Глеб Александрович Ивашенцев. Поэма 3

1936 - 1937

На допросе я попросил ручку и бумагу и, вместо признаний просто нарисовал и написал на пронумерованных листах схему аппарата, все формулы и реакции, все таблицы применения. И подписал.

Били упорно.

Второй раз дописать не дали.

Иногда мне кажется, что нет ни России, ни СССР. Тогда я спрашиваю себя - а что есть? Неужели только вот эти бараки, окрики охраны, ругань и работа-работа-работа.

Да, я и здесь спасаю и лечу людей. Порой просто вовремя вмешавшись. Вовремя и умело перетянуть перебитые сосуды..

Но все это вряд ли стало бы возможным, если бы не одна встреча в первый же год в лагере...

Ивашенцев? Не узнаю что-то, уж очень лицо попорчено, да и 30 лет...
Не имею чести...
Имеешь, нос не вороти, дворянская кость, старая кровь, мать твою ети, под забором ... глоти! 1905 год, больничка Мандельштама, три пули вытаскивал и пробитое легкое мне штопал, еще присмеивался, что на диво живучий работяга, да от заражения крови остерегал.
Да, было дело, много кого зашивал, Михайло.... нет, отчество не припомню.
Дак не называл никто отчества, про тебя я тож только фамилию и услышал! - Михайло закашлялся плохо, туберкулезно. - Я тут в ентом бараке главный, и учетчиком поставлен. Так что помогу. И по старой памяти, и надеюсь, что кашелюку моего...
Не смогу помочь, нет еще от чахотки надежного средства. Я точно знаю, в моей лаборатории как раз и работали над этим. Мышей лечить получалось. Редко.
Сощурился Михайло, выругался пуще прежнего:
А если попробовать? Много ли надо?
Оборудование я по памяти сделаю, там детали не сложнее самогонного аппарата. Микроскоп добыть придется. Сложнее асептики добиться, чистоту соблюсти. Тем более тут, переведут куда - и с нуля все. Ну и плесень найти нужную может оказаться непросто. Много мороки, а результат обещать не могу.
Вижу, глаза загорелись. Вижу, не так мне жить хочется, как тебе - работать... Вот какой выворотень у нас с тобой - работяга вором-белоручкой стал, а дворянин-белая кость пахать удумал.
Я честно и прямо вам говорю, скорее всего не получится. Как повезет.
А мне фартит. Пиши что нужно, сколько денег моих есть все в могилу не унесу, и связи есть. И работай. Не вылечишь меня, мож кого другого вытащишь.

Лагерный лазарет с ужасным, вечно пьяным фельдшером. Единственная забота его - выписать справку о болезни за мзду. Ни малейшего доверия, ни следа лекарств. Не попадаться ему ни в коем случае. Сдаст сразу в морг.

Безрадостной была эта работа очень, очень долго. Уголовник Михайло слово сдержал, добыл все. Вид плесени, что запомнился в Париже, я не нашел. Три других in vitro травили бактерий как положено, но мыши мерли.

может, Химик из 5 блока поможет? - спросил однажды Михайло.

Химик оказался профессором казанского университета, который варил тут шесть видов лютой наркоты из, как он сам любил говорить, "любого говна".

Он посмотрел на мой аппарат, хмыкнул и стал читать записи.

Нагрев и время разрушает.
Он размашисто нарисовал две структурных формулы.
Этот твой нестойкий, а этот - тот, что у тебя получался раньше. Экстрагировать вот этим эфиром попробуй. Сам получишь эфир?
Нет.
Принесу. У меня его всегда достаточно.

Первая вылеченная мышь сбежала, выпрыгнула в щель. От волнения руки мои не слушались совершеннно, и я не в силах был закрыть запор клетки. Живи счастливо, отчаянная, весь свой короткий мышиный век. Прости меня, сумасшедшего старика. Бог мой, не оставь ни меня, ни мышь эту славную в этой юдоли, позволь нам радости вкусить кроху малую, не обидь той радостью ни обидчиков наших, ни злых, ни негодных.

Михайло же к этому моменту умер, но отблеск его авторитета, уважение Химика и тихая ползучая слава хранили меня надежно.

Кустарно изготовляемый пенициллин из выращиваемых на тряпках грибков заработал снова.