То, что я сейчас пишу, я уже не вспомню. Экспромт. Проза.

 - Держите этого хулигана!

Я оглянулась на крик и увидела массивную, атлетически сложенную фигуру, которая неслась прямо на меня. Я сразу поняла, что справиться с хулиганом юной девушке будет не так-то просто, но в запасе была целая минута, чтобы спастись самой. Меня всегда удивляло, за сколь короткий срок мозг может сконструировать сразу несколько проекций будущего. Десять секунд и перед тобой множество вариантов последствий. Первое я отбросила сразу. Мозг предлагал мне припомнить притупившиеся со временем навыки карате, одолеть преступника в рукопашной, а затем, восхвалённой своей храбростью, достать чёрный пояс из чулана и до конца жизни помнить о случившемся. Второе предложение воображения высмеяла моя гордыня. Сделать вид, что ситуация не про меня и упустить беглеца я бы могла с лёгкостью, но не хотела остаться без сладкого пирожка, которым общество наделило бы меня обязательно, прояви я хоть каплю самоотверженности. А разве не ради похвалы мы творим добрые дела? От третьего варианта попахивало авантюрой и длинными языками свидетелей. Мозг пошутил не вовремя. Он говорил: «Беги, Инга. Беги вслед за преступником. Хватай в руки всё, что можешь унести и спасайся. Спасайся от обыденности, которая, как тень от утреннего солнца подкрадывается к тебе сзади. Утро переходит в день, и банальность настигает всё твоё существо, целиком проникая в него. Немного минут, и тень уже шагает впереди, а ты послушно следуешь за ней. Беги от такой жизни. Сама брось тень на обыденность и жертвенность человеческой природы. Познай одиннадцатую заповедь, гласящую: «Не покорись обстоятельству, а сотвори его сам». Долой день сурка!

И тут я сдалась. Человек с картиной Рембрандта «Синяя птица» стремительно пронёсся мимо, обдав меня влажным запахом пота и ветром перемен. Времени для раздумий у меня не осталось. Я попыталась сорвать со стены ближайший натюрморт, который прежде рассматривала с восхищением, но петли крепко держали рисунок и не собирались идти у меня на поводу. Да и на что мне груши?

Смотритель за порядком, сбитый с ног предыдущим преступником и упустивший свою «птицу счастья», теперь мчался ко мне на всех парах. Я оказалась решительна в выборе новой жизни. Ловко обогнув объятья пожилого охранника, я метнулась к очередному шедевру, который послушно соскочил со стены, едва мои руки коснулись рамки. Полдела сделано, а впереди уже поджидала толпа любителей искусства и острых ощущений. Я читала по глазам желание людей сжечь меня на костре, ну или просто посрамить перед суровым взором совести.

- Воровка! – услышала я хриплый скрежет бабули. Она стояла за спиной и издавала запах, резко ударивший в нос и туманом запеленавший сознание. Аромат застарелой губной помады и ландышевой туалетной воды, внезапно вернули меня в глубокое детство, где миром правила строгая бабушка и законы её существования. Проникнувшись ностальгическими воспоминаниями, я чуть было не остановилась. Мозг снова затеял игру в десять секунд и опять предложил мне выбор. Действительно остановиться, отдаться правосудию, осуждению ревущей толпы и чувству вины. Покинуть галерею и вскоре понять, картина в руках – это далеко не всё, что необходимо для восхождения по новому пути. Либо всё-таки продолжить сомнительное мероприятие, надеясь и веря в лучшее. И прочь посторонние мысли и посторонних бабушек.

- Уйди с дороги, бабуля! – прикрикнула я на госпожу в соломенной шляпке. Та, очевидно, оскорбилась неслыханной дерзости, но от двери отошла. Помех на горизонте не было, путь чист. Из дверей лилось солнечное сияние, и я, как мотылёк устремилась навстречу свету. Картина оказалась тяжёлой ношей, скользила в мокрых ладонях, но, несмотря на все неудобства, бежать было одно удовольствие. Впереди маячили пятки хулигана. Я безропотно бежала по его следам. Теперь я приходилась ему сообщницей, а раз мы за одно, вот он и покажет мне ту самую дорогу, устланную свободой движения. Минуя несколько кварталов, я догнала парня. Мы пробежали мимо аптеки, затем мимо кондитерской, и свернули в проулок, испещрённый грязными лужами. В подъезд мы тоже зашли вместе, а после, он бросил меня.

- Ты дура, - сказал он, неодобрительно смерив меня взглядом и исчез в лестничном пролёте. Секунды спустя я услышала звук захлопнувшейся двери.

- Знаю, - согласилась я.

Человек, в котором я ошибочно усмотрела надёжного путеводителя, оставил меня одну в неизвестности. Мозг разбрасывался пустыми мыслями, но молчал о главном. Ответа на вопрос: «Что делать?» он не знал, и искать его отказывался. Я вышла из сырого подъезда, вспомнила о картине и поставила её на асфальт, облокотив о бетонный столб. Картина была нарисована мрачными красками. Фигура обнажённого мужчины, застывшего в неестественной позе, выдавала отчаяние художника, создавшего сей шедевр. Человек на рисунке выглядел так, словно в спине его не было позвоночника. Голова свисала до уровня груди, но смотрела не вниз, а прямо. Прямо на меня. Глаза были печальными. Я могла бы заявить с уверенностью, что такого взгляда в реальной жизни не встретишь. Одной рукой мужчина тянул себя за волосы вверх, другой вниз. Свет вытекал струйкой из его груди на землю. На оборотной стороне полотна подпись гласила: «Человек, упавший духом», Жан Дельвиль.

- Слишком много серого и коричневого, - донеслось до меня из-за кустов акаций. Только сейчас я заметила пожилого мужчину, который всё это время сидел на скамейке у подъезда и созерцал суету чужих будней, - у вас странный вкус, - заметил он.

- Я люблю пейзажи. С людьми сложнее. Даже на рисунке их невозможно понять. Для меня они загадка. Вот взгляните.

Я положила картину перед старым бородачом, позволив ему рассмотреть краденую ценность поближе.

- Вы видите страдание? – спросила я.

- Бросается в глаза, - дед поправил очки, потом посмотрел на меня. – А ты страдаешь иначе?

- Просто здесь неестественно.

- Много ли естественного в картинах Пикассо, а Дали? Думаешь, все художники водят нас за нос? Картины создаются для истории. У этой либо уже есть, либо будет, когда ты отнесёшь её на место.

Я смутилась и покраснела. Откуда прохожему было знать о моих подвигах?

- Я верну, - произнесла я тихо и поняла, что планы мои разгромлены в пух и прах.

- Раз уж столь ценный экземпляр в твоих руках, пусть его история случится.

Дедушка добродушно улыбнулся, словно подбадривая: «Всё обойдётся!»

В галерею я вернулась вовремя. Милиция уже поджидала на месте преступления, собирая показания, которыми свидетели сыпали, как будто давали подаяние ордынским ханам. Кто-то выделял малые гроши информации, кто-то платил по-крупному, а оскорблённая бабуля всё звенела и звенела обвинениями в мой адрес, вытряхивая небылицы из закромов своей фантазии.

- Девчонка, что бешеная кобылица, свирепо раздувая ноздри, бросалась в толпу, - старушка рассказывала о случившемся с таким вдохновением, что у меня невольно встали волосы дыбом. - Изрыгая неслыханные ругательства, она колошматила копытами по полу. Всех тут в страх вогнала. Картину из стены выломала. Охранника, только представьте, мужчину на лопатки уложила. Меня ведьмой старой обозвала, лягнула и скрылась в неизвестном направлении. Повторяю вам, она опасна для людей! Под замок её надо! В тюрьму! О, вон та, дрянная, - бабуля указала пальцем в дверной проём, где я стыдливо переминалась с ноги на ногу. – То же она самая!

Два милиционера близнеца подошли ко мне и, изъяв краденую картину, водрузили её на прежнее место. Бабка махала клюкой перед моим носом, говорила невнятные фразы. Я позволила ей бросить несколько обидных слов в свой адрес, чтобы она смогла прочувствовать отмщение, а заодно избавиться от едких капель ненависти, переполняющих сосуды её души. Нравоучение длилось бы вечно, но глаза мои вдруг перестали видеть. Всё вокруг как будто смыло водой, звуки исчезли, глаза и уши наполнились пустотой. Ничего больше не было. Только я и мужчина на картине. Что-то сейчас происходило между нами. Тёмное лицо его словно ожило, и оттого казалось ещё печальнее. Уголки губ опустились ниже, слёзы, что текли ручьём, стали ещё горше. Человек, упавший духом, смотрел на меня, а я на него, ощущая небывалое страдание внутри тела. Кости мои стали пластилиновыми, руки безжизненно свесились по бокам, ноги согнулись в коленях, а позвоночник обмяк и волнообразно изогнулся. Шея силилась удержать на себе голову, но старания оказались бесплодны, и она бросила утруждаться понапрасну. Я кричала во весь голос, во всю нестерпимую боль, во всю свою душу. Люди в галерее оцепенели от ужаса, и теперь стояли без движения, лишь иногда прикрывая глаза напряжёнными веками. Даже злобная старушка отпрыгнула в сторону и сочувственно поглядывала, покусывая пальцы.

Прошло несколько минут прежде, чем страдания мои прекратились, и всё встало на свои места. Фокус, который я не могла объяснить, уберёг меня от судебных разбирательств и заоблачных штрафов за нанесённый ущерб галерее и её руководству. Бабушка в шляпке, прижимала меня к своей груди, сбивчиво повторяя слова извинения. Милиционеры вызвались отпустить меня восвояси и даже доставить домой на патрульном авто, за небольшую плату, в качестве которой выступала помощь в поимке паренька, укравшего картину Рембрандта. Я без разговоров согласилась, назвав место укрытия преступника, его дом и подъезд. Совесть меня не мучила.