Интервью Ларисы Рукавишниковой  для подкаста «Мои 90-е»

Всем привет! Это подкаст «Мои 90-е» с Мариной Гурьевой. Сегодня у нас в гостях Лариса Рукавишникова, чья размеренная жизнь закончилась в начале 90-х, когда завод, где она работала, стал сокращать производство. Волею случая она оказалась в Красном кресте, который на тот момент накануне первой чеченской войны разворачивал свою деятельность на Кавказе. Вместе с Красным крестом она прошла все чеченские войны. Ее рассказ про войну глазами мирного человека, про ужасы, страдания, голод и разруху и про попытку облегчить эту гуманитарную катастрофу.

Вы работаете на заводе. Это год какой идет?
— Мой последний год работы это был 1994 год.

Вы работаете там уже 18 лет на этом заводе. Завод уникальный.
— Вот уникальный, производящий очень уникальный на тот момент, да и сейчас, наверное, электронное оборудование, среди которого была линейка приборов, довольно широкого спектра, довольно узкого применения, так называемая электронный глаз. То что использовали студийные камеры для принятия картинки в студии и передачи на телестудии стран, включая приборы ночного видения. Наши приборы летали и в ракетах и на военных самолетах, и на вертолетах. Само производство было очень уникальным, потому что такое производство требовало уникальной атмосферы, так называемой. То есть не должно быть запыленным помещение и почти каждые два часа, сейчас точно не помню, каждые час-два делались замеры сколько пыли в воздухе. На фоне перестройки мы пытались, так сказать, подружиться с компанией Филиус, вернее они, вероятнее, нашли нас на рынке и они предложили нам поменять лейбл.

При этом базовое образование у Вас это образование учитель?
— Учитель-лингвист, да.

Английского языка?
— Да.

…

Закончив институт я проработала по распределению два года, потом я вышла замуж и переехала к родителям. Папа был военным, он должен был получить квартиру. Мы жили на Урале. Он там свою квартиру сдал, здесь должен был получить. Так я оказалась на этом заводе. И совершенно не жалею. Они меня сделали как личность, как человека. Окружающие меня по своему отношению к работе, к друг к другу, настолько высоки были человеческие качества. Мы жили просто как семья, действительно. Были в жизни у меня невзгоды, потери близких, это была такая колоссальная поддержка, которую я вряд ли где-либо потом когда-то получила.

Нальчик — это все равно Кабардино-Балкария?
— Да.

Кабардино-Балкария это народная республика, кто работал в то время?— В Кабардино-Балкарии специалистов такого профиля не обучали. Силы были собраны со всей России — это Урал, Новосибирск, Калининград, Ростов, отовсюду.

…

Что из себя представлял Нальчик на начало 90-х?
— Это тихий, хорошо спланированный город, хорошо отстроенный — классика советской архитектуры, сталинской застройки. Но она очень гармонично вписывается и в природу, ландшафт. Улицы все прямые, то есть улицы все наполнены воздухом, можно дышать. Я жила по другому адресу. Был небольшой дом и там были представители, ну почти, 4 или 5 национальности: осетины, балкарцы, кабардинцы, русские, евреи. Это было настолько тесно. Плюс еще приезжали дети на лето: внуки, племянники. И все играли как я в своем детстве: на улице в одной команде. Уважение к старшим, гостеприимство — это не новость, это везде знают Кавказ славен этим качеством.

…

Завод продолжал работать несмотря на то что Советский союз перестал существовать?
— Нет, он уже в момент перестройки, он стал, естественно, тоже затухать, потому что мы все были зависимы от каких-то компонентов, которые производили, я не знаю, в другой республике,я там знаю, что мы в Литве покупали какие-то компоненты для наших приборов, еще на других заводах, под Москвой, в Сибири и так далее. И, естественно, востребованности в этих приборов не было такой как раньше. И завод стал потихонечку умирать. Сначала мы работали три дня в неделю по полдня, потом вообще через день и так далее. Я поняла, что я должна что-то делать. В тот момент была я, мама и моя дочь. Она училась в консерватории. Это был 93-94-й год. Я должна была что-то делать, чтобы найти работу, потому что я отвечаю за свою семью. Первая попытка была обойти все школы возможные, где я могу попытаться снова восстановить себя как педагога, но, к сожалению, не получилось. В один из дней, выйди с завода, отработав свои полдня, первую половину, это был ноябрь месяц. И он был такой снежный, уже лежал снег на тот момент, что нечасто бывает в наших краях. И я вышла на остановку автобусную с мыслью, чтоб не замерзнуть, я сама себе сказала: первый маршрут, который приходит, даже меня не очень устраивает, не совсем прямо, не повезет меня домой, я все равно оттуда должна выехать, потому что это окраина города. Подошел маршрут, действительно это был не мой маршрут. Я сама пока ехала спланировала как мне лучше добраться до дома при помощи маршрута. Я вышла на предельной остановке и пошла вниз по улице. Идти километра два до дома пешком. И вот я иду и почему-то ноги меня ведут сами к газетному киоску, куда я никогда не заходила. Я подхожу и почему-то я смотрю на газеты, и газета, которую я никогда не покупала, это не была моя любимая газета на тот момент. Я ее покупаю эту газету, «Советская молодежь». Я ее покупаю и прихожу домой, открываю газету просматриваю, и где-то в середине газеты статья. Я сейчас не помню точно название, но что-то типа «Красный крест ищет сотрудников». Может быть не такое название было, но вся фабула была построена, и, собственно, вот то, что международный комитет Красного креста ищет сотрудников заключалось в последних четырех строчках, а в начале был длинный такой, тонкий очень такой осторожный, я бы сказала, рассказ о том как сотрудница, местная сотрудница, в качестве переводчика поехала с экспатом женщиной в Грозный. Это еще было до начала боевых действий, потому что первые были бои в Новый год случились, в декабре. На выезде из Грозного, они подъехали к чек-пойнт, КПП, их остановили с целью проверки документов. Этот экспат, женщина вышла из лендкрузера, подняв руки, показывая что я мирный человек, ничего нет. Переводчица осталась в машине, ей не нужно было выходить. Если бы потребовалось бы, ее бы пригласили переводить. И в это время из-за танка, который стоял на этом КПП, солдатики, не знаю, или они были под воздействием чего либо или просто, не знаю что, сработало, каким образом, они выстрелили по касательной и сдетонировала, как бы вот эта сила, взрывная волна и переводчик даже частично слух потеряла. И в конце вот эти четыре строчки, что международный комитет Красного креста ищет сотрудников, владеющих иностранным языком на конкурсной основе для работы в своем комитете. То то меня вело.

…
Я позвонила в редакцию этой газеты, сказала вот ваш журналист написала такую статью, как можно с ней поговорить. Она не сообщила где на тот момент располагался офис международного комитета Красного креста. По стечению обстоятельств, шутки ради юмора, это буквально было в ста в двухстах метрах от моего дома. И я туда пошла все-таки в какой-то момент, пришла, предъявила себя что вот я прочитала газету, там есть объявление, вы ищите сотрудников, с кем можно поговорить на предмет трудоустройства. Там было трое молодых местных сотрудников, совершенно молодые по 23-25 лет, видимо только после университета.

А Вам тот момент сколько мне было?
— Мне 45 лет. И мне сказали, ну вот наш глава нашего офиса будет тогда-то, Вы тогда и приходите. Ну, это еще примерно неделю занято заняло или что-то около того. Я пришла еще раз. Меня встретил молодой человек это был, swiss-german, так говорят швейцарский немец по корням по своим. Очень умный человек. Потом я узнала, он владел пятью языками, один из них китайский. И мы с ним стали общаться, на английском, естественно, говорить. Он стал меня расспрашивать кто и откуда, я все честно рассказала, что вот я длительное время не работала с языком, но вот последние годы я работала переводчиком на заводе. Но это были в основном или письменные переводы или телефонные переводы. На что мне сказал, ну Вы же говорите сейчас, ну это же в общем-то бытовая лексика, такая довольно банальная я же не знаю, что вы ждете, каковы ваши требования. Ну мы с ним вообще, сказал: ну хорошо, заполните анкету вон там, нужно будет, мы сами свяжемся. И я ушла в полной уверенности, что на этом не начавшись, моя карьера тут же закончилась. Причем я потом посмотрела, вместе со мной писали заявление на прием на работу, заполняли анкету еще среднего возраста люди, мужчины и женщины, девушки были. Ну, все, мне тут ничего не светит, ну и ушла. И прошло еще недели две или три и вдруг вечером звонок, и мне говорят: мы хотели бы с такой-то такой-то поговорить. Говорю — это я. Вы не могли бы подойти, поговорить? Я быстренько собралась, прибежала. Все. этот же человек, Мартин Унтернар, как сейчас помню его имя. Он со мной опять начал беседовать и объяснять суть работы, что в офисе для меня работы нет. Не предполагается, офис не разросся, он был небольшой, очень такой, полевой, буквально. Потому что еще как таковая операция не началась у комитета Красного креста и не было таких прямых предпосылок, чтобы здесь сесть и разворачивать свою деятельность на тот момент, не выяснив, что у нас есть возможность у вас взять в качестве полевого офицера.Field officity это называется. Я не очень понимала что это, но он мне объяснил, что работать нужно в Грозном, работать нужно с понедельника по субботу, выходной день один. Вас будут привозить и увозить. Вот, если вы согласны, то так. И вас я спросила, когда можно приступить, он говорит хотя бы хоть завтра. А это было накануне Нового года. Это было тогда неожиданно для меня несколько, я сказала: а можно я Новый год встречу с семьей, а потом я готова. Говорит: никаких проблем.

…
И второго января с пакованным рюкзаком на неделю вещей, как мне было сказано, я пришла в офис. Офис тогда располагался следующий в Ингушетии в Назрани и мы совершали ежедневные поездки в Грозный. А война началась уже. Первый был очень сильный обстрел Грозного в ночь, в новогоднюю ночь, 31 декабря на 1 января. Искренне скажу, мне было страшно, но вы знаете, но как-то я ехала делать какую-то работу. Я приезжаю домой раз в неделю на выходные, вечером. Дочка была тогда уже здесь. Я вечером дочери рассказывала, что там происходит, что я вижу, и, конечно, я плакала, ну что женская реакция — слезы не там, а вот здесь, но я слезы маме не показывала. И тогда мне дочь сказала: мама: ты не сможешь заниматься этой работой: уходи. Вот я вижу как тебе тяжело, ты не сможешь заниматься этой работой. На что я сказала: но ведь кто-то придет вместо меня и тоже будет это делать. Но раз уже я вступила в эту реку, в эту воду, надо это делать.
…

А в чем заключалась ваша работа?
— Но в тот момент я была, как говорят, глаза, язык и глаза и уши, что называется. Нужно было переводить. Но то что мы делали, мы изучали ситуацию, и каковы нужды людей, в чем они нуждаются, чем международный комитет Красного креста может действительно облегчить участь этих людей. Самое базовые вещи, что не было: одежда, хлеб, еда, медикаменты.

Красный крест поставлял в Чечню одежду, хлеб?
— Да, хлеб позже уже стало поставлять. Хлебную программу организовали, мы организовали на месте в Чечне на месте хлебопекарни, люди работали на этих хлебопекарнях, они получали зарплату, то есть это была их работа. А мы этот хлеб оплачивали, этот хлеб возили по селам и раздавали по спискам определенным. Это было 97-99 года. Мы осуществляли раздачу того, что привозили по спискам людей, в оставшееся время, когда мы заканчивали, мы работали банальной почтой, потому что люди разбежались во все стороны, потому что беженцев в то время, я уже молчу, что до Москвы дошли. То есть весь регион, хлынула волна людей, поток беженцев. Все искали безопасное место, где можно остаться живым и хоть как-то прожить. Люди не знали где их близкие, предполагали. Это были так называемые записки или письма Красного креста, есть такие существуют, где родственники имеют право написать исключительно информацию касающуюся семьи. И мы привозили в Нальчик эти письма, у нас был адрес предполагаемый того человека, кому пишут, здесь мы через почту, а там ничего не было, ни почты, все, выжженной город. И мы эти письма здесь отправляли. И потом на свой адрес получали ответы и много. Мы ответы потом эти привозили в Чечню и людям раздавали. Я помню, вот тот момент, вот одному человеку мы привезли письмо, это был русский человек участник войны Великой отечественной.
Ему получается сколько было?
— На тот момент мы было порядка 70-80 лет. И когда я у него спросила, потому что мне было страшно видеть совершенно город и трупы на улицах еще лежали неубранные, разруха, дома, в общем ужасно. А он сказал: я был в Сталинграде, это страшнее Сталинграда. Это были его слова. Может быть просто эмоциональное такое восприятие этой ситуации его, потому что наверняка там был его дом.

…

Можете описать что такое начало чеченской войны с точки зрения человека простого, который оказался внезапно под обстрелом?
— Это, во-первых, ужас, это неразбериха, суета, неразбериха не только в частности безопасности, где тебе будет безопасно, куда скрыться, где спрятаться, где обезопасить себя, свою семью, но и в политическом уровне было очень многое непонятного. Я думаю, что сначала у людей было понятие, что это Россия, пришла и оккупировала территорию и убивает, потому что это была российская армия, как еще иначе воспринимать. Страшно было. Поэтому я говорю, что у людей была, найти безопасность, найти где-то укрыться, найти где-то приют, пристанище, какую-то еду, сохранить семью. Ведь ченцы имеют очень много детей, многодетные семьи, это очень сложно передвигаться с детьми куда-либо.

…

Мы должны были покинуть город пока не стемнело, потому что наши машины белые с красными крестами, хорошая мишень для обеих сторон, что называется, мы должны покинуть до того, как стемнеет, до пяти часов, четырех часов выехать из Грозного. Я помню в машине мы едем: я и мой шеф экспанским работал этот момент. И я смотрю, мы едем по трамвайной путям, а по параллельным путям идут женщина с ребенком, которые получили нашу помощь. И в налавочке они несут что мы на тото момент привезли или рис, или муку, я не помню. И женщина идет на плечи наволочку и девочка что-то несет. Девочке лет 5, женщина, если смотреть со спины, как-будто это пожилой человек идет сгорбившийся, хотя когда на лицо посмотрела — эта женщина была довольно молодая. Они шли потом трамвайные пути и меня посетила мысль, я то сейчас домой приеду, там где будет свет, тепло, безопасно, а дойдут ли они до своего места, где они живут. Помню мы должны были изучить один микрорайон Грозного. Новые дома построенные были, где многоэтажки, и когда был туда доступ осуществлен, то есть мы могли туда, не было обстрела, туда могли проехать, и мы там нашли людей, часть квартир была выбиты снарядами, какие-то люди жили и живут сами. Мы встретились когда поговорили, мы спросили как вы выживаете, что у вас есть из продуктов? Они сказали, что мы собрали все у кого, ну знаете, на Кавказе принято делать заготовки на зиму. Вот очень такие люди, хозяйственные каноны. И это их спасло. Мы это все вместе собрали и что у каждого было, мы в общий котел. Поэтому когда нет обстрела, в тот момент, мы в общем котле что-то варим там, что они могут приготовить в этот момент, и раздаем, тот кто лежит, лежачий больной, они там разносят. Это было так. Это был 95-й год.

…

95-й это был самый страшный?
— Мне думается, что начало было самым страшным, потому что люди на тот момент, ну кроме тех, кто видел войну, да, такие были, никогда такого не испытывали. Потом когда закончились после марта, апреля вот эти тяжелые бои, обстрелы Грозного. Все уже было разрушено. Вы бы видели эти груды этих танков, их потом просто прессовали и отвозили. Это было в центре, там парк был большой, он был, весь это было просто металл на металле, груда страшно смотреть. Страшно смотреть что это такое было. Я молчу про дома, которые там вообще были разрушены.

Помню, что однажды мы попали тоже в очень неприятную ситуацию. Был большой обстрел, и когда мы ночью пытались выкарабкаться из этого населенного пункта ночью, при выключенных фарах, горел газ, потому что были нарушены газовые линии. Газ горел, зарево такое, знаете, дома горят, села разрушены. Ехала и меня посетила: вот все таки правильно снимали «Молодую гвардию», там знаете, вот так в жизни бывает.

…

Другой момент. Какое-то село горное Шалинского района, мы приехали. И, как говорят, были чеченцы и были чеченцы, т.е. были и бедные и богатые, то есть были районы в Чечне, где добывали нефть, но как это бывает в жизни, они от этого мало что имели, потому что, когда мы приехали в село, я увидела на детях, мальчик лет 6-5. Мальчики бегали в шароварах, я помню из детства, такая знаете матрасная ткань полосатая, вот они такие шароварчики на этих мальчиков. И она нас облепили и они улыбаются, дети улыбались. Я спросила: как вы можете улыбаться, кругом такое и непонятно, что будет впереди и вообще, будете вы живы завтра или нет. А что нам остается делать. Я тогда поняла, если ты хочешь сказать человеку какое-то слово хорошее, доброе, похвалить или комплимент сделать, просто что-то поддержать, делай это сегодня, завтра этого может не быть для кого-то из нас, скажем.

…
Международный комитет Красного креста для того чтобы разворачивать какую-либо деятельность в каком-либо месте, естественно они встречаются на самом высоком уровне, заручиться поддержкой. На тот момент был председатель правительства Черномырдин, который подписал это письмо прошение о том, что Красный крест собирается разворачивать людей в связи с такой ситуацией на Кавказе. Сначала был у нас головной офис был в Нальчике и были офисы в Назрани, и в Грозном ну и так далее по территории. Здесь тоже мы заручились поддержкой топ менеджмента, встречались и с президентом Республики Кабардино-Балкарии. В годы Великой Отечественной войны почему многие люди пострадали, потому что в то время не было подписано соглашение Советского союза с Красным крестом. Думаю, что многие люди бы остались живы на тот момент, не было. Это случилось позже. Поэтому многие люди в плену погибли и так далее. То есть можно было как-то помочь кому-то или найти семьи
Международный комитет Красного креста находится в Женеве и там огромная база и сейчас существует и до сих пор, где люди ищут друг друга, до сих пор это продолжается, одна из основных видов деятельности.

…

Я работала в конкретном отделе, отдел назывался Relife — это оказание гуманитарной помощи и продуктовой. Мы же отслеживали то, что нужно. Мы старались это восполнить в силу наших возможностей. Мы тоже не всесильные, мне олигархи, у которых миллиарды, и мы не можем их расходовать. Вот тогда потом мы все узнавали в чем дело, потом мы отправляли в штаб свой и там искали доноров и находили деньги и тогда шла закупка, привозились товары сюда, мы их отвозили на место. У нас был отдел водные санитарии, то есть проверяли каким образом, где добывается вода, нужны ли какие-то технологические возможности, которыми Красный крест мог бы обеспечить место на селе, чтобы была питьевая нормальная вода. Медицинский отдел был. Вот они занимались оказанием медицинской помощи. Однажды мне посчастливилось, со мной работал молодой человек, швейцарец. И вот с этим молодым человеком, я помню, что был единственный госпиталь или больница, где оказывали помощь людям и там медперсонал они прямо там жили. Они там лечили солдат, кто попадал, приходил к ним, общался, кстати, там тоже, но там не было электричества, там ничего нет. Я помню, что тот молодой человек, его задача была, Красный крест купил генератор и нужно было поставить и поставить этот генератор, чтобы был свет и могли люди работать. Этот молодой человек устанавливает генератор и начался обстрел. И я, конечно, от страха я села, инстинкт выживания, он же работает. А тут же были дети, подростки лет 8: «Не бойтесь, это не наш снаряд», потом они научили меня, что когда ты слышишь свист это не твой снаряд, твой, который ты не слышишь.

…

Мы с ним закончили свою работу, мы сидели в нашем крузере, ждали пока машина до конца разгрузит помощь в определенном месте, мы и ждали, чтобы вместе потом вернуться в Ингушетию. Я стала там будучи еще, название такое, маленький снеки готовить. Себе и шефу с кем я еду, чтоб не быть голодными весь день, потому вы здесь ничего не ели, я не ела, не пила, потому что по биологическим, там нет туалетов. Мы с ним сидим и я ему говорю: вот есть снеки, давайте вот, моя порция и Ваша, я Вам приготовила. Он стал есть. Вдруг я смотрю, идет девочка лет пяти, недалеко от нашей машины говорит: Лариса, позови девочку сюда. Я подозвала и он стал, я перевожу, он с ней беседует: как тебя зовут, сколько лет. У нас было по два яйца. Он берет свое яйцо отдает ей и половину своего снека отдает ей девочке, и говорит: ты куда идешь? Ты здесь одна? Она: нет я не одна, папа вот там помощь получает вашу, в очереди стоит. А ты куда идешь? А я хочу в этот дом 5 этажный, у нас там знакомые или родственники жили. А он говорит: ты туда одна не ходи. Ну понятно, там было очень много не разорвавшейся снарядов, прямо из земли торчали или что-то. Ты не ходи, пожалуйста, иди папе. Я на нее посмотрела и говорю: вы не один ребенок в семье. Он говорит: да, как вы догадались.? Ну вот. Да, нас пятеро.

…

Сначала было все: продукты, медикаменты, раздавали базовый, конечно, это не было из супермаркета, даже не из «Магнита», это был базовый набор продуктов, что нужно крупы, тушенка, подсолнечное масло.

А был какой-то лимит обусловлен?
— Да, но, во-первых, мы исходили из наших возможностей, что мы можем. Во-вторых, из основных мы выбирали самые-самые что необходимо, без чего люди могут обойтись как-то пережить, а что им необходимо в первую очередь. В дальнейшем мы, конечно, модифицировали в программу и каким-то образом образуя островки мира, так мирный, без обстрелов, образовывали какие-то небольшие школы детей, они там и были, ходили в школу не мы, а местное население. Но у детей не было банально не было у них ручек, предметов, бумаги, тетради, карандаши, ручек. Вот мы тоже этим занимались. Красный крест принял решение закупать все на месте, то есть мы каким-то образом поддерживали экономику местную. Я помню, что для школьной программы очень многое закупали. Мы проводили тендеры. Не было так, кто к нам пришел предложил, проводили тендеры, все это было в то время. И мы закупали очень много предметов для школьных программ в Краснодарском крае

Люди знают что вы приедете? И как они должны к вам? Или вы ищете их по домам?
— Нет, нет, и опять-таки, я же говорю, это местный республиканский комитет Красного креста. Мы же с ними полностью в полном партнерстве работали, они сдали нашу программу и все были расписаны заранее, вся логистика, они сдали в какие мы дни куда приедем. Они оповещали народ, сами, люди приходили по спискам мы им выдавали, мы сверяли по документам.

…

Если бы на тот момент Красный крест не действовал, какова была бы ситуация?
— Коллапс. На тот момент это был бы коллапс. Ну, или по крайней мере, многие люди бы не выжили. Когда мы создаем какие-то свои товары и продукты, спустя какое-то время и мы обязательно приезжаем, то есть как, мы иногда или сами раздаем из машин, но это бывает редко, а так мы обычно в Красный крест привозим, они раздают. Потом спустя какое-то время мы делаем проверку, выборочно будем приезжать с этими списками и едем по адресам и мы уточняем. Они получили то, что мы предоставили или нет.
Я помню, что мы приехали в одну семью, куда мы продукты предоставляли. И мы смотрим, я смотрю, и мне мой шеф-экспат спрашивает: спросите что в мешках. Я спрашиваю хозяина. Он говорит это отруби, там ячмень что-то еще. А мы думали мука, а мы им муку предоставляли, он говорит нет муку мы свою давно закончили. Вот ваша была и я помню, что у него у самого, поскольку они живут кланами, это не было как бы исключением, большинство людей в Чечне жили и у него было порядка 12 человек в семье. Это не только дети, то есть там и дяди, там кто-то там тети, большой такой семья. И смотрю, выходит женщина явно русская, лет, ну судя по внешнему виду ,лет под восемьдесят на костылях, то есть она была ранена, а я говорю, а это кто? Он говорит ну привезли беженцев из Грозного всего. То есть когда смогли вывести людей кого-то в село привезли, чтобы мы их разобрали по семьям и их семье, в семью, чтобы как-то, вот я вот эту бабушку взял себе в семью, это был чеченец.

…

А про армию особый разговор. Первое время мы раздавали сувенирные и зажигалки и ручки с нашей символикой. Когда мы на посты приезжали, то эти солдатики, причем меня все экспаты спрашивали с какого возраста у вас берут в армию. Говорю с 18 лет, а на вид им было лет 16. Это был невысокого роста маленький, но явно из Сибири с недовесом, вот таких детей вот эту мясорубку кинули. Ужасно, конечно, страшно. А потом спустя какое-то время стали ездить, а мы ездили большими конвоем, тогда были у нас машины скани, на которых мы возили наши товары для раздачи, уже стали просить не эти зажигалки, карандаши, у вас что-нибудь поесть для нас. Это была армия. Год 96-й и даже 97-й.
Все наши ребята, они загружать в скани, впереди водителя место плюс пассажирское место, а сзади есть такая откидная полочка, такое как спальное место, для дальних поездок. Вот они загружали, ребята, на свои деньги покупали хлеб, и когда ехали, они на постах раздавали хлеб этим солдатам, сами ребята никто их не просил, ну как, ну как, это дети были чьи-то. У дочери был одноклассник, он учился в Армавире в техникуме, ускоренным темпам он его закончил и его сразу в Чечню. Прошло какое-то время, мама знала что он в Чечне. А потом от него перестали приходить какие-либо письма. Мама его узнала, что я работаю в Чечне. Она там через кого-то нашла меня и попросила, пожалуйста, поспрашиваете. Ну что такое поспрашивать. Кто мне что скажет? Но тем не менее на каких-то постах, где я выходила, где могла: вы такого знаете, есть такой у вас там или вы слышали?Ну, конечно, ничего не знали люди, слава богу, он потом остался жив и все просто оказалось, что они оказались в ловушке на юге с южной стороны. Да там очень тяжелые бои и в тяжелых условиях, они и выживали. Вот он мне сказал мы в округе съели всех кошек и собак.

…

Последние годы уже были такие, знаете, системные, были посвящены микропроектам. Чем человеку давать рыбу, дай ему удочку. Вот мы пытались эту удочку дать. Мы давали какие-то курсы и оплачивали, кто-то мог там швейным делом заняться там, или еще чем-то, ремонтом. Они писали бизнес план, мы его рассматривали и находили, что он реален, выполнен. Была определенная сумма, была определенная лимитированная, не что я хочу, люди могли добавить что-то от себя, мы давали данную сумму. Многим женщинам купили швейной машинки, они стали шить постельное белье, какие-то вещи, кто умел. Ну, и так далее.

Это уже в какие годы?
— Это уже были годы после 2000-х.

Помимо этих операций, которые оказались в 90-е, что еще было?
— Это уже было дальнейшее развитие. Спасибо Красному кресту, потому что они очень много вкладывают и в своих сотрудников, и в дальнейшем мне было предложено быть тренером по обучению сотрудников, как местных, так и экспатов определенным модулем. Это не мы, это в Женеве были определенные люди, они разработали три модуля на три разных степени или стадии нашей работы. Эти модули были разработаны. Последние четыре года, скажем так, я этим занималась, то есть я закончила в 2011-м считайте, минус четыре.

…

Меня в Красном кресте учили улыбаться. Месяца три, потому что, ну, я человек советского воспитания, да, и у нас везде на производстве: вот это улыбка, вот такая, она была бы истолкована совершенно в другом ключе. Поэтому я с ними нормально говорю, ну, а лицо у меня, как бы не каменное, ну, такое строгое, да. И потом несколько раз подряд у меня разные люди спрашивали: ты знаешь, у тебя что ли какие-то проблемы. Я прихожу: нет проблем. И так раз два и три, в конце концов прихожу к своему шефу и спрашиваю: я не поняла, почему у меня каждое утро все спрашивают, у меня нет проблем? Почему? Ты не улыбаешься. Потом я стала себя ловить на том, что мне этого не хватает, когда я это не вижу у нас.

А насколько вам легко или сложно было работать с иностранцами?
— Сначала очень тяжело. Вот я говорю, это вот с непониманием, мелкие детали какие-то, они меня как-то выбивали из колеи. Там скажем, утром для всех для всех завтрак накрыт, ну не шведский стол, но у каждого есть там, ну что в то время было: яйцо вареное, сыр, хлеб, масло, чай, кофе и все. Это наш завтрак. Мы едим. Вот я смотрю рядом со мной сидит экспат, потом оказался очень хороший мой шеф и мы с ним так хорошо общались, достает из кармана тюбик с какой-то пастой, паста пищевая какая-то. Себе на хлеб жирно мажет, заворачивает и аккуратно опять себе в карман кладет. Как-то так я посмотрела, ну сейчас это нормально.

…

Когда и как 90-е закончились?
— После 2005 года, я бы так сказала, потому что было видно, что уже люди стали обустраиваться, отстраивать свое жилье, причем тоже культурный интерес, когда мы тоже бежали, людей на Кавказе мы в Чечне, да и в Кабарде тоже, считается архи важным поставить хорошие ворота, это номер один. Вот иностранцы там: зачем он столько денег тратит сюда. Потому что так.

…

Если одним словом охарактеризовать что для Вас 90-е?
— Challenge. Вызов. Вызов всем. Вызов для того, чтобы понять кто мы такие. Вызов, чтобы пережить все перенести все это, оставить в памяти и людьми при этом и не забыть, что мы люди, и за нами кто-то стоит, и за кого мы отвечаем, и кому еще нужны и важны, и кого мы еще должны любить.

Спасибо огромное, Лариса Федоровна, за Ваше воспоминание и спасибо за все, что сделал Красный крест.

🎧 Слушайте подкаст и следите за анонсами 🎧

Apple Podcast — https://apple.co/2HkHLkV
Яндекс.Музыка — https://music.yandex.ru/album/9959512/
Sound Cloud — https://soundcloud.com/my90s/
Telegram — https://t.me/my90s_podcast
Facebook — https://facebook.com/my90spodcast
Twitter — https://twitter.com/podcast_90s
YouTube — https://youtube.com/channel/UCBDP7Qp-jWYbxvAIZQPNfcA
ВКонтакте — https://vk.com/my90s
Инстаграм — https://www.instagram.com/my90s_podcast/