочка – ни на чем особенно не зацикливаясь, будет заливисто хохотать, и вся веранда, где мы станем перечитывать мои мемуары, будет вспыхивать маленькими искорками наших общих воспоминаний. И они обе будут нужны мне. Я буду слушать их истории и думать, какие мы безнадежно старые, но неисправимо счастливые бабы. А вечером, когда они уйдут, буду гадать, на какой гель они крепят свои вставные зубы.
В старости мне будет всего хватать, и я перестану жаловаться. Я наконец-то пойму, что всем наплевать, и что смерть неизбежна.
И в один из ничем не примечательных дней, я увижу человека, которого когда-то безответно любила. Он будет покупать хлеб в булочной, что неподалеку от моего загородного домика. Я буду стоять, вся такая красивая в этой своей старости: аккуратная, не толстая и не худая, с круглым лицом с большими брылями по бокам от носа, с подкрашенными бровями и все еще отчего-то густыми ресницами. Я посмотрю на его осунувшееся лицо, в его выцветшие глаза под нависшими веками, морщинистые руки и торжествующе произнесу:
"Что, старый черт, бесплатно уже не дают?!"
Он обернется, стоя на кассе, прищурит глаз и будет долго всматриваться. Вспомнить непросто: я ведь уже не та. А потом вдруг засмеется, схватится за седую голову и меня обнимет.
И начнет рассказывать о себе, представлять, что было бы, если бы мы поженились, если бы он не был «такой дурак» и прочее, а я буду смеяться и едко его подкалывать.
А потом он уйдет, и я стану плакать.
А потом снова смеяться.
А потом вспомню, что забыла купить стиральный порошок.
Это старческое, чего уж тут поделаешь.
(картинка Г. Шлыков)