viktoroleynik
6 лет назадОлейник Виктор. Приговор. Часть 8. Противостояние.
Крист и Андрей выходят из здания. Их окликает Мария. Она
стоит возле своей машины:
мария
- Крист! Андрей! Идите сюда. –
Андрей и Крист садятся в машину. Далее события сценария
показаны короткими блоками параллельных событий. Здесь
Свирский выходит из тени. Он ненавидит проигрывать. Кроме
того, он чувствует запах больших денег. Свирский
разговаривает по телефону с некоторыми высокопоставленными
чинами или известными лицами. Короткий разговор с каждым из
них - с чиновником из правительства, ярым сталинистом:
свирский
- Да, говорил именно о
возможности нового Нюрнберга,
международного суда над
сталинизмом…. Да вы совершенно
правы. Это вмешательство во
внутренние дела…. –
Следующий разговор – с чиновником , выросшим из родственных
связей сталинской элиты:
- Вы понимаете, что это значит?
Преступниками станут все
высокопоставленные в то время лица.
В том числе и ваш отец. Да, да,
пляска на гробах. Да, любой ценой
заткнуть ему рот… Да, встретимся в
ближайшее время –
Последний разговор с Овчаренко:
- Теперь он вне закона. Разжигает
взаимную ненависть, сеет
клевету… Нет сейчас трогать нельзя.
Он нарасхват - телевидение,
пресса… Я полагаю, что наш
контракт опять в силе?.... О сумме
договоримся. -
На телевидении. Разговор с известным правозащитником.
Спрашивает телеведущий:
телеведущий
- Вчера на симпозиуме,
посвященному творчеству Варлама
Шаламова, прозвучала идея Нюрнберга
над сталинизмом. Как вы к этому
относитесь? –
правозащитник
- Подписываюсь под каждым словом!-
телеведущий
- Зачем ворошить прошлое? Ведь
прошло столько лет. Что даст такой
суд? –
правозащитник
- Многое. Даст отрезвляющую
пощечину деятелям, примеряющим
костюмы диктаторов, и учителей
нации. Россия, наконец, встанет с
колен, стряхнет с себя
наркотический мираж идеологии,
держащейся на рабстве и насилии.
Все нации будут равны перед лицом
демократии, а не быть разменной
картой в руках политиканов. –
телеведущий
- Как вы предполагаете
осуществить суд над преступлениями
сталинизма на практике. С чего
нужно начинать? –
правозащитник
- Добиться свободного доступа во
все архивы, входящие раньше в
ведение ГУЛАГа, чтобы назвать имя
каждого преступника. Привлечь
международные правовые институты,
крупных специалистов и экспертов в
области права и юриспруденции, для
придания суду статуса
общечеловеческого над
преступлениями совершенными против
человечества. Найти оставшихся в
живых свидетелей преступлений. –
телеведущий
- И что даст такой суд каждому
отдельному человеку? –
правозащитник
- Исчезнет нравственный вакуум, в
котором живет сейчас каждый
человек. Это самое главное. Мы
ходим, дышим, разговариваем,
дружим, любим в пустоте. Пустота
порождает чудовищ. –
За Кристом и Андреем идет слежка. Череда замерших
кинокадров: Андрей и Крист садятся в машину. Крист среди
журналистов. Крист с друзьями – Марией и Андреем. Крист со
священнослужителем высокого сана. Крист и Андрей среди
деятелей общества «Мемориал». Крист с крупным чиновником из
правительства, у которого отец тоже пострадал от репрессий.
Наконец, движение кадров восстанавливается. Кристу звонит
Ирина Сиротина:
ирина
- Крист, мне нужно срочно
встретиться с вами. Приезжайте с
Андреем. Адрес вы знаете.
- Крист и Андрей едут на встречу с Ириной. Они
останавливаются около подъезда дома, где проживает Ирина
Сиротина. Андрей остается в машине. Он будет ждать Криста и
вести наблюдение – нет ли за ними слежки. Ирина встречает
Криста. Она выглядит крайне встревоженной, жестом
приглашает Криста сесть в кресло. Сразу, без предисловий,
она начинает говорить:
ирина
- Крист, я знаю, что вы с
Андреем на днях вылетаете в
Магадан, чтобы продолжать поиски
сведений об Александре Валевском. И
это меня больше всего тревожит. –
крист
- Что случилось, Ирина? -
ирина
- Мой давний знакомый, сотрудник
ФСБ, который в свое время очень
помог мне, (Передал для публикации
следственное дело Варлама Шаламова)
сообщил, что над вами готовится
расправа. Ваше упоминание о
Нюрнберге разворошило осиное
гнездо, вы стали опасными людьми.
Вас хотят убрать, а чтобы не
запачкать руки - убрать с помощью
наемного убийцы. В этом
заинтересованы некоторые высшие
чины в структурах власти. В Москве
это будет сделать невозможно – дело
будет иметь явно политическую
окраску. Но там, на Колыме,
исчезнуть очень легко, тем - более
двоим чужакам, тем – более
случайно. Спишут на незнание
местности, на уголовников – на все,
что угодно. Крист! Я знаю – вы с
Андреем отчаянно смелые люди, но
теперь мы можем добыть сведения о
Валевском по своим каналам. И вам
не обязательно лететь в Магадан.
Оправдан ли сейчас риск? -
Крист отвечает после небольшой паузы – тихо, спокойно, не
возвышая голоса. Однако сквозь внешнее спокойствие
проступают неодолимое упорство и ненависть к убийцам:
крист
- Ирина, они снова хотят
превратить нас в загнанных тварей,
а затем в трупы. Это их обычный
прием. Ничего нового с тех пор они
не придумали. Нельзя идти на
компромиссы. Компромиссы разжигают
их звериные инстинкты и тогда снова
открыта дорога в лагеря. -
Ирина взволнованно подходит к Кристу и крепко пожимает ему
руку, говорит:
ирина
- Крист, немного подождите. Мне
нужно позвонить. -
Ирина выходит в другую комнату. В комнате, где происходил
разговор, находится большая домашняя библиотека. Крист
подходит к стеллажам с книгами, берет первую попавшуюся
книгу. Погруженный в свои мысли, перелистывает ее. Слышны
отрывки разговора Ирины по телефону:
ирина
- Да, Александр Николаевич…. Их
двое…. Дату вылета я уточню. Все.
Счастливо. Надеюсь, на вас и верю в
успех. -
Ирина возвращается в комнату, говорит:
- Крист, теперь я спокойна. В
Магадане вас встретит настоящий
друг – Александр Николаевич Чежин,
именно с ним я сейчас
разговаривала. Интересный,
удивительный человек - коренной
колымчанин, бывший военный, прошел
Афганистан, затем в Таджикистане, в
составе сводного погранотряда,
противостоял наркотрафику. А когда
в России началась смертельная
схватка бюрократий, и наступил
коллапс – ушел в отставку. Страстно
влюбленный в свой край человек.
Охотник, рыбак, исследователь,
историк и активный сотрудник
общества «Мемориал». В поселке
Ягодном, где он сейчас живет и
работает, он на свои средства
создал музей «Память Колымы». Сам
организовывал поисковые экспедиции,
рылся в архивах, встречался с
выжившими сидельцами. В музее
собраны сведения о тысячах
заключенных, отбывавших сроки на
золотых приисках Колымы. Его отец
тоже прошел страшный путь «зэка»,
меченного 58 статьей. -
Ирина подходит к стеллажу с книгами, берет одну из них,
открывает и бережно перелистывает ее, затем подходит к
Кристу и отдает ему книгу:
- Крист – вот моя библия. Теперь
она станет вашим оберегом. Это
сборник «Колымских рассказов» - та
самая книга, которую Шаламов
держал в своих руках незадолго до
своей смерти. Впервые изданные в
Англии «Колымские рассказы»,
составленные из рассказов,
опубликованных в нелегальных,
«самиздатовских» журналах. Помните
то стихотворение Шаламова, Крист? –
«Вот так умереть – как Коперник –
от счастья, ни раньше, ни позже –
теперь, когда даже жизнь перестала
стучаться в мою одинокую дверь»…….
– Оно посвящено этой книге.
Возьмите ее Крист. -
Крист бережно, как величайшую драгоценность, берет книгу…..
Переход в рассказ «Сентенция».
В квартире у писателя - молодая красивая женщина, элегантно
одетая, с новой прической. Заметно волнуясь, она торопит
писателя:
ирина
- Дорогой, ты можешь собираться
быстрее? Ведь мы опоздаем! Я с
таким трудом достала билеты на этот
концерт. -
Писатель с восторгом и обожанием смотрит на женщину:
писатель
- Ириша, сегодня я буду слушать
только тебя и смотреть только на
тебя. Никаких симфоний! –
ирина
- Все, все, без комплиментов -
идем, вернее бежим. -
Писатель и женщина в филармоническом зале, они занимают свои
места. У писателя начинает прогрессировать болезнь,
полученная им в лагере – болезнь Меньера, у него появились
головокружения, ухудшается слух. Поэтому они сидят в первых
рядах. Зал уже полон. Оркестранты занимают свои места,
начинают настраивать свои инструменты. Ирина с интересом
рассматривает красочно оформленную программку.
писатель
- Мы так спешили, что ты даже не
сказала, что сегодня будет
исполняться, только восторженно
называла фамилию дирижера. -
ирина
– Миниатюры …… гениальный,
малоизвестный у нас композитор. –
писатель
- Что это за музыка? О чем она?
ирина
- Вечные темы - противостояние
добра и зла, света и тьмы, жизни и
смерти и переходы - полутона,
полутени. -
Писатель смотрит на сцену. Музыканты рассаживаются по
своим местам, пробуют инструменты. Писатель повторяет слова
Ирины:
писатель
- Жизни и смерти …… и
полутени…..
Следует монолог писателя, сопровождаемый картинами лагеря.
Палатка, в которой он живет и спит, видится ему как сквозь
туман и люди видятся как тени. Тень человека ложится рядом
на нары и бесследно исчезает утром. Тени, только тени и лишь
глаза, живые глаза иногда высвечиваются из этих теней.
писатель
«Люди возникали из небытия – один
за другим. Незнакомый человек
ложился по соседству со мной на
нары, приваливался ночью к моему
костлявому плечу, отдавая свое
тепло – капли тепла – и – получая
взамен мое….. У меня было мало
тепла. Не много мяса осталось на
моих костях. Этого мяса достаточно
было только для злости – последнего
из человеческих чувств. Не
равнодушие, а злость была последним
человеческим чувством – тем,
которое ближе всего к костям….. И,
храня эту злобу, я рассчитывал
умереть. Но смерть, такая близкая
совсем недавно, стала понемногу
отодвигаться. Не жизнью была смерть
замещена, а полусознанием,
существованием, которому нет
формул, и которое не может
называться жизнью».
Писатель медленно, задыхаясь от напряжения, идет от палатки.
Он идет на работу. С трудом, как огромную тяжесть, волочет
он двуручную пилу, обходит самые небольшие ямки и рытвины,
часто садится и отдыхает. Он подходит к ручью, ложится на
живот и с жадностью лакает холодную воду, затем медленно
начинает собирать хворост, напиленный вчера, медленно несет
его к титану и начинает его растапливать. Параллельно
продолжается монолог писателя:
«Я работал кипятильщиком –
легчайшая из всех работ, легче, чем
быть сторожем, и то я не успевал
нарубить дров для титана,
кипятильника системы «Титан». Я еле
таскал ноги, расстояние в двести
метров от палатки до работы
казалось мне бесконечным. Я и
сейчас помню все выбоины, все ямы,
все рытвины на этой смертной
тропе».
Писатель вздрагивает от прикосновения руки женщины. Она
указала глазами в сторону сцены. Дирижер был уже на сцене,
уже отшумели аплодисменты. Дирижерская палочка замерла в его
руке. И вот, повинуясь взмаху, рождается музыка. Странным
образом она созвучна воспоминаниям писателя. С трудом,
сквозь хаос, сквозь тысячи случайных звуков, рождались
какие-то, существенные для жизни мелодии мотивы и, подбирая
их, как драгоценные камни, рождалась и набирала силу
неведомая мелодия.
Писатель снова погружается в воспоминания. Он находится в
палатке. Снова все как в тумане - где-то двигаются люди. Но
туман периодически разрывается, возникает громкая матерная
брань, или драки, которые возникают внезапно, без всяких
причин, и так – же быстро угасают. Никто не удерживает, не
разнимает дерущихся, просто глохнут моторы драки. И
наступает ночная холодная тишина с бледным высоким небом,
видимым сквозь дырки брезентового потолка. Писатель
неожиданно просыпается, он впервые ощутил, что слышит
хрипы, стоны, кашель и беспамятную ругань спящих. Это
ощущение было внезапным, как озарение. Продолжается монолог
писателя:
- Появилась настойчивая боль в
мышцах. Какие уж у меня были тогда
мышцы – не знаю, но боль в них
была, злила меня, не давала
отвлечься от тела. -
Удар в рельс и писатель бредет на работу, еще удар в рельс –
он так же медленно, с трудом вместе с товарищами
возвращается в палатку. Он снова лежит на нарах, но теперь
это уже более четкий и видимый мир, заполненный звуками и
знаками.
- Потом появилось у меня нечто
иное, чем злость. Появилось
равнодушие – бесстрашие….. Я,
вспоминая прииск, мерил свое
мужество мерой прииска. Сознание,
что здесь, в разведке, на
бесконвойной командировке, бить не
будут, не бьют, и не будут бить,
рождало новые силы, новые чувства-
Музыка врывается в воспоминания писателя. Все больше
вбирает она в себя новые темы и прорывается мелодией. Она,
словно по ступеням поднимается все выше и выше к своему
рождению, а затем к высочайшему финалу. Писатель вырывается
из цепких лап смерти, и это восхождение к жизни тоже идет по
ступеням. И писатель с анатомической точностью передает
каждое чувство, вернувшееся к жизни, вернувшееся в строгой,
закономерной последовательности.
- За равнодушием пришли страх и
зависть. Страх – боязнь лишиться
этой спасительной жизни, этой
спасительной работы кипятильщика,
высокого холодного неба и ноющей
боли в изношенных мускулах. И
зависть – я позавидовал мертвым
своим товарищам – людям, которые
погибли в тридцать восьмом году. Я
позавидовал и живым соседям,
которые что – то жуют, соседям,
которые что – то закуривают. -
Как самому слабому в геологоразведке, писателю поручили
носить за топографом теодолит и рейку. Перед тем, как идти
в тайгу, топограф выносит из палатки мелкокалиберную
винтовку, хвастливо показывает ее писателю, говорит:
топограф
- Вот, выпросил у начальника.
Этим летом в тайге очень много
беглецов. -
Вдвоем с топографом они идут по тайге. На полянке сели
отдохнуть. Топограф, играя винтовкой, прицелился в
красногрудого снегиря, бесстрашно подлетевшего очень
близко, готового отвести опасность от самочки, сидевшей где
– то поблизости на яйцах и, если надо, пожертвовать жизнью.
Топограф вскинул винтовку, но писатель отвел ствол в
сторону.
писатель
- Убери ружье! –
топограф
- Да ты что? С ума сошел? –
писатель
- Оставь птицу, и все. –
топограф
- Я начальнику доложу . –
писатель
- Черт с тобой и с твоим
начальником. -
Писатель и топограф молча возвращаются в лагерь. -
писатель
«Но топограф не захотел ссориться
и ничего начальнику не сказал. Я
понял: что – то важное вернулось ко
мне - жалость. И жалость к
животным вернулась раньше, чем
жалость к людям». –
И снова звучит музыка. Теперь это уже ясная и все более
набирающая силу мелодия. Писатель видит вдохновенное лицо
Ирины, вдохновенные лица слушателей, сидящих рядом, но
память вновь возвращает его в прошлое.
Он в палатке, лежит на нарах, он – в том же тусклом,
однотонном, запредельном мире. – Писатель вдруг
приподнимается на нарах . Он что – то шепчет губами,
произносит слово, вначале тихо, затем повторяет его громче,
затем, встав на нары, словно обращаясь к небу, к
бесконечности, кричит:
- Сентенция! Сентенция!. Он
захохотал. «Сентенция! -
кричит он прямо в северное небо в двойную зарю.
Люди в палатке с удивлением смотрят на писателя, но он
продолжает произносить, то тихо, то громко это, возникшее
невесть откуда, слово.
– «Сентенция! -
заключенные
- Вот псих! -
говорит один.
- Псих и есть! Ты иностранец что
ли? -
язвительно спрашивает другой.
писатель
- Сентенция! Сентенция! -
повторяет писатель то тихо, то громко, не обращая внимания
на насмешки и провокации. И вечером, засыпая, он шепчет:
- Сентенция….сентенция….
Следует монолог писателя:
« Я был испуган, ошеломлен, когда
в моем мозгу, вот тут – я это ясно
помню – под правой теменной костью
– родилось слово, вовсе непригодное
для тайги, слово, которого и сам я
не понял, не только мои товарищи.
Не один год я не видел газет и книг
и давно выучил себя не сожалеть об
этой потере. Язык мой, приисковый
грубый язык, был беден, как бедны
были чувства, еще живущие около
костей. Двумя десятками слов
обходился я не первый год. Половина
из этих слов была ругательствами.
Но я не искал других слов. Я был
счастлив, что не должен искать
какие-то другие слова. Существуют
ли эти другие слова, я не знал. А
если это слово возвратилось ,
обретено вновь – тем лучше, тем
лучше! Великая радость переполняла
все мое существо».
Музыка захлестнула писателя, словно вышедшая из берегов
река, словно возродившая жизнь. И снова писатель
выкрикивает слово «Сентенция». Он пугает и смешит соседей.
Он спрашивает у товарищей его значение. Он шепчет его пред
сном. Продолжается монолог писателя:
« Неделю я не понимал, что значит слово «сентенция». Я
требовал у мира, у неба разгадки, объяснения, перевода…. А
через неделю понял – и содрогнулся от страха и радости.
Страха – потому что пугался возвращения в тот мир, куда мне
не было возврата. Радости – потому что видел, что жизнь
возвращается ко мне помимо моей собственной воли».
Монолог писателя прерывается мощными волнами музыки,
жизнеутверждающей и великой.
Стоит ясный, сухой, солнечный день. Но вот все пятьдесят
рабочих, повинуясь чьему - то приказу, бросили работу и
побежали в поселок к реке, выбираясь из своих шурфов, канав,
бросая недопиленные деревья, недоваренный суп в котле. Все
бегут быстрее писателя, но и он успевает доковылять вовремя,
помогая себе руками в беге с горы. Из Магадана приехал
начальник. На огромном лиственничном пне, что у входа в
палатку, стоял патефон. Патефон играл, преодолевая шипенье
иглы, играл какую – то симфоническую музыку. И все стояли
вокруг – убийцы и конокрады, блатные и фраера, десятники и
работяги. А начальник стоял рядом. И выражение лица у него
было такое, как будто он сам написал эту музыку для нас, для
нашей командировки. Пластинка кружится и шипит. Но вот
музыка в зале подхватывает музыку пластинки. Музыка
возносится все выше. И все дальше, с высоты полета,
удаляются и все рабочие окружившие патефон, и палатка, и
тайга…..
Свирский встречается с Овчаренко в небольшом уютном
ресторане. Они сидят вдвоем за столиком у окна. Овчаренко
весел, возбужден, пребывает в эйфории. Он положил на рядом
стоящий стул дипломат, тихо произносит:
овчаренко
- Гонорар….. Премиальные -
такую же сумму, получишь после
успешного завершения дела, -
и продолжает возбужденно, скороговоркой говорить.
- Подумай, чего захотели! Нюрнберг!
А! Кретины! В России Нюрнберг!
Теперь им крышка. Доигрались. Там
очень недовольны, –
Овчаренко многозначительно показывает пальцем вверх.
Свирский слушает рассеянно. Он задумчиво смотрит в окно. На
улице потемнело, начинает накрапывать мелкий дождь. Свирский
невольно поеживается. Овчаренко, не замечая настроения
Свирского, потирает руки и бодрым голосом предлагает выпить
за завершение дела, в успехе которого он, Овчаренко, теперь
абсолютно уверен. Выпив, Овчаренко панибратски хлопает
Свирского по плечу – спрашивает со смешком:
- И где сейчас эти судьи? Ищут
присяжных? -
Свирский продолжает задумчиво смотреть в окно, отвечает
автоматически:
свирский
- Уже вылетают, -
и, после паузы, продолжает:
- Они вылетают сегодня вечером в
Магадан. –
овчаренко
- Как вылетают? Почему вылетают?
-недоуменно спрашивает Овчаренко.
– А как же дело? –
свирский
Дело? –
переспрашивает Свирский.
– А, дело… -
Свирский, наконец, сбрасывает с себя задумчивость и
обращается к Овчаренко, как бы вновь его увидел.
- Как мне сообщили компетентные
товарищи, Валевский погиб в
1943году на Колыме, на одном из
приисков, в золотом забое. По
официальной версии - умер от
болезни. Там он и захоронен,
вернее, зарыт в братской могиле. -
Свирский снова становится самим собой – циничным,
безжалостным, опасным.
- И ваш папаша приложил к этому
руку. Из-за чего и пошел весь
сыр-бор. Ладно, Овчаренко, не
кривись. Сейчас, как видишь, дело
приняло совсем другой оборот. Как
кто-то метко сказал - «из искры
возгорелось пламя». А тушить его
придется мне, -
самодовольно заявляет Свирский и продолжает:
- Сегодня ночью чартерным рейсом я
вылетаю в Магадан. Команда в сборе.
Спонсоры не поскупились –
снаряжение, экипировка, оружие -
все в полном комплекте. Транспорт
оплачен. Игра будет веселая,
Овчаренко, жаль, что в одни ворота.
- Овчаренко, наклонившись к Свирскому, полушепотом говорит:
овчаренко
- Из надежного источника я
слышал, что сам Полуэктов дал добро
на проведение операции.
свирский
- Бери выше, Овчаренко, выше, –
и Свирский, указав глазами на дипломат с деньгами, лежащий
на стуле, который только что принес Овчаренко, произнес -
повелительно и с угрозой.
- Это, как я понимаю, оплата за
горючее, а счет за проделанную
работу я выставлю отдельно, по
приезду. -
Овчаренко, вдруг, отчетливо понял, и по размаху операции,
тщательно организованной всего против двух человек, и по ее
финансированию, и по причастности к ней высоких чинов, какую
грозную злобную дремлющую силу разбудили те двое, за
которыми по его, Овчаренко, заказу начинал охоту Свирский.
Овчаренко также понял, что в завертевшемся кровавом колесе,
его жизнь уже ничего не стоит. Внутри машины, частью которой
был он сам, и которую он хорошо знал, среди, бездушно
вращающихся, механических колесиков, в каких – то неведомых
комбинациях и вариантах, он с необходимостью должен будет
исчезнуть, чтобы тотчас быть замененным колесиком более
незаметным.
Овчаренко побледнел, засуетился, впервые назвал Свирского
по имени отчеству(Павел Михайлович), дрожащими руками разлил
водку по рюмкам и предложил еще раз выпить за успех дела.
Затем, заторопился, подобострастно пожал Свирскому руку,
назвал нелепую причину, сказал:
овчаренко
- Ну, я пошел, мне еще - на
прием к врачу.
свирский
- Не поздно ли? –
с сарказмом спросил Свирский,
- Ну, ну…
Овчаренко быстро уходит.
Свирский остается один. Он снова задумался. Но сейчас это
был холодный расчет шахматиста, просчитывающего позицию на
много ходов вперед. « Все идет отлично. Противник
добровольно, с легкостью шел в подготовленную ловушку. Все
было в действии – отлажено и выверено в деталях. Машина
набрала обороты, и остановить ее грозный ход было уже
невозможно. И все же, что – то смущало и чрезвычайно
раздражало Свирского. Смущала живучесть и «непотопляемость»
противника. Ему все время удается делать в безнадежной
позиции единственно верные ходы. Вот и сейчас шумиха в
прессе и на телевидение создали подушку безопасности и
позволили ему снова выскользнуть из сети. Преследовало и
раздражало Свирского одно наваждение. Лицо помощника Криста
было ему явно знакомым. Свирский мучительно пытался
вспомнить, где он видел этого человека. Почему – то для него
это казалось очень важным и даже жизненно необходимым. Но до
сих пор мысль в лабиринтах памяти упиралась в темные глухие
коридоры.
свирский
- Кто же ты, Званцев? –
вслух произносит Свирский.
Неожиданно подростки, проходившие мимо ресторана и шумно
веселившиеся, стали взрывать петарды, одну за другой. Словно
фотовспышкой в памяти Свирского высветилось все. Он вспомнил
Чечню, бой, плен, и появившееся из пелены контузии, лицо
командира спецназовцев. Вспомнил он и его слова. Свирский
четко и громко проговорил:
- Теперь моя очередь, командир.
Посмотрим, в какой рубашке родился
ты -
Люди, сидящие за соседними столиками, с удивлением
посмотрели на, говорящего вслух с самим собой, человека.
Свирский резко встал и решительно направился к выходу из
ресторана. Теперь он отбросил прочь, мучившие его сомнения.
Колыма станет местом последней схватки…..