Персефона (2007). Часть первая

Этот голос – неземной, всепроникающий и переменчивый, как небо, - звучит и в фильмах, и в телепрограммах, и в клубах, и по радио, неизменно возвращая воспоминания о нашей встрече. С тех пор прошло уже несколько лет, я многого насмотрелся: выезжал и на места преступлений, и в горячие точки, и в зоны стихийного бедствия, но даже кровь, нищета и прочие бедствия не в состоянии стереть тот вечер из моей памяти.

purzuit.com

Мне был двадцать один год, я стажировался в «Фигаро», писал статьи для журнала об андерграунде «Элежи» и делал переводы с английского для книжных издательств. Несмотря на молодость, я умел располагать к себе людей, поэтому мне довольно часто поручали брать интервью, особенно если героями публикации были кумиры молодёжи. Я не боялся задавать провокационные вопросы, любил разгадывать тайны, проводить расследования и «вытаскивать» из людей подноготную – причём так, что те сами этого не замечали и раскалывались звонко, как орешки.
И вот, однажды я решил замахнуться на интервью с Персефоной – наверное, самой загадочной исполнительницей во Франции, в чей талант я был искренне влюблён целых три года. Впервые я услышал музыку Персефоны в парижском «Ката-Баре», когда учился на первом курсе. Я сидел в глубине зала, делал карандашные наброски колоритных посетителей бара и заказывал одну чашку кофе за другой, когда вдруг, после песни Noxious весьма уважаемых мною Corpus Delicti послышался нежный фортепианный наигрыш, мелодия, удивительная по своей простоте и своей красоте; можно было представить, что под такую музыку появились на свет толкиновские эльфы. Потом вступили электрогитара и ударные и, наконец, зазвучал женский голос – низкий, глубокий (кажется, такой называется контральто), но при этом лёгкий, как эфир. Он наполнил тесное прокуренное пространство бара, и мне показалось, что даже воздух вдруг стал чище и слаще. Этот космический голос, обкатывавший каждое слово, как морская вода обкатывает гальку, становился всё выше, перерастая в сопрано. Я с замиранием сердца ждал, когда же он дойдёт до последней октавы. Взглянув на соседей, я обнаружил, что они прервали разговор и замерли на местах, как завороженные. Дело было не только в голосе, но и в красоте мелодии, а главное – неожиданности переходов, в чистоте звучания и гипнотическом ритме. Каждая инструментальная партия была прописана от и до; впрочем, это было последнее, о чём я подумал – уже потом, когда зазвучала другая музыка другого исполнителя, и способность соображать ко мне, наконец-то, вернулась.
-Бомбикс, - обратился я к бармену, худому парню с бритыми висками и длиннющими чёрными волосами, - что за музыка играла только что?
-Это я диск позавчера купил… - ответил Бомбикс и вытащил диск из-под барной стойки. – Здорово, да? Я не знаю, как она этого добивается. Я за свою жизнь слышал, наверное, тысячу дисков с хорошим женским вокалом, но мало что так меня уносило…
Я взглянул на обложку диска. На чёрно-белой фотографии, стилизованной под снимок начала ХХ века, душа – едва различимая дымчатая фигура - покидала тело спящей (а может, и мёртвой) девушки, направляясь к чёрному дверному проёму. Бррр!
-Не по-детски уносит… - согласился я. – Весь день бы слушал.
-И заметь, всё это она делает в одиночку.
-Как? И гитару с ударными?
-Ты, Кристиан, словно с луны свалился. Моцарт в семь лет сочинял оперы и сам прописывал все партии. А теперь всё это можно сделать на компьютере и синтезаторе. Только для этого всё равно нужны мозги, фантазия, оригинальность, чувство гармонии, какое-никакое образование. А образование у этой девочки, видать, очень мощное.
-А почём ты знаешь, что это девочка? То есть живая девочка?.. Может быть, голос тоже создан с помощью программы? Сейчас ведь чего только не придумывают…
-Ну уж нет, вряд ли. Голос очень живой. На записи можно придыхания различить.
-Придыхания… - усмехнулся я. – Послушать дашь?
-Не-а, дисков я больше никому не даю. – замотал патлатой головой Бомбикс. - Половина моей коллекции по Парижу гуляет. Дай-ка я тебе напишу название её сайта. Песни есть там.
Вернувшись домой, я первым делом включил компьютер и зашёл на сайт Персефоны, с большим вкусом оформленный в монохромной гамме под пространство старинного особняка. На нём я нашёл пять песен и отрывок из той композиции, что слышал на альбоме Бомбикса. С замиранием сердца, словно готовясь к рискованному приключению, я закрыл форточку, чтобы с улицы в комнату не рвался шум машин, и нажал кнопку “Play”.
В полной тишине, безо всякого аккомпанемента, зазвучал глубокий, чарующий голос, от которого меня пробрал холодок – словно я очутился на вершине высокой горы и взглянул на проплывающие у самых ног облака. Просочившись в каждую клетку моего существа, музыка Персефоны увела меня в потаённый сумрачный мир – одновременно прекрасный и пугающий, как и всё неизвестное. Интереснее всего то, что в неё неожиданно вплетались совершенно, казалось бы, не романтические звуки: шорох разворачиваемой бумаги, скрип дверных петель, треск петард, лязг железа и отдалённый шум толпы. Таким образом, каждое произведение составляло целую историю.
Кто, интересно, нашёптывал ей эти странные мелодии? Кто выучил её играть на фортепьяно и поставил этот космический голос? Что это за языки, на которых она поёт, помимо английского и французского? Одним словом, сайт вызывал больше вопросов, чем давал ответов. Хотя бы потому, что изображений певицы на нём не было вообще. Зато каждая песня сопровождалась слайд-шоу из чёрно-белых фотографий: пустые качели в облетающем саду, большие, чёрные, как ночь, детские глаза, юное деревце, пробивающееся сквозь асфальт, причудливая тень на освещённой солнцем железной двери, проколотая булавкой бабочка, ещё одна бабочка, но только выбирающаяся из куколки… Одна картинка привлекла меня особо: то была маленькая фигурка, с ног до головы закутанная в чёрное, как арабская девушка; она одиноко застыла на белой заснеженной земле, словно живой символ скорби и одиночества.
Те, кто разбирается в греческой мифологии, знают, что Персефона – супруга Аида, бога подземного царства. Аид похитил её у матери – богини плодородия Деметры - и силой увлёк в свой мрачный чертог. Скорбящая Деметра перестала выполнять свои обязанности покровительницы плодородия, и на Земле наступили засуха и голод. Зевс, видя это, велел Аиду отослать Персефону матери; Аид согласился, но дал Персефоне съесть зерно граната, чтобы она к нему вернулась. С тех полгода Персефона проводит на Земле, а ещё полгода – у мужа в царстве мёртвых. Что ж, такое имя лучше всего подходило и к голосу, и к музыке, которые балансировали между известной нам реальностью и чем-то запредельным. Если девушка в чёрном и была певицей, то образ был подобран очень точно.
На выходных я поехал в магазин «Дисфори» и приобрёл заветный диск, который к тому времени остался в единственном экземпляре. Много вечеров подряд я, приходя с занятий, закрывался в своей комнате и жадно слушал одну песню за другой. Стиль музыки одним словом обозначить не удавалось; я бы назвал его «индастриалом с элементами рока и неоклассики». Но разве может это громоздкое словосочетание передать такую меланхоличную, захватывающую дух красоту? Вместе с тем, песни на диске были очень разными - и по мелодике, и по эмоциональной окраске. Здесь были собраны и вечная тоска по несбывшемуся, и созерцательное спокойствие, и ярость, и отчаяние, когда голос Персефоны почти срывался на крик. Иногда никаких эмоций не было вовсе, а может, эти эмоции были высшего порядка: наверное, я попросту не мог их прочесть. Поэтому создавалось впечатление, что эта музыка предназначена не для людей. Для кого же тогда?
Само собой разумеется, что желая получить ответы на свои вопросы, я жаждал увидеть своего кумира на сцене. Каждую неделю я пролистывал музыкальные сайты, форумы и новости клубов, надеясь, что моя подземная богиня осчастливит поклонников концертом, зачарует их, загипнотизирует и хоть чуть-чуть приоткроет над собой завесу тайны. Ан нет. Слухи о концертах – то в Сен-Сабене, то в «Локомотиве» - периодически возникали, но этим всё и заканчивалось.
Вскоре после выхода своего второго альбома «Искусственный интеллект» Персефона начала вести на своём сайте блог, куда записывала свои повседневные наблюдения и просто отдельные мысли. Молодёжь читала её записи, затаив дыхание, и сыпала восторженными коментариями; девушка, писавшая прогрессивную музыку, излагала свои мысли так, словно, закончила по меньшей мере Сорбонну.
«Когда взрослые здоровые люди вдруг начинают жаловаться на недостаток свободы, мне становится смешно и стыдно. Уж я-та, кто по-настоящему живёт лишь по ночам, знаю её настоящую цену! Я пленница тьмы и забвения, и, увы, по-другому никогда не будет. Вы ещё можете что-то изменить в своей жизни. Я – нет. Цените свет. Цените солнце».
Могло показаться, что Персефона напускает на себя модную романтическую мрачность. И лишь слово «увы» перечёркивало эту догадку. Обычно любители мрачности «тащатся» от своей печали. Они даже купили бы себе маленькую тучку, чтобы та проливала дождь над их головой. Но здесь – я сразу почувствовал – таилось что-то другое. Хотелось бы мне знать, что!
Мне нравились её повседневные наблюдения и размышления о самых будничных вещах. Например, это:
«Не так давно мы ездили в Египет. Больше всего меня поразили не пирамиды и не гробницы, а то, как ликовали египетские ребятишки, когда наш автомобиль проезжал мимо какой-нибудь деревни! Наблюдать за туристическими автобусами и джипами – их главное, и, пожалуй, единственное развлечение. Но с каким восторгом они отдаются ему, как кричат, прыгают и машут руками, пока машина окончательно не скроется из виду! Рядом с этими босыми, пыльными, но весёлыми мальчишками и девчонками наши «благополучные» городские дети кажутся пресыщенными и состарившимися раньше времени. Глаза их лишены огня, а сердце – возможности быть искренним. Они растут в унылых многоэтажках, вместо того, чтоб бегать по полям и лесам, раньше времени должны «вести себя прилично» и принимать правила игры взрослых. От них постоянно чего-то требуют, давят их правилами и запретами, приводят в душный класс и втискивают за парту. Им угрожают беспечные автомобилисты и похотливые педофилы. Что ж, нечего удивляться, что в последнее время столько развелось маньяков и сумасшедших!»
или это:
«Мы удивительные существа: взяв верх над многими законами природы, возвысив себя над всеми остальными формами жизни, мы не можем в корне изменить свое отношение к жизни. С каждым прорывом и успехом, который должен был бы сделать нашу жизнь лучше и радостнее, мы получаем лишь новые угрозы и новые поводы для того, чтобы тратить ресурсы на уничтожение друг друга. Как будто у нас мало нерешенных проблем! А между тем в мире осталось еще столько загадок, что нам бы, объединившись, бросить все силы на его познание, хотя бы на исследование океанского дна. Бесконечное познание - это, наверное, единственное, ради чего вообще стоит жить».
Ничего нового? Может быть. Но и вечные ценности нуждаются в том, чтобы людям о них напоминали.
Прошло три года. Песни Персефоны всё чаще звучали в андерграундных клубах; поклонники экспериментальной музыки сметали с полок её диски, стоило им только появиться в магазинах. Персефону слушали и люди, далёкие от авангарда, но ценящие красоту, а потому её песни стали регулярно ставить на радио. Приверженность её музыке стала признаком «продвинутости» и хорошего вкуса, а тайна вокруг её имени ещё сильнее подогревала интерес эстетствующей публики.
Я слышал, что журналисты очень популярных музыкальных изданий пытались добиться у Персефоны аудиенции. Сотрудникам звукозаписывающей студии даже предлагали деньги за номер её телефона или хотя бы какую-нибудь информацию – хотя бы словесный портрет – но, разумеется, тщетно. Всё, что касалось личной жизни исполнительницы, оставалось за семью печатями. Никаких концертов, никаких встреч с фанатами, личных и даже телефонных интервью. Не было даже электронного адреса, куда можно было ей написать: лишь форма «вопрос-ответ». А отвечала она далеко не на все вопросы, предпочитая обходиться записями на блоге.
На след меня вывел новый, пятый по счёту диск - «Погружение». На его обложке была изображена молодая пара, стоящая спиной к зрителю на эскалаторе, уходящем глубоко в подземелье метро; сине-зелёное освещение создавало иллюзию океанского дна. В нижнем правом углу крохотными буквами было написано: «Элоди Ланотт». Я просмотрел буклет к диску. Все фотографии оказались выполнены одним и тем же автором – этой самой Ланотт; до этого же имя дизайнера альбомов не указывалось вовсе. Действовать надо было как можно быстрее: я ведь не один был такой догадливый.
Имя Элоди Ланотт было мне известно: я дважды ходил на выставку этой молодой фотохудожницы в галерее Бернара Ла Бри (я редко посещаю чьи-либо выставки больше одного раза). Узнать электронный телефон Элоди не составило мне труда: их дал сам владелец галереи, когда я сказал, что хочу приобрести у девушки несколько работ. В тот же вечер я позвонил Элоди и, cказав, что связался с нею по заданию «Элежи», cпросил, действительно ли она делала фотографии для обложки диска.
-Фотографии мои. – ответила она. - Для диска Персефона выбрала уже то, что уже было отснято, но не выставлялось на публике.
-Так значит, вы встречались с нею лично?
-Да. Она приезжала ко мне, и я показывала ей свои работы.
-Вот это да! – обрадовался я. – И что же она собой представляет?
-Она само очарование. Не менее хороша, чем её музыка. Правда, она показалась мне стеснительной и немного напряжённой.
-Ну, это неудивительно, если вспомнить, как она ото всех прячется. А нет ли у вас каких-нибудь её контактов? Телефонного номера или электронного адреса? Я бы очень хотел связаться с ней.
-Номер у меня не определился, а вот адрес я вам сейчас скажу…
Воодушевлённый своим прорывом, я, хоть и знал о многочисленных отказах Персефоны от интервью, решил попытать счастья и сочинил пылкое письмо. Впрочем, слово «сочинил» здесь вряд ли уместно: я лишь выразил то, насколько волновала меня её музыка, как воспламеняла она моё воображение и как я мечтал обменяться хотя бы парой фраз с той, что сочинила такие волшебные вещи. Я не соврал, написав, что являюсь её истым поклонником уже не первый год и до дыр заслушал её диски. Я выдумал лишь то, что прохожу испытательный срок, и от того, удастся ли мне взять интервью, зависит моя дальнейшая судьба. В действительности интервью мне не заказывали: да, я собирался впоследствии напечатать его в «Элежи» или «Нойз», но не буду же я заранее обещать то, насчёт чего ещё сам не уверен!
Через четыре дня Персефона мне всё-таки ответила. Может быть, она сжалилась над горемыкой-практикантом, а может, решила подогреть к себе интерес и подразнить маститых журналистов. Её письмо оказалось предельно коротким: «Пятница, 18 часов, бульвар Клиши, кафе «Ла Мармит». Чёрт возьми, она как будто догадалась, что это мой любимый район… Колдунья!
Ровно в шесть часов я вошёл в «Ла Мармит» - уютное, увешанное картинами и мягко освещённое бронзовыми люстрами «под старину» кафе, расположенное в самом сердце Монмартра. Стоило мне перейти порог, как в кармане моей куртки завибрировал сотовый телефон. Номер не определялся.
-Кристиан, - произнёс воркующий женский голос, когда я ответил на вызов, - я сижу в конце зала, у окна…
(продолжение следует)