«Надо было спасать ребенка»
Беременная, сама врач, отказывалась от медицинской помощи, но ей сделали кесарево без согласия. Ребенок умер. Вот интервью с пострадавшей.
— Вера, ты врач, и я помню, как совсем недавно общалась с тобой как со специалисткой на тему того, что роддома наши устроены в зданиях неудобной планировки, что в них часто нет оборудования для физиологичных родов, что кресло наше классическое совершенно неудобной конструкции. Мы с тобой тогда пришли к выводу, что большое влияние на работу акушерок и врачей оказывает оснащение рабочих мест. Но сейчас, к огромному сожалению, мы будем говорить о другом аспекте работы сотрудников роддома.
В прошлую нашу беседу ты была беременна. Что произошло с тобой потом?
— В конце декабря я прямо с рабочего места попала в роддом, где провела четыре ужасных дня. Я потеряла сознание в ординаторской, и коллеги вызвали реаниматологов. В себя я пришла уже в интенсивной терапии — заботливые доктора сделали мне несколько инъекций магнезии, на которую у меня аллергия, и вызвали скорую, чтобы перевезти меня в роддом. Я дважды отказалась от госпитализации, но меня уговорили под предлогом "посмотреть, как ребенок".
— Ты приехала в роддом. Что было дальше?
— В роддоме меня тут же уложили в "тёмную" палату — туда, где лежат женщины с высоким давлением. Ничего не объяснили, сделали еще одну инъекцию и созвали консилиум. Официальная причина — мое поднявшееся давление и судороги. Но на давление я реагирую очень чутко — у меня гипотония 100\70 большую часть жизни, а врачи утверждали, что давление было 190\100. Вряд ли это прошло бы незамеченным для меня.
— Каков был итог консилиума?
— Консилиум посмотрел на меня, ушел в другое помещение и все. Меня никто не опрашивал, никто не сказал, что происходит. "Сейчас придет анестезиолог" — и все, больше ни слова. Зачем придет? Что будут делать? Никто ничего не объяснил. Только на следующий день мне сухо сказали — "было высокое давление, ребенка надо было спасать". Хотя в тот день никто не измерял мне давление, откуда они брали цифры — неизвестно.
— Тебе не измеряли давление, но диагностировали, что оно повышенное?
— Мне измеряли давление на работе, когда я очнулась, и в роддоме после операции. В день операции никто ничего не измерял.
— Зачем к тебе приходил анестезиолог?
— Он меня осмотрел и отвел в операционную. Меня раздели и поставили эпидуральную анестезию. В процессе постановки врач несколько раз сделал мне замечание — у меня на спине и за ухом есть татуировки, это, по его мнению, ужасно и отвратительно. И конечно, он не смог сдержаться и сказал об этом мне. Мне было не до него, я нервничала и думала, как будет проходить операция — я ведь всего на 27-28 неделе была на тот момент, по данным узи малышка была еще очень маленькая.
— Тебе не сказали, зачем анестезия, что будут делать?
— Нет. Я поняла, что будут оперировать, когда меня отгородили шторкой.
— Тебе предлагали подписать план на операцию?
— Нет. Мне вообще ничего не предлагали и не спрашивали.
— "Надо было спасать ребенка" звучит так, будто была серьезная угроза жизни малышки. Какая-то опасность была озвучена?
— "Высокое давление, эклампсия".
— Что такое эклампсия?
— Это достаточно редкое осложнение беременности, которое может встречаться и после родов. Это комплексное нарушение функций многих систем — нервной, мочеполовой, дыхательной и так далее.
— По каким признакам диагностируется эклампсия?
— Потеря сознания, судороги, нарушение зрения — “мошки” перед глазами, стойкое изменение анализа мочи — протеинурия, отеки, головная боль, боли в области печени, тошнота и рвота. Основными признаками являются протеинурия, отеки и нарушение сознания.
— Считаешь ли ты, что диагноз был оправдан в твоем случае?
— Нет. У меня из всех критериев была только потеря сознания.
— Каков был итог операции?
— С моей стороны все относительно нормально, кроме ужасного качества шва. О ребенке я узнала от медбрата, который сказал, что дочь жива, 4\5 Апгар, весит 670 граммов. Примерно то же узнал через некоторое время муж, дозвонившись в справочную.
— Что случилось потом?
— Утром ко мне пришла целая делегация — оперировавшая докторка, дежурный неонатолог и главврач (он же директор клиники).Они встали эдаким полукругом и директор мне сказал, что дочь не выжила — "сама же знаешь, как такие выживают". Мне говорили, что я должна была раньше встать на учет — я встала в 14 недель, что я плохо за собой следила и так далее.
— Тебя обвинили в смерти дочери?
— Напрямую — нет.
— Получается, девочка умерла в первые сутки после операции?
— Она умерла через 15 минут после рождения, но об этом я узнала, когда получила выписку на руки. В выписке я также узнала, что дочь получила два балла по Апгар на момент рождения, один через 10 минут и ноль баллов — через 15. Что она весила 800 грамм, а не 670.
— Мне очень трудно подобрать слова, чтобы выразить, как сильно я сочувствую твоему горю.
— Спасибо за сочувствие, Вика. Страшнее всего пришлось ночью, так как я находилась в одном крыле с родовыми и слышала, что там происходит. Крики женщин, ругань персонала, плач новорожденных. В какой-то момент я услышала в коридоре плач и поняла, что это моя девочка. Несколько раз попросила медсестру выглянуть туда, она удивилась, так как было очень тихо и никто не плакал. Уже утром поняла, что это была галлюцинация.
— Это было в реанимации в первую ночь после операции?
— Да. Первая ночь была самая жуткая. В остальные я просто плакала и плакала, пока не засыпала. Со мной рядом лежала женщина со схожими вводными — давление, потеря сознания, протеинурия. Но ее сохраняли почти две недели, а меня почему-то сразу решили оперировать.
— Две недели на таком сроке беременности это огромный промежуток времени.
— Да.
— Сколько времени ты провела в роддоме после операции?
— Три дня. Оперировали меня в понедельник, в четверг я написала отказ и ушла домой. В этот день меня как раз перевели в послеродовое, "в палату к таким же", как выразилась дежурная докторка.
— Что значит "к таким же"?
— К женщинам, которые родили или были прооперированы с 25 по 34 недели. Разница была только в том, что они бегали сцеживаться, а я сидела на кровати в углу. Мне несколько раз приносили бромокриптин, но я его не пила, а прятала под резинку компрессионного чулка и после выкидывала.
— Бромокриптин — это препарат, подавляющий лактацию? Ты приняла решение его не принимать?
— Да, мне его давали для предотвращения прихода молока. Мы точно не знаем, как он влияет на организм в отдаленной перспективе и будет ли оказывать какое-то действие на последующие лактации. Очень неприятно было, что медработники все решили за меня — надо подавить лактацию и все, никому нет дела до твоего мнения. Мне сказали "просто таблетка", "назначено доктором".
— Ты решила его не пить, чтобы не ставить под угрозу грудное вскармливание своих будущих детей?
— Да, именно.
— Как ты справилась с лактацией?
— Молоко пришло в день моего ухода из роддома. Домой я приехала со здоровенными такими грудями, очень горячими и почти твердыми. Сцеживалась ежедневно по многу раз, молоко приходило быстро, и нужно было как-то убрать этот дискомфорт.
— Ты использовала какие-то немедикаментозные методы самопомощи?
— Заваривала мяту и шалфей вместо чая. Прикладывала к груди холодные компрессы — я заморозила две послеродовых прокладки, намочив их перед этим, помогало отлично. Больше дискомфорта доставляло то, что молоко постоянно подтекало, и в итоге постель, одежда, даже пол — все было в потеках. И сейчас еще тоже подтекает, но меньше.
— Я знаю, что это была не первая твоя беременность, и не вторая.
— Да, и, к сожалению, это не первая потеря, но первая — на таком большом сроке. К тому же у меня уже было кесарево сечение в 2012 году, дочке уже 4 года. В этот раз меня прокесарили не по рубцу, как это принято, а на сантиметр-полтора выше. На матке у меня тоже два шва. После выписки я была на УЗИ, и докторка отказалась комментировать качество шва, только выразительно посмотрела на меня вместо ответа на вопрос, смогу ли я еще раз забеременеть и выносить. Если рубцы нормальные, как мой первый, он просто слился с окружающими тканями, то последствия минимальны. Если такие, как этот — непредсказуемы. Неизвестно, как себя поведет отечный и неровный рубец.
— Вера, что ты думаешь обо всей ситуации в целом? В чем ты видишь причину смерти ребенка?
— Я изо всех сил об этом не думаю, если честно. Я знаю, что мне должны были сделать инъекцию препарата, который ускорил бы созревание легких малышки, но этого не было. Если говорить совсем откровенно — то у меня жуткое чувство, что мной просто "закрыли год", чтобы я не испортила показатели. Мы же заперты в этой системе оптимизации, как в клетке.
— Что значит "закрыли год"? "Чтобы не испортила показатели" — в каком смысле?
— Чтобы я внезапно не умерла и не добавила проблем роддому, повысив частоту материнской смертности.
— Были ли у работавших в тот день медиков какие-то причины предполагать, что ты можешь вдруг умереть? Что говорят документы?
— Там есть упоминание о судорогах, но я этой записи не верю. В моей жизни судороги раньше присутствовали, и я знаю, каково бывает после. Ни боли в мышцах, ни скованности, ни слабости — ничего. И все, что я упоминала выше — давление, эклампсия — мне это все кажется далеким от реальности. Анализы и обследования говорят о норме. Мне делали ЭЭГ накануне выписки — все в порядке.
— Как ты сейчас?
— Не могу сказать, что я в полном порядке. Я снова вышла на работу, стало чуть легче. Время от времени у меня и у мужа бывают мысли о том, что я могу забеременеть еще, но пока я не в состоянии думать об этом — слишком страшно. Самое страшное было сразу после новогодних праздников — когда я ездила в роддом для подписания отказа от захоронения, когда ездила на кафедру, чтобы рассказать все это, снова в роддом — дописывать два слова. Понимаю, что моя эмоциональная реакция только начинает разворачиваться — сейчас с каждым днем становится все хуже, как будто небо темнеет перед грозой. Но я держусь.
С Верой Меглиной разговаривала Виктория Лебедь
Художница Алиция Зентек