Заметки петербургского интеллигента: Димулька

Иду я нынче по Гороховой, дай, думаю, дойду до торговых рядов, что на Апраксином дворе, куплю себе какой-нибудь дряни, что готовят на огне эти мошенники из Туркестана, что у простолюдинов зовётся шавермой, а у людей, свет повидавших и просвещённых - кебабом. А тут меня кто-то за шубу хвать, я уж думал жулик какой по карманам промышляет, перепугался, а это не жулик был, хуже.

Димка Нагиев. Целоваться лезет, подлец, кричит:

• Боря, отчего же ты не заходишь? Давно тебя не видел. Куда же ты идёшь один? Как жена твоя? Как любовница?

И орёт на всю улицу, суматошный.

Я и отвечаю ему, негромко, чтобы и он не орал:

• Да как же я к тебе, дураку, зайду, если ты то по ангажементам таскаешься, то в поганой Москве сидишь?

А он перчаточкой лайковой машет:

• Да какая Москва, вот я уже третий день тут, отдыхаю от сволоты московской. А куда ты идёшь, Борис Вячеславович?

• Иду туркестанской шавермы откушать. Не знаю, из каких её кошек делают и чем посыпают, но оторваться невозможно.

А Димка мне и говорит, да говорит-то плохо, язык заплетается, это при его-то дикции:

• Шаверму пусть персидские таксисты из горного Бадахшана трескают. Там сплошные химикаты и вкусоусилители. Пошли лучше в «Пушкин», поедим осетрового бульона с требухой и папильонами. Я тебя угощаю.

А я вот чувствую, он пьян-распьян, подлец. Стоит только крепко, а глаза в кучу у мерзавца. Конечно, я ему не верю, я ему после того случая с Ростом совсем не верю, тем более пьяному. Дождёшься от него, что он угостит. А он не отстаёт, и водкой при том от него не несёт, как от гаишника.

• Пошли, - говорит, - Боря, прошу. Не могу, как хочу с порядочным человеком посидеть, поговорить, у меня же кто вокруг? Сволочь одна, не поверишь, в ангажементе завистник на завистнике. Не поверишь, мне в мой вискарь перед премьерой пурген сыпали, - и смотрит так пронзительно своими глазами навыкат.

Смотрит так, чтобы я посочувствовал.

Он же хоть и подлец, лицедей от Бога, такие может задушевные морды корчить, что никто не устоит, поэтому ему и бабы раньше давали, когда денег ещё у него не водилось. Да, из жалости давали, он только глянет на бабёнку, а та так и тает от него проходимца. Он с одной такой мордой всего прапорщика Задова сыграл. До сих пор о том легенды ходят. Я аж завидовал, что у него так с бабами наладилось всё, как раз после Задова. Вот и на меня он глядит жалостливо, за шубу тащит.

• Ну, пойдем, поедим, Боря, всё за мой счёт, а я расскажу тебе, какая сволочь этот Роднянский и как он меня на полмиллиона европейских тугриков кинул.

Я сдуру и согласился, очень мне интересно стало про полмиллиона и Роднянского узнать.

Я и говорю ему:

• Так далеко до «Пушкина» пешком-то шкандыбать, Яндекс надо ловить.

А он и говорит мне:

• Да и чёрт с ним, с «Пушкиным». – При этом морщится и рукой опять машет. - Знаю тут недалеко одно интеллигентное местечко. Там все свои, там весь бомонд с Лиговки собирается. Закинемся снетками с водкой, запустим партейку в карамболь, ты ещё шары-то катаешь.

Сомневаюсь я, зная Димульку.

А он не отстаёт:

• Ты мою бабу рыжую в рекламе видал?

• Видал, - говорю, - хороша.

Она мне и вправду направилась, на баб этому прощелыге всегда везло.

А Нагиев продолжает шёпотом:

• У меня её фотки в телефоне голые. Я тебе, Боря, их все покажу, она у меня там во всех разрезах. Во всех, так сказать, ракурсах.

И смотрит на меня, а зрачки в глазах огромные. Я тут и смекнул. Он не только водки принял, он по бестолковости совей ещё и накокаинился уже, а ведь время только к обеду идёт.

Мне бы понять, куда дело клониться, да отказаться, но я глупый и добрый петербуржский интеллигент с реки Екатеринговки. Проверил карманы: кастет на месте, баллончик с газом тоже, ладно, думаю, схожу, пожру снетков, закинусь водочкой на халяву, погляжу его бабу во всех разрезах да про Роднянского, жулика, послушаю.

Так и согласился.

Зашли мы туда, место, сразу видно, интеллигентное, пять ступенек в подвал, прямо на Гороховой, напротив балетного магазина. Как обычно, кавказцы его держат, они всегда такие богемные места держат. Тут тебе и столы для бильярда, и баба лет сорока в дымину пьяная за столом спит, и личности музыкальные тут, и даже не лиговские это, по ним видно, что это культурные люди с Красного села. И цыги тут! Чёртово племя! Как цыги с кавказцами спелись - непонятно, видно, как-то друг друга терпят, не убивают из коммерческих интересов. Скорей всего, совместно героином тут барыжат.

А Димулька мне и говорит:

• Тут уютно, как дома, и главное - все свои.

• Это да, - говорю я, а сам оглядываюсь. - Только шубу я тут снимать не буду.

• А ты и не снимай, тут батареи отродясь не работали, тут без шубы почки отмёрзнут. И в сортир не ходи, там воды по щиколотку, да и не вода это. А чтобы не мёрзнуть, давай партеичку в карамболь раскатаем. Пока нам снетки жарят да водку разливают.

• В карамболь?

• В карамболь.

• А почём?

• А по триста рублёв, как не слабо?

Димка в молодости играл неплохо, получше моего, некогда мне было, как ему, актёришке, в бильярдных прохлаждаться, вот я ему и говорю, как петербургский интеллигент петербургскому интеллигенту:

• Хрена лысого тебе, а не по триста рублей.

А он говорит, ничуть не расстроившись:

• Да и хрен с ним, с карамболем. Ладно, сейчас я водки закажу для разгона души, пошли.

И волочёт меня за стол, где баба пьяная спит. Усаживает меня и кричит:

• Хасан, графин нам водки дай, - и рукой машет.

А Кавказ смурной стоит, не кинулся заказ выполнять, а вовсе даже напротив говорит ему:

• Дима, сволочь, ты уже на шестьсот американских рублей, нагулял, если с кокаином считать. Ты платить будешь?

• Я платить? - Орёт Димулька. - Я платить? Да я весь твой шалман купить могу, горилла ты горная, кавказская. Говорю тебе, водки нам неси и закуси.

Так разошёлся, лицо злое, треух на затылок сдвинул, шубу распахнул, а там дорогой костюм германской компании «Адидас», сразу видно, что барин богатый.

Кавказец и притих, даже цыгане за соседним столом примолкли.

• Неси, - орёт Димулька, на фальцет срываясь, - мне и моему другу дорогому водки, и закуси неси. Беляшей самых лучших, самсы отборной.

А я уже не рад, что попёрся с ним, с горлопаном, его за полу шубы дёргаю:

• Дима, угомонись ты, чёрт театральный, ведёшь себя как варнак московский, чего ты костюм «Адидас» выпячиваешь, скромнее будь. А то сейчас назовут сюда весь аул, биться придётся со всей их роднёй, включая аксакалов.

• Со мной? - Орёт Дима. - Со мной биться будут? Да их в порошок… У меня, брат, знаешь, какие друзья в Москве есть… Я им устрою, они у меня все своим аулом уедут обратно себе в горы траву тархун косить.

И вправду, кавказцы смотрят зло, но попритихли, может, что слышали про Димкиных друзей. Смотрю, водку нам несут. Беляши свежеразогретые в микроволновке. Всё по-людски, по-петербуржски.

А Димка пьяно заваливается на лавку рядом со мной и, дыша на меня водкой, говорит:

• Эх, Борька, друг… Вот прям друг, и всё… Вот нет таких людей в Москве. Шушера там, а не люди. Дай я тебя поцелую.

• Э-э, – говорю я, - полегче, Димасик, ты эти свои Московские закиндоны брось. Только что говорил тут про Москву, а сам тут же эту Москову здесь и устраиваешь.

• Боря, Боря, да ты что, я же не в том смысле, кончено нет. Я же тебя по-товарищески облобызать хотел. - Говорит Нагиев, а глаза у мерзавца шальные от кокса, по ним вообще не понять, честно говорит или придуривается. Он хватает пьяную бабу за волосы, отрывает её голову от стола и мне её физиономию показывает. - Вот, гляди, это она.

Я гляжу на бабу, та пьяна до состояния глубокого астрала, она вообще не в нашей вселенной сейчас. Тут только её физическая оболочка. Тушь размазана, как и губная помада, наращённые ресницы на левом глазу отваливаются, ну, или это у неё глаз искусственный выпадает, не могу сразу разобрать.

А Нагиев меня спрашивает:

• Ну, как тебе?

Я говорю:

• Ну, ничего, нормальная бабёнка.

• Её Алёна Водонаева зовут. Или Гюзель, не помню точно. Короче, жениться хочу на ней. Одобряешь?

• Ну, а чё, женись, всяк лучше чем с этими твоими мужьями куриными из Москвы якшаться. - Говорю я и выпиваю первую стопку водки. - Пока она из астрала не вернулась.

• Не могу, - говорит Димулька, - так люблю её.

И начинает её по голове хлопать ладонью весьма фамильярно:

• Эй, Алёна, люблю тебя, говорю, слышишь меня? - Орёт ей прямо в ухо. – Лю-блюююю… Алёнааа….

Но бабе, так она накидалась, чтобы из астрала своего вернуться, нужно полсуток, а к его любви и нежным похлопываниям по голове женщина абсолютно индифферентна.

• Не откликается, - размышляет Дима и продолжает, - наверное, это, всё-таки, Гюзель. Слушай, Боря, ты выпей водочки, закуси беляшиком, он с пылу с жару, а я её в сортир поведу в чувства приводить. Сейчас вернусь и продолжим.

• Ну, иди, Дима, - по глупости говорю я, - только глаз ей не выдави там до конца.

• Глаза трогать не буду, - говорит Нагиев, хватает астральное тело и волочёт её куда-то в сырую темноту шалмана.

Кавказоиды следят за ним недобрым взглядом хищных джигитов.

Цыги тоже. Но ему сейчас не до них, он тащит пьяную девку в дамскую комнату. Для водных, я надеюсь, процедур.

Ну, а я спокойно, наливаю себе ещё рюмочку и беру горячий беляшик.

Что ж, халява, это я всегда приветствую. Бедному писателю халява всегда в радость.

Водка, правда, палёная, какая же ещё может быть в шалмане у кавказцев, а беляш, кажется, ещё танцы Ельцына видал, но нам, петербургским интеллигентам, не привыкать. Едим, пьём.

А Димулька, значит, с Алёной Водонаевой в сортире пропал. Не выходит. Мне-то и всё равно, раз надо, то пусть там хоть до закрытия сидят, в себя возвращаются. А вот кавказцы заволновались. Лопочут на своём, на повышенных тонах. Хотя они у них всегда повышенные. Но один побежал в темень проверять туалет, убежал и как заорёт в темноте там.

Прибегает обратно, бежит ко мне, щетина чёрная, глаза бешеные и орёт:

• Убежал твой Нагиев, собака! И бабу свою увёл.

• Убежал? - Спрашиваю я и делаю вид, что удивляюсь. - Ай-яй-яй. Как так, не похоже на Димочку, такой приличный человек!

• Кокаина чистого взял пять грамм! Пять грамм, шакал его мама, - орёт мне кавказец, как будто это я у него кокаин взял.

• Врёшь, любезный, не мог он пять грамм вынюхать, у него голова бы треснула от пяти грамм чистого кокоса. - Говорю спокойно я, понимая, что влип.

• Вор твой Нагиев. – Кричит ещё один кавказец из-за барной стойки и достаёт биту, кладёт её на стойку.

• А то вы, горные барсы, не знали, что он из актёришек. - Говорю я им всё также спокойно, а сам наливаю себе рюмочку, понимая, что может быть она на сегодня последней. - А актёришке умный человек даже бумажный стаканчик из под вчерашнего кофе не доверит, потому как они все проходимцы и воры. А вы ему кокоса пять грамм без предоплаты отвесили.

• Стаканчик, не стаканчик, нам всё равно, что ты там говоришь, - кричит тот, что был за стойкой. - Ты нам всё за него отдашь! Али, погляди, шуба у него хорошая?

Али, подлец, меня цапнул за лацкан, щупает мою шубу, гад горный. И кричит:

• Дрянь шуба, - кричит Али, - не стоит и половины денег, что шайтан Дима упёр.

• Пусть снимает, - командует тот, что за стойкой.

А я им и говорю:

• Господа, да это голимый гоп-стоп, - говорю я, а сам лезу в карман. - Очень больно прокурор за такое навешивает.

• Э-э, какой такой гоп-стоп, - говорит Али. - Ел, пил, гулял, кокс нюхал. Бабу с Димой поганым шайтаном угощал, вон, у нас свидетели есть, - кивает на цыган, что сидят и внимательно мониторят ситуацию. - А теперь платить не хочешь!

Цыги отродясь свидетелями не бывали, им такое в диковинку, таращат глаза то на меня, то на Али.

• Снимай шубу, говорю, - продолжает Али, - не то по кускам отсюда выйдешь, клянусь мамой.

• Да не нужно шубу мне снимать. У меня деньги есть, сколько нужно?

• Шестьдесят тысяч, - сообщает Али сразу.

• Семьдесят, - орёт тот, что за барной стойкой.

• Да, семьдесят, - тут же пересчитал всё Али.

• Хорошо, - говорю я и лезу в карман.

У каждого петербургского интеллигента, особенно лиговского, должен быть с собой баллончик с газом, причём далеко не пропановым, ну, и на выбор: кастет, нож, травмат или швайка. Я предпочитаю кастет. С юных лет к нему привыкала рука. Ещё в кармане нащупал я кнопочку заветную на баллончике, как достал его, так сразу горцу освежил его трёхдневную щетину. И пока он стал удивляться и жмуриться, с левой руки его кастетом и благословил. Пока он не мог вспомнить, что хотел мне сказать и от этого плакал, я толкнул в грудь и кинулся к двери.

А второй-то уже там, только по горячности кавказской он биту со стойки взять забыл. Стоит, пузом вход прикрывает, руки свои волосатые распростёр, словно орёл горный крылья. Наверное, решил братуха-борцуха меня ловить и на прогиб брать.

• Убью, шайтан, - орёт мне.

Я, что было сил, прыгнул ногой вперёд прямо в его гордость, в живот, он улетел в коридор с грустным стоном.

• Милиция, полиция, держи вора, - кричат за спиной кавказцы.

А я вылетел из шалмана на улицу, в одной руке балоничик с газом, в другой кастет, и полетел я как в лучшие свои годы. Лечу и думаю: «Димулька, прощелыга, бабу свою увести хотел, а они, видно, её не отпускали, пока он не расплатится, джентльмен хренов, вот он меня и заманил. Поскудник, гонорары у него астрономические, шуба соболья, на «фантоме» катается, а из старых привычек всё не вырастит никак. Поймаю - убью проходимца».

Да нет, конечно, не убью, как его убивать, если он талант. У нас всего в России полтора таланта осталось - он да Охлобыстин. Нельзя их убивать.

Борис Конофальский