Любовницы для маньяка

Он сидел в палате реанимации у этого тела. Она была без сознания, и врач сказал, что она в него придет не скоро. Ему разрешили здесь быть только потому, что он принес с собой чемоданчик и бланк с печатью, на котором значилось, что ему поручено снять ее отпечатки пальцев, а также взять с ее тела имеющийся на нем биологический материал.
Он сидел здесь уже около часа и смотрел на ее безжизненно белое, потухшее лицо. Ему нравились ее губы, особенно верхняя. Конечно, тут не было никакой пластики. И эти ресницы ему нравились тоже. Они и без всякой туши были длинны и прекрасно выгнуты. Ее матово-белая кожа на шее и плечах была похожа на отшлифованную поверхность какой-нибудь великолепной статуи из Лувра, но все же сохраняла подобие жизни, потому что тело дышало и слегка вздымалась под простыней ее грудь, очертания которой он и собирался сейчас увидеть без этой грубой материи.

Она попала сюда после того, как ее нашли без чувств на полу в летней беседке, у паркового пруда в Кусково. Он видел это, находясь неподалеку, за кустами поздней сирени. Кто-то вызвал “скорую помощь”, и ее от него увезли. Но не навеки!.. Теперь он ее нашел.

В беседке случилась неудача: заговорив с ней, он, видимо, показался излишне чувственным и дерзким. Она вскочила, чтобы выйти, но опоздала: прижав ее к столбу, он смог вколоть ей в руку тонкою иглой полусмертельный яд своего приготовления. К которому он знал противоядие, конечно. Она тотчас упала, как будто замертво. И вот теперь, найдя ее, он ее спас.

Он знал, что в ее сумочке имелись документы, так что ее должны были легко опознать. Еще он заранее поместил в сумочку свой тайный знак, свой символ веры в эрос - малюсенькую открытую ампулу со сложной смесью запахов иланг-иланга, нероли, пачули и кедра виргинского. Этот аромат отчасти присутствует сейчас и на ее чудесном теле. Он закрыл глаза и приблизил лицо к ее груди. И освободил ее рукой от грубой простыни. И капелька его предательского пота сползла со лба и погрузилась в эту ложбинку между двух холмов с коричневыми вершинками.

Не в силах совладать с собой, он откинул простыню совсем, и линия его взора скользила теперь по животу и бедрам. Его трясло, и пробивал горячечный какой-то пот, которого он прежде и не знал. Насухо вытерев свое лицо о простыню, он лег щекой на плоский ее живот и замер. Прямо перед его глазами был теперь этот нежнейший, чуть-чуть проросший у сведенных бедер, пахнущий кошмарной сладостью, но также и соленостью пушок.

Теперь он ясно видел, даже знал, что это тело - идеально. И, не имея уже другого выбора, он наконец решился. Освободив от тормозов колесики больничной койки, прикрыв нагое тело простыней, он выглянул за дверь - там в коридоре было пусто. Он выкатил ее, и они неслышно поехали подальше, к лифтам.

В своем приюте он поставил койку в ряд с другими такими же и замер, созерцая. Теперь их стало четверо, и это было в самый раз. Разделся донага, включил аппаратуру. И насладился каждой понемногу.

Когда он был с шатенкой, звучала баховская ария из сюиты №3, где - тихая печаль и грезы. С двумя брюнетками - из Глюка, “Орфей и Эвридика” и Гайдн, симфония “Прощальная”. И наконец с сегодняшней блондинкой - гениальный и трагичный Моцарт с Реквием Lacrimosa.

Проверил, как писала видеокамера. Писала хорошо. Как всё было славно!.. Потом он снова и снова просматривал кино, но дело было сделано - его ждала другая красота и новый эрос. Спустившись в каземат к печи, он, как и прежде, побрызгал всё вокруг себя маслами гальбанума и ветиверии.