Вдаль чёрным бисером рассыпанная ночь…

Ссылка на оригинальное изображение

Глава 21.

Старость не так уж плоха, если учесть, какова альтернатива.

Морис Шевалье

Так повелось, что в метеорологических подразделениях США была заложена традиция нарекать неподвластную стихию красивыми именами своих супруг. Кого из жён тогдашнего руководства Страны Советов звали Перестройкой ― история умалчивает. Но именно её чёрный водоворот в последующие четыре года жизни наших героев переворачивал все устои и принципы с ног на голову. Денежная реформа обнулила и без того небольшие сбережения советских людей, поселив в душах страх перед неизвестностью. На смену хрустящим с их неповторимым запахом и профилем всенародно любимого вождя купюрам пришли разноцветные фантики от дешёвых карамелек. Монетный двор к тому времени, видимо, попросту не успел обзавестись новым печатным оборудованием, поэтому гознаки рулонами для всего оставшегося в живых населения страны изготавливали на ближайшей фабрике по переработке бумажного вторсырья. Бумажки были разного достоинства, но непременно со множеством нулей, однако ценность даже самого большого номинала была более чем сомнительна. Ни один новоиспечённый миллионер не знал, как правильно потратить баснословную сумму ― купить хлеба или верёвку. Все, кто выбирал первое, получал в награду ваучер и уникальное право приватизировать свою халупу. Так, постепенно, страна обросла новым видом людей из семейства гоминид в отряде нищих приматов с гордым именем «собственники недвижимого имущества». С расплодившимися вдруг князьями, поднявшимися всё из той же грязи, дело обстояло немного проще ― от них откупились недрами земли. При этом на прилавках книжных магазинов лежала давно изученная и не вызывавшая уже низменных инстинктов Камасутра. Знать в малиновых пиджаках и с золотыми цепями на бычьих шеях не то чтобы постреливала на бывших мирных улицах наших городов, но стреляла конкретно. Много и часто. Загоняя страну в эпоху БАДов и генно-модифицированных продуктов, зачехлённых на ремне возле пупка пейджеров и всемирной паутины…

Работы у Вероники Марковны в театре становилось всё меньше и меньше, впрочем, как и у её подруги-кинодивы. Все киностудии страны в одночасье закрылись на амбарный замок, а во вновь образованных частных объединениях с загадочными англоязычными названиями имён прежних кумиров уже не знали. Карельский, на сцене театра которого теперь отплясывала и распевала, зачастую безбожно картавя, гнусавыми голосами полуголая молодёжь, давал бывшим примам незначительные роли в массовке либо отправлял их с «общественными поручениями» за пределы театра. Иногда выпадало счастье поздравить очередного юбиляра на торжественном вечере, устроенном в его честь, сыграв пару заученных миниатюр или исполнив шутливую песенку о жизни на сцене. Но чаще на хрупкие плечи красавиц ложилась незавидная миссия ― провожать в последний путь коллег по цеху. «Счастливчиков», умерших от старости, было меньшинство. В основном довольно ещё молодых служителей Мельпомены подводило хрупкое сердце… Так подруги попали на похороны Василия Степановича Зотова, того самого искусителя, некогда раздававшего направо и налево роль шекспировской Эмилии актрисам за некоторые неформальные услуги. Собственно, с тех пор утекло немало воды, и, говоря юридическим языком, за давностью срока он был всеми прощён. Вглядываясь в восковое лицо бывшего любовника, женщины с трудом пытались восстановить прежний образ здорового, шумного, энергичного, сладострастного человека. 

Помыкавшись между массовкой в театре и общественными поручениями главрежа, Вероника Марковна решила навсегда покинуть работу. Благо при нынешнем строе это не возбранялось, скорее, даже наоборот ― приветствовалось. Любой безработный теперь мог печь и продавать на улице пирожки, торговать личными ненужными в быту вещами и носить при этом гордое звание предпринимателя. Веронике Марковне сия участь не угрожала. Деньги на регулярной основе ей поставляли не только бывший муж, но и многочисленные поклонники, хотя со временем их контингент стал заметно меняться. Совсем обедневших актёров сменили ответственные работники среднего ранга государственных служб и владельцы торговых палаток.

Мона, привыкшая к завуалированным высоким штилем, согласно учению Ломоносова, пошлым шуткам театральной братии, пребывала в ярости от откровенно вульгарных и непристойно приблатнённых диалогов, доносившихся из гостиной. Она по-прежнему ничего не смела сказать матери в глаза, и только полный ненависти взгляд выдавал её отношение к ней. К тому же Мона в данном случае была лишена своей привычной тактики уводить из-под носа родительницы её кавалеров: в силу природной брезгливости она не могла даже смотреть в сторону этого сброда. 

Богатая некогда при жизни Варвары Юрьевны квартира Лучевских давно уже утратила свой блеск. После посиделок, когда мать ещё отсыпалась, Мона наводила в ней порядок, старательно оттирая «засиженные» гостями столы и стулья, а также все резные ручки выдвижных ящичков комодов, потом выносила к ближайшим мусорным бакам набитые доверху сумки пустой тары. Сколько это продолжалось бы ― неизвестно, но в любом сценическом действии рано или поздно должна быть поставлена точка…

Квартиру Лучевских ограбили ― целенаправленно и дерзко, что, собственно, не вызвало большого удивления у соседей. Воры явно действовали по наводке, поскольку никаких следов разгрома не оставили: исчезло всё бриллиантовое великолепие Вероникиных шкатулочек ― серьги, цепи, кулоны, браслеты, кольца, перстни, броши… И по совершенно не поддающемуся никакому объяснению из ящика стола Мониной комнаты исчез рисунок Вадика Мешкова ― память о нём, единственное, что ещё согревало душу девушки, когда она его рассматривала... Обе Лучевские сидели в своих комнатах и до приезда наряда милиции страдали каждая о своём: одна ― громко, с надрывом, с монологом явно какого-то персонажа пьесы, через стены напоминающим стенания Катерины «отчего люди не летают так, как птицы», другая ― молча, пытаясь унять бьющееся, как та самая «птица», в горле сердце.

Наконец, все формальности на первый взгляд заспанных стражей порядка были соблюдены: опрос свидетелей, протокол, подписи. Пострадавших обещали пригласить в отделение, как только появятся сведения о похищенных ценностях. Мона долго стояла на пороге, не решаясь закрыть дверь за последним дознавателем. Она смотрела в одну точку и по-прежнему не могла справиться с комом в горле. Вероника Марковна в это время на своём ложе уже устроилась в красивой позе героини, претерпевшей неимоверные страдания, и изредка всхлипывала… 

Время шло, однако никаких новостей о похищенном от сыщиков из местного отделения так и не поступало. Тогда Мона решила, что сама во что бы то ни стало вернёт рисунок Вадика, если, конечно, похитители, поняв, что никакой ценности он не представляет, не уничтожили его…