Не та

К нам снова приезжает моя племянница – погостить месяц и, может, еще неделю – но, если только, как она сообщила, балетное представление во Дворце Искусств будет отложено-таки на неделю и притом цветение амброзии – врага её аллергического - тоже будет перенесено. Что такое имела она в виду – никак не смог я постичь.
После уведомления о ее скорейшем приезде в нашем доме быт окрасился сиятельными цветами. Последний раз племянница гостила у нас со своей бабушкой лет десять в прошлое, еще шестилетней малышкой; гостила же, как тогда мне казалось, довольно долго. Но при теперешних моих вычислениях выяснилось, что они не задержались тогда более трех недель. Этого времени малышке хватило, чтобы приобрести внимание всякого, кто соприкоснулся с созданной ей атмосферой, а в особенности – мое внимание. Я в то время был счастливым юнцом, и, признаюсь, не допускал себе упустить девочку из виду более чем на полчаса подряд, пока, наконец, официальным теткиным постановлением не был приставлен к ней личным нянькой. В таком звании я сразу почувствовал себя на своем месте: я обязан теперь целый день не спускать ее с рук. Да и она слишком привязалась ко мне, требовала учить ее рисовальному мастерству (что, говоря честно, скоро начало меня раздражать), много болтать с нею и читать ей перед сном «Бибигона» главу за главой. Спрос на ее общество, однако, был всеобщий, но и в моменты передышки от своего нетяжкого бремени я неизменно наблюдал девочку (а я ревновал ее и к самой дражайшей душе), не давая и ей забыть обо мне хотя на четверть часа. Мой отец готовил ради нее хворост чуть не каждый день, сестра с матерью перепробовали на ее волосах все самые невозможные композиции, тетка (бабушка девочки) не переставала облучать ее своей улыбкой, то и дело предрекая ей будущее: «Готовая актриса!.. Ах, переколотишь же ты сердец!.. Сейчас сумасшедшая, всю жизнь будет сумасшедшей, и своротит дюжину умов - попомните теткины слова» и так дальше. Брат был к ней менее других горяч, а все ж всякий вечер хватал ее за ноги и, держа головою вниз, так что волосы ее подметали пол а визг запутывался в люстре, требовал признать поражение в битве рас (он был кентавр, она – гарпия), и, добившись своего, снова внезапно нападал.
Вообще тогда все мы держались вместе, семья наша была плотней и вздорней, квартира будто поместительней, быт будто живописней, ярче. Вместе мы объездили много развлекательных и культурных мест, записались на недельное обучение верховой езде (единственное, что я запомнил из всего курса – к лошади подходят слева), подружились с художниками в детской киностудии (главными художниками там были дети), купались и загорали. Малышка еще обучалась скрипке; так что слушание милого скрипа стало обыденным нашим удовольствием.
Теперь же моя красавица, понятное, возросла в деву совершенных лет и личных воззрений, и нам, может быть, предстоит новое и увлекательное знакомство. Я много думал о том, как мы проведем время, возможно ли мне будет по-прежнему называть ее Принцесса Динь, или же взрослеющая личность Дины потребует должного к себе почтения. Мне было приятно, что она думает о балете, а значит – о искусстве вообще: несомненно, мы быстро, что называется, споемся. Беседы о балете хотя отчасти возместят мне ту маленькую Дину, которой, как и мне тогда, было все равно до какого-то там балета.
Я лично взял на себя основную часть практических тягот, которые обычно предупреждают прием дорогих гостей. Помещение сделалось убрано до впечатления невинной чистоты, половина обуви, что запрудила коридор, обрела своим домом свалку, по стенам были развешаны фотоснимки, где в главной роли почти всегда выступала моя маленькая Дина (за исключением снимка, где брат вынимает из пенала крысоловку с жертвой, на которую зачем-то разинул он свой рот). По предложению отца произвели рокировку шкафа с трельяжем – как они и располагались в заветном прошлом. Брат протестовал – темный шкаф, говорил он, не сочетается с окном; но я знал его лукавство: ведь теперь ему невозможно смотреться в большое зеркало, не выходя из комнаты.
Сверх всего я наспех перелистал политическую карту мира, скакнул по верхушкам мировых событий, обновил сведения о популярных ресторанах и торговых центрах города, упрочнил в себе некоторые городские маршруты. В результате этих действий я узнал, прямыми и косвенными средствами, что о нынешнем губернаторе принято говорить доброе; памятник П. Хиндемиту перевезен с Энгельса на Революции и установлен пред фонтаном в Центральном Парке; желтое здание с колоннами, орнаментом и российским и польским флагами, то, что на Комсомольской, есть не филиал городской Филармонии, а здание посольства Польши; столицей о. Мадагаскар неизменно остается Антананариву.
Теперь мы готовы к приему даже двух Дин одновременно. Таким образом, мы ждем второго июня.
Встречать мы поехали зачем-то всей семьей; отец всю дорогу переменял, на котором сиденьи сядет Дина: сначала однозначно утвердил, что на переднем, потом заверил, что так и будет, далее же избрал ей место в центре салона между братом и сестрой, потом вспомнил, что впереди могут сесть двое – я и она (чем сделал мне приятность), а под конец назначил ее в самый хвост, будто припомнив, что она сама любит смотреть задний вид. Пока Дина незримо кочевала по салону, между нами шла борьба за ее багаж: мы ожидали много багажа, и брат посягал на самую тяжелую сумку (хвастец), я вяло ему возражал (хитрец), отец же убеждал, что на каждую сумку понадобится по два носильщика – это хоть и не спеша, зато безвредно (отец). Вдобавок он немного нервничал, что мы, конечно, опаздываем, и иногда повторял: «Точно заждется девчонка».
В итоге поезд задержался, мы ждали двадцать три минуты (ровно; отец любил считать), затем мы хором считали вагоны до номер восемнадцать, далее – выжидательно проглядывали толпу сходящих, среди которых лично я искал самое замечательное лицо. И вот – вот оно, это лицо! Неожиданно узнаваема, заметно весела и свежа, моя Дина тоже, видно, не терпела стать на платформу. Люди теснились у выхода, все родственники в толпе наверняка потеряли каждый ближнего своего. Но минута – и я уже обнимаю мою Дину, целую ее щечку – и вот мы направляемся к автомобилю, болтая.
Багажа никакого не оказалось, кроме незначительной сумки, и брат остался без работы. Дина, как вошла – так и села у окна посередине салона. Я добавился рядом – но меня погнали, чтоб я пустил откинуть кресла для прохода населения назад и вообще – садился вперед. Я почти кусался, но отстоял-таки свое место возле Дины. Усевшись, завелись и поехали.
Ну, наконец-то я рядом с Диной, с моей Принцессой Динь, теперь-то я накинусь на нее! Я хочу начать говорить – но путаюсь и смущаюсь; я собираюсь уже сказать, но она опережает:

Говорят, в вашем городе теперь нельзя найти приличного рыбацкого салона.
Я очень удивился, что она интересуется рыбалкой, и ответил ей несколько растеряно:
Отчего нельзя?.. Думаю, даже возле дома найдется два-три.
Вы живете на прежнем месте? – вдруг спросила она, и я тут же ответил:
О, да, конечно! Всё по-старому. Ты немедленно вспомнишь все прежние дни, все до единого! Помнишь, как мы веселились? Ах, помнишь, мы отмечали день рождения бабушки, а ты залезла под стол и накормила нашего пса Фомку тортом, и приговаривала: «Не хочешь есть крыс, так ешь торт! Не хочешь ловить крыс – так ешь торт!» - и вымазала Фомкину морду кремом по самый ошейник!
Дина для-чего-то сконфузилась и ответила:
Неужели!.. Ой, я, кажется, не помню; да что же я была за глупая девчонка! Кормить собак тортами. А разве у вас была собака? Ну, да, кажется, я помню собаку. Да это была огромная желтая собака, и я до ужаса боялась ее! Разве я могла… А теперь у вас есть собака?
Такого добра не держим; теперь я к ним не равнодушен, как было в детстве, а совершенно не люблю собак…
Дина вдруг заметила что-то за окном и, резко повернувшись, прислонилась лбом к стеклу.
Ага! Вот и рыбацкий салон! «Невод» - междугородняя сеть, поэтому он есть везде.
Да отчего же ты думаешь, что у нас так плохо с рыбалкой? – не на шутку обиделся я. В Про-реч-ске много где можно купить блесну и грузила, и даже вкусовые приманки.
О, ты в этом смыслишь! Борис говорил, что он облазил полгорода и не нашел «Невод» - ведь Борис был недавно у вас в Про-реч-ске по служебным делам; ах, да ведь ты и не знаешь, кто такой Борис! Борис – мой друг, и мы поженимся. Это уже решено, а знакомы мы с детства; какой он славный мальчишка! Он читал всего Пушкина, и бывал во Франции, и в Польше, и почти говорит по-французски.
Понятно, - говорю, - да и как тебе избежать внимания такого исправного персонажа! – мне не очень хотелось говорить о ее Борисе: я знал, что если у девчонки есть мальчишка – то это цельная беда: всякая ее мысль будет им искажена, и всякую мысль она разрешит своим мальчишкой. Хотя я и не мог думать, что у нее нет мальчишек. Чтобы у принцессы не было мальчишек? Разве такое бывает?
То есть, - сказал я, - есть салоны; и даже я могу купить твоему Борису поплавок.
У него поплавков – завались! – Дина взглянула прямо на меня таким обворожительно выразительным взглядом, и скосила глаза с такой манерой, что я не удержался от восторженного смеха.
Моя актриса! – заключил я. – Все-таки ты не изменилась! – я был рад увидеть в ней наконец что-то прежнее, так свежо сохранившееся. Да, это как раз то, что нужно: принцесса Динь всегда была мастерица на умопомрачительные физиономии, высовывание языка и скашивание глаз, так что я просто сходил с ума от восторга. – Если бы ты знала, как я соскучился! – и я опять поцеловал ее.
И я соскучилась!.. – Дина застенчиво улыбнулась. Я хотел возразить, что ей не к лицу застенчивость, но тут папа прямо повернул: мы уже в нашем районе.
Население, готовься к высадке! – скомандовал он.
Все зашевелились, и скоро мы стали у подъезда, сошли и выпрямились. Брат схватил-таки сумку, направился к двери и вполне убедил всех, что ему действительно не тяжело.
Дома Дина оглянулась, сбросила сандалии (я следил за каждым ее движением), начала все трогать, ойкать:
Ой, я почти ничего не помню; да нет же – я помню этот запах: он тот самый! - этот стол, эти окна: ой, я все теперь узнаю; там, налево - кухня и спальня; прямо – детская. Ну и ну, я не думала, что квартирка такая маленькая! И как только мы все помещались! Ой, сколько времени? Ах, я совсем не голодна: знаете ли вы, как мало я ем! Я хочу привыкнуть, и хочу осмотреть дом. У меня сегодня будет экскурс по городу... Ах, да, экскурсия! Поправляйте меня, если я ошибаюсь. Я иногда говорю глупости, и вы должны мне подсказывать.
И я тут же пообещал подсказывать, а главное – с радостью сопроводить ее, куда ей только вздумается, на что она сказала:
Мне нужно пройтись и проветриться, я хочу одна; еще я собираюсь найти удобное кафе: я буду сидеть там по вечерам и читать. О, я стала так много читать!.. Мне нравится, что у вас в парке звучит музыка: сейчас, когда мы проезжали, звучала опера – я сильно полюбила оперу; раньше я почти не любила оперу, а только симфонии и концерты. Правда, найду ли я дорогу…нет, нет, я пойду одна, а ты (я!) объяснишь мне дорогу. Конечно, я еще буду гулять и с тобой (со мной!), и мы посетим Дворец Культуры: я смотрела программу, и скоро ставят «Петрушку», а я люблю «Петрушку», и если ты не видел «Петрушку», то я тебе завидую – это же реконструкция!.. Нет, я именно сказала «реконструкция»: ведь воспроизводят Нижинского! А в конце месяца тот же балетмейстер ставит «Жизель». И еще: скорее объясните мне, где у вас библиотека; я не нахожу, что у вас много книг, а мне слишком надобны «Мертвые души». Борис говорил обо мне, что я совершеннейшая глупышка, и таковой останусь, пока не прочту «Мертвых душ»; ах, дорогие мои, представляете ли вы себе – я еще не читала «Мертвых душ»! Я обязана закончить их к концу месяца, чтобы явиться к Борису в новом качестве. Ах, он такой умный! Но я и не думаю догонять его; он же очень меня любит и, пожалуй, умиляется моей неграмотностью. Как-то раз он спросил… нет, он не спрашивал прямо, а только вышло, что я не знаю слова «демагогия». Наверно, я сказала не к месту, а он и спросил; и вы ни за что не угадаете, как я ему ответила! Я сказала: «народное ученье»! Ах, он смеялся, но так и не поправил меня, и я до сих пор не знаю, что такое «демагогия»… Но согласитесь, это все ж похоже: «демагогия – народное ученье», ведь правда? «Демос» - значит «народ», а «гогия» - очень похоже на «учение» или что-то в этом роде. Вообще же я исходила из слова «Педагог», полагая, что оно означает «детский учитель». Но все-таки Борис хвалит мою способность изъясняться, и говорит, что у меня литературный слог, только мало знаний. Сейчас я увлеклась литературой даже больше, чем музыкой. Бабушка постоянно жалеет о моей скрипке: говорит, что однажды и я пожалею о ней; но отчего бы мне жалеть о скрипке, когда я не хочу сольно исполнять? Мне не к лицу мастерство, и вообще я хочу, чтобы серьезно выступали в основном мальчики. Девочки нужны для оперы, для балетного танца, ансамблей. Хотя бабушка говорит, будто в детстве я мечтала исполнять Шостаковича; но я, может быть, не помню. Ой, я буду чихать… Чих!.. У вас здесь какие-то аллергены…
Я хотел искать аллергены, но тут папа сам схватил Дину за руку и повел на кухню, сказав:
Насиделась у окна.
Я присел, и мне показалось, что я сильно устал сегодня и заранее. Конечно, когда я отдохну, то снова буду подвижен, и мне захочется пойти во Дворец Культуры… Тут я обратил взгляд на фоторамку, которая висела над комодом. Я встал и подошел к ней, снял со стены. Вернувшись на диван, я рассматривал на фотографии маленькую девочку: моя принцесса Динь держала скрипку и хмурила зачем-то бровки. Я тоже нахмурил брови, стараясь повторить этот шедевр, и такая глупая мысль вдруг мелькнула у меня в голове: «Когда же ты, наконец, приедешь?» Ха! Не иначе: я еще не мог поверить в действительность моего счастья – ведь она здесь! Вот, она на кухне сморкается, и моя радость продлится еще месяц.
Должно быть, я ожидал от этого дня еще чего-то. Я не хотел спать, но ушел в свою комнату и прилег, и тут мне показалось, что нужно найти «Бибигона»… Ах, я снова замечтался! Голова моя точно переутомлена. Я много силы расточил на уборку, и даже не помню, куда запрятал карандаши и альбомы. Они скоро могут понадобиться, ведь Дина захочет рисовать… О, нет! Это снова вторжение счастливого прошлого! Но чем, скажите, прошлое счастливее настоящего? Ведь и теперь довольно приятный день, только надо предупредить Дину, чтобы она играла на скрипке скорей, пока еще не поздно… О, снова беда! Моя память работает лучше рассудка! Да я уж не мешал бы ей скрипеть, когда ей только вздумается! Жаль только, что скрипка – дело прошлого. Но как же вообще я доселе обходился без ее скрипа? - и тут я ощутил будто бы грустное чувство. Неужели эта грусть - по ее скрипу? И я уснул, так и не дождавшись, когда в зале вдруг произойдет шумная возня, затем задорный тоненький визг - и брат схватит Дину за ноги и завопит: «Ты повержено, о низшее существо! Признай свое поражение и исчезни!»
2014