[Проза] Зло. Часть первая
Автор: @meskalinerush
Редактор: @ladyzarulem
Слово редактора:
Мы рады приветствовать нового автора в рядах любителей литературы. С удовольствием предоставляем для публикации его творчества страницы нашего сообщества.
Историю автору поведал один человек — в купейном вагоне поезда, следующего из Москвы во Владивосток в далеком 1987 году. Почти девять с половиной тысяч километров, из одного конца необъятной нашей страны в другой, — поездка, оставившая в памяти автора неизгладимый отпечаток. Благодаря тому, что он узнал от этого человека, он старается держаться больших городов и никогда не остается в лесу один. Даже ненадолго...
...Отправившись с Ярославского вокзала за полночь, я обустраивался в купе, — кроме меня еще никого не было. Я ехал по делам служебным в далекий Владивосток. На авиабилет начальство поскупилось, хотя наш директор и заместитель постоянно летали. Главный инженер, то есть я, в привилегированную прослойку не входил, поэтому пришлось трястись в поезде.
Ну, как трястись... Мне нравились поезда еще с самого детства — что-то было в них волшебное. Нравилось смотреть на мелькающие за окном села, городки, леса и поля, пересекать реки по грохочущим мостам, наблюдать за облаками. Все было наполнено каким-то особым смыслом — где-то за горизонтом пряталась тайна. Она была везде — в проплывающих мимо туманных лесах, в спокойной глади озер, в бурлящих речных перекатах и темной звездной ночи... Она неумолимо звала меня куда-то, манила неслышным голосом, и я проводил большую часть времени поездки просто прильнув к окну носом, разглядывая во все глаза разворачивающееся пространство перед собой.
Это было в детстве. Сейчас я спокойней относился к поездам. Тайна с возрастом отошла на второй план, прячась в мелочах и деталях ландшафта. Зато я по достоинству ценил спокойный и здоровый сон под мерный перестук колес. Еще мне нравился запах – особый запах смеси резины, железа и машинного масла. Уверен, что многие не согласятся — ведь основная масса запахов в плацкартном вагоне — это и специфический запах грязных и усталых ног, и амбре туалета, смешивающееся с запахом копченостей и жареной курицы. Но я научился фильтровать эти «ароматы» и не обращать на них внимания.
Вот и тогда я готовился отоспаться за весь год, благо делать было абсолютно нечего. Взял с собой один журнал — на следующей станции можно было без проблем набрать еще. Решил сразу выпить чаю, и на боковую. Место у меня было козырное, — хоть в этом повезло, — нижнее, по ходу движения. Я сидел и смотрел на мелькающие в окне желтые огни Москвы и пригорода, пока сон не сморил меня.
В Галиче ко мне в купе подсела семья из трех человек. В принципе, они не мешали, вели себя прилично, только ребятенок их — шальной попался. Лет четырех от роду, он повсюду совал во все нос, везде лазил и норовил забраться даже на багажную полку. Во избежание неудобств я уступил им свое нижнее место и перебрался наверх, благо, выходили они в Новосибирске. После того, как они покинули купе, я снова перебрался вниз, и как раз подсели новые пассажиры: подслеповатая старушка с дочкой, почти такой же старушкой.
Пришлось мне снова лезть наверх. Сошли они в Чите. В Магдагачах сели еще двое: какие-то парни с одинаковыми коричневыми портфелями, по-видимому, тоже командировочные. Они повалились на койки и спали до Белогорска, затем проснулись и молча начали есть, перебрасываясь между собой ничего не значащими фразами. Коллеги, коллеги... В Биробиджане в купе зашел еще один пассажир, — мужчина в годах, седовласый, с обветренным лицом и усталым взглядом на широком лице — то ли тувинец, то ли монгол.
Поздоровавшись, он забрался на верхнюю койку и уснул. Пока он спал, молодые люди с портфелями собрались и вышли в Хабаровске. Так мы остались вдвоем в купе.
Он проснулся и спустился с полки. Из вежливости мы немного поговорили: оказалось, он едет к дряхлому уже отцу в Уссурийск, помочь в каких-то делах. Поговорили, поели, напились чаю и занялись своими делами: я — купленными накануне газетами, он — пейзажами за окном. Ближе к обеду я распаковал свои продукты, предложив ему пообедать вместе со мной. Он согласился, и, широко улыбаясь, достал из рюкзака половину курицы и бутылку портвейна. Пить я не собирался, но под курицу с зеленью портвейн был выпит совсем незаметно. Так же незаметно я захмелел, мой собеседник — тоже. После обеда мы убрали мусор и сели чаевничать, попутно разговаривая о пустяках.
Человеком он, наверняка, был хорошим — добрый и душевный, теплый разговорный и неспешный тон его рассказа заставлял вдумываться в каждое слово. Все-таки, очень важно владение речью, Илья, — так его звали, — владел этим искусством в совершенстве. Не тем искусством филолога и литератора, который все имеют ввиду, говоря об умении человека красиво говорить, а другим, — он подбирал слова очень тщательно и точно, не имея даже высшего образования, как выяснилось чуть позже. Он использовал слова, словно каллиграф кисть — умело, изящно и точно, привнося в них еще и самобытный акцент той культуры, в рамках которой и был воспитан.
Общаясь, мы вспоминали какие-то отрывки своей жизни, случаи, работу и так далее. Часто бывает, что между случайными попутчиками секретов и языковых табу нет. Можно поговорить и узнать очень много из жизни другого человека, когда он тоже настроен по душам пообщаться. С такими людьми можно изливать души, говорить глупости и не серьёзные вещи, делиться страхами и надеждами, они тебя поймут и поддержат. Тогда и время проходит незаметно, а прощаются люди с легким сердцем и с радостью в душе. А иногда бывает наоборот, — вроде бы и человек знакомый, и образованный он, — а говорить не о чем. Словно чужие, ходим в коридорах одного и того же здания, города, и остаемся разделенными пропастью. По-всякому бывает...
Илья относился как раз к первой категории людей, — которые и сами могут слушать, и им есть что рассказать. Часа три пролетели незаметно. В один из моментов, затрагивая тему детства, я невзначай вспомнил о старом доме с призраками, который мы обходили стороной. История дома была овеяна мифами о страшных вещах, связанных с ним. Илья заметно погрустнел после этого, и разговор затих сам собой. За окном вечерело, удлинялись таежные тени, подступавшие почти вплотную к путям, темнеющее небо наливалось бордово-сизой дымкой, а горизонт уже окрасился оранжево-красным. Мы молча наблюдали за всей этой красотой, когда вдруг совершенно неожиданно Илья спросил:
— А ты знаешь, что такое зло?
— Возможно, — осторожно ответил, я боясь выпалить ненужное и гадая, к чему он клонит. — Это когда у человека есть негатив, и он причиняет вред другим. Вот, например, был фашизм раньше, Гитлер и ему подобные люди. Решил он всех захватить — и понеслась кровавая мясорубка по всей Европе и России, по Азии и Африке... Это вот зло...
— А еще? — спросил Илья, неподвижно глядя куда-то в наливающую цветом огня даль.
— Еще? — переспросил я. – Ну... когда человек жадничает, съедает, например, столько, сколько не может. Это тоже зло, но причиняемое самому себе. Неосознанное, но все-таки зло... Или убийцы, маньяки, душители всякие, даже торгаши — это тоже зло.
— А вот почему зло — это зло? — Спросил он, словно чего-то ожидая от меня.
— Не знаю. — искренне ответил я. — Раз есть добро, следовательно, есть и противоположное.
— А в Бога веришь? — поинтересовался он.
— Нет. — твердо ответил я.
Будучи воспитанным в семье ярых материалистов и ударников труда, я никогда не задумывался о некой сущности, восседающей на облачном троне где-то в небесах. Бабка с дедом верили, конечно, но они из деревни. Всю жизнь там росли, там и умерли... В деревнях, наверное, верили все. А вот в городе, честно, среди моих многочисленных знакомых и коллег я не встречал еще истинно верующего.
— А я вот не знаю. — со вздохом, после паузы, ответил Илья. — Может быть, даже верю...
Он снова замолчал, задумчиво всматриваясь в оранжевую щель на горизонте, между небом и землею. Потом снова стал допытываться:
— Скажи-ка мне вот что: ты мне сейчас рассказал о том доме, которого вы все боялись, не ходили внутрь и даже избегали проходить рядом. Так?
Я кивнул.
— Ну, а что ты помнишь по-настоящему? Я имею ввиду, что ты действительно помнишь? — поняв мое недоумение, он пояснил, все так же отрешенно глядя в темнеющее небо:
— Когда человек сталкивается с потусторонним, он что-то чувствует... чувствует нутром ЭТО. ЧТО ты чувствовал?
Я, наконец, понял, о чем он говорит, и задумался. Признаться, помнил я немного. Кроме того, что мы никогда не ходили в тот дом, в котором якобы сгорела семья, ничего конкретно в голову не приходило. Каждый раз, проходя мимо, я просто чувствовал опасность с той стороны и, косясь на черные окна его, старался быстрее проскочить. Лишь потом я вспомнил, что поблизости от дома никто не жил: одна семья переехала в город и никто более о них не слышал. Другой соседский дом опустел после смерти одинокой бабушки, третий — был продан неизвестно кому, владелец никогда не объявлялся. В общем, тихо и пусто было вокруг, даже вездесущие воробьи прерывали свой неугомонный птичий гам... А еще иногда я чувствовал, что в спину мне кто-то смотрит. Неотрывно, словно, охотник высматривающий поутру дичь. Тогда я, ощущая смутное и гнетущее давление где-то внутри себя, ускорял шаг, а то и вовсе срывался на бег. Я вспомнил это и рассказал Илье — утаив, однако, что все, кого я тогда знал, чувствовали примерно то же самое. А уж слухи и деревенские байки я и вовсе опустил даже в памяти.
— Понятно. — он закивал головой и посмотрел на меня. — Значит, ты чувствовал ЭТО. Значит, ты знаешь, что такое зло...
Меня осенило: я ведь действительно понял, что он имел в виду под злом… что-то потустороннее, смрадное и темное, ненавидящее живое и все вокруг, и несравненно чужое нашему миру. Многократно усилив свои воспоминания, я снова кожей ощутил тот цепкий и чужой взгляд, прожигающий кожу где-то между лопаток, впивающийся в самое сердце и заставляющий сердце подпрыгивать от какого-то смутного и щемящего душу испуга. Или даже страха, чувства угрозы...
— Это не зло от человека человеку, — продолжал он, — оно ИНОЕ. Ты сейчас говорил с позиций человека как представителя своего общества, да и все люди подвергают любое действие суждению, отталкиваются от понятий нравственности. В нашем мышлении зло — это нечто отрицательное, но всегда относительное. То есть понятие «зла» изменяется при смене точки зрения. Я же имею в виду другое зло — отделенное от суждений, оценок, персонификаций и других проявлений мыслительной и эмоциональной человеческой деятельности.
— Абсолютное зло? — предположил я. — Насколько я себе представляю, оно в принципе невозможно, как и абсолютное добро. Мы любое событие будем интерпретировать, вкладывая в него личностные и нравственные значения.
— Хм... Согласен. Абсолютное зло невозможно идентифицировать с нашей позиции, только Бог, наверное, сможет распознать это явление. Но... я не берусь судить об абсолютных значениях этой пары, тем не мене,е могу кое-что рассказать из моей жизни. А ты уж сам решай, что это было.
— Расскажи, пожалуйста. — попросил тогда я, заинтригованный необыкновенной для меня темой разговора.
Илья молча взял стаканы и вышел за чаем к проводнику, а когда пришел — пустился в свой странный и мрачный рассказ. Далее я буду рассказывать от его имени.
Воспользуйтесь платформой Pokupo.ru для монетизации творчества. Без абонентской платы и скрытых платежей, взимается только комиссия с оборота. При обороте до 30 тысяч рублей можете работать вообще без комиссии.
С Pokupo начинать бизнес легко!
По всем вопросам - к @ivelon. Или в телеграм-чат сообщества Pokupo.