Семейный праздник-20
20.
Стояла тёмная, бархатная ночь. Спелые звёзды мерцали крупно, ярко и торжественно. Где-то лаяла собака, тревожа сердце чем-то давно ушедшим, словно этот еле слышимый лай доносился из детства, из дальних раздолий человеческой памяти…
Этот лай, как источник тончайшего чувства, пробуждал в людях россыпь несвязных видений, - в каждом своё, неповторимое, нигде и никем в жизни не виденное, кроме него…
Этот лай слышали и слушали, и это была завораживающая, гипнотическая сила, некий голос природы и далёких предков, приоткрывающий сокровения и пробуждающий беспредельные откровения в человеческих душах и умах. Они рождались, поднимались к небу и растворялись в нём. И человек становился частицей своих чувств и мыслей, и тоже поднимался к небу, и растворялся в нём…
Гуси щипали траву, такую нежно зелёную, сочную, залитую солнцем. Тёплый ветерок трепал её волосы, и она улыбалась, и жмурилась, глядя на солнце, и хворостинкой слегка подгоняла гусеинство к дому… В лазурном небе носились восторженные стрижи, стучали в свои молоточки кузнечики в травах, мир свиристел и жужжал, словно прялка теперь у неё под ногой… Она подпрыгивала, напевая песенку, мочила босые ноги в луговых лужицах, кувыркалась в цветах и травах, тревожа гогочущих гусей… Их мерное гоготанье так похоже на скрип старой прялки… А где-то в посёлке негромко лаяла собака: то ли в том, бесконечно далёком, из милого детства, то ли в нынешнем, чутко по-летнему спящем посёлке…
… Он целовал её в губы, и мира для него не было, только прерывистый лай, и далёкий, и сердце тревожащий, навевал ощущение гулкого таинства жизни… Младшие братики заходили в их тихую комнату, но он их не слышал… только скрип открываемой двери так похож был на этот немолчный, издаваемый старою прялкою нынешний скрип… К ней, к любимой его недотроге… к той, чьи губы он пил, обмирая… что сияла в душе неотступно…- вдруг в окошко забрался товарищ, и остался почти до рассвета… и несчастный всё это увидел… Он помнил запах уксуса, такой острый и кислый, и суету вокруг него, укутанную в облако тумана и слитую в единый мерный шум… который словно слышится сейчас из кельи кропотливого пряденья… И скрип, и лай, и отдаленье счастья…
… Раннее утро, туманное, даже сырое, вставать всякий раз тяжело, но она поднимается, идёт к сараю, гонит прочь от себя тягостные мысли, панически боится воспоминаний о далёком доме, боится думать о своих хозяевах, боится пробудить опять собаку, но та проснулась и залаяла сердито, и лай метался громом в ранний час… и вдруг уплыл, растаял… и вернулся негромким лаем где-то на посёлке, наверно, у немого на дворе…
… Он с удовольствием рубил дрова, глядя, как отец одним махом разбивал огромные чурбаки, пытался подражать ему, а мать несла на коромыслах вёдра с водой, поднимаясь к дому из огорода, и за её спиной бушевали тысячи солнц: настоящее жёлто-зелёное море цветущих подсолнухов… За распадком, на противоположном холме, начинался лес, а весь посёлок, расположенный на нескольких больших холмах, курился сладостным дымком и звучал на все лады: криками петухов, голосами людей, лаем собак… Дым… хаты… округлый украинский говор… могучие взлёты отцовского топора… коромысло на плечах у матери… подсолнечное море… петушиный крик и лай собак…
…Чердак до отказа был забит сеном, - свежим, душистым, ещё не улёгшимся. Постель для сна устроили под самой крышей, точнее, под окошком, ведущим на крышу… Открыли его, смотрели на звёзды, и счастье дурманило голову, сладко сжимало сердце, звучало на струнах поющей души… Мальчишки, глядящие в звёздное небо, родные братья, маленькие, но уже познающие мир человеки… Внизу, в сарае, сытое урчание коровы, а на посёлке – одинокий лай собаки, уплывающий вдаль…
… Она всегда была одинока, душа её рано приучилась грубо закрываться перед людьми, не раскрываясь даже себе самой… а ведь была она девочка, девушка, женщина, самой природою предназначенная для любви, для общения, для ласки!.. Где, куда, к кому ей было идти, кому раскрыть одинокую нежность? Однажды, будучи подростком, она спала с братом, и он стал трогать её груди, ноги, тело… Она затаила дыхание… она боялась пошевелиться! Она боялась отпугнуть даже такую патологическую ласку!.. Он тогда вовремя опомнился, ушёл, но у неё навсегда осталось жгучее чувство раздвоенности, чувство чего-то недозволенного и страстно желанного… Всю дальнейшую жизнь она мстила за это раздвоенное чувство, но кому, сказать бы не могла: то ли ему, то ли себе, то ли вообще природе и судьбе… Лай собаки её раздражал и дразнил, хотелось его отключить, как отключают свет, но он был недосягаем, хоть и где-то рядом, - и плыл над кустами, над нею с её кавалером, над сонным посёлком, над озером где-то вдали…
(Продолжение следует)
