[Авторский] Поселок, которого нет...
История родной деревни
Основано на реальных событиях; но я позволила себе смешать несколько реальных судеб и событий в единое целое, а также несколько вольно обошлась с некоторыми историческими деталями и моментами (ничего не меняя принципиально в логике этих деталей и моментов).
Я даже не знаю, с чего начать. Я начну немного бессвязно, простите меня?
Я думала о том, как мы влюбляемся. Как мы выбираем объект нашей любви, почему именно его? Что внутри нас чувствует, что это именно он — наш, родной, и к нему стремятся души и сердца наши?
Н.П.Крымов Когда цветут липы, 1947
Есть одна теория, согласно которой мы выбираем тех, кто напоминает нам кого-то хорошего из нашего детства, кто навеки отпечатался в нашем бессознательном. И когда мы встречаем кого-то похожего, то чувствуем глубоко внутри, что он — родной. Согласно этой же теории, мы привязываемся к близким, потому что они были с нами, когда мы были маленькие, мир был большой, и нам было очень страшно оставаться одним. Но они были рядом и защищали нас, поэтому мы выжили.
Он был со мной рядом в моем детстве. Мое первое воспоминание связано с ним: лето, одноэтажные поселковые дома, дорога, усыпанная битым углем, большие раскидистые деревья и нарисованные на остановке лиса и колобок. И еще тихий гул, который всегда был и воспринимался обязательной частью мира - это гудели работающие шахты.
Через несколько лет мы с мамой оттуда сбежали, она схватила меня в охапку, и мы сели на автобус в город, а я смотрела назад, туда, где на горизонте чернели терриконы, были нарисованные на остановке лиса и колобок, и я понимала, что там остались мои душа и сердце, но я не смогу забрать их с собой.
Дедушка отказался уезжать с нами. Он сказал, что поселок — его родина, а с близкими всегда остаются, когда они болеют и умирают. А я не осталась, я сбежала. Смогу ли я простить себя за это?
Давайте я лучше расскажу вам, откуда вообще возник этот поселок.
Ему сейчас не больше семидесяти пяти лет, он возник сразу после войны. В то время был другой поселок, чуть севернее, там жил мой дедушка. Тому поселку очень повезло: война не тронула его жителей. Дедушка рассказывал, что немцы прошли мимо (он даже видел как-то ночью вдали их колонны и слышал грохот машин), потому что их больше интересовал большой город вдали, им не было пока дела до небольшого поселка. Город долго сопротивлялся, его несколько раз захватывали и освобождали, и немцы вообще забыли про небольшой поселок неподалеку. Потом к нам пришел мир, и в том поселке появилось много новых людей. Это были репатриированные, которым было негде жить. Сначала их вместе с другими жителями расселяли по новостройкам, по несколько человек на одну квартиру. Так рассказывал дедушка. Было очень тесно, но это было неважно, потому что наступил мир.
Вскоре стало очевидно, что квартир на всех не хватает.
Мой дедушка и его сестра тогда уже начали работать на шахте, поначалу они занимались охлаждением котла. Это была не самая тяжёлая работа, самая тяжелая была под землей, в забое, но она также была очень важна. Целый день они возились с котлом, а к вечеру возвращались домой. Но квартир на всех не хватало, и нужно было что-то придумать.
Тогда дедушка позвал еще двух своих товарищей, они взяли по лопате, принялись осматривать пространство земли вокруг и через несколько часов нашли то, что искали: большой кусок плодородной земли, по которому протекала балка. Дедушка воткнул лопату в землю и сказал: "Здесь будет мой дом". Так и возник наш поселок.
Художник Солодовников А.П.
Конечно, потом еще много дней ушло на постройку дома и выправление нужных документов. Дедушка и его сестра приходили с работы и, не ужиная, заготавливали сено, смешивали его с глиной — это были саманные блоки; из них и строился дом. Весь дом нельзя было построить из одних только блоков, нужно было еще и дерево, и бригадир с дедушкиной работы разрешил им брать доски со склада. Вообще это делать было не положено, но бригадир понимал: людям нужно где-то жить.
У каждого должен быть свой дом.
Я не смогла побывать в том доме. К тому моменту, как я родилась, дедушка уже много лет жил в другом. Он тоже построил его сам, но позже, война тогда уже давно закончилась, и у него было много хороших материалов для строительства. Этот дом большой и просторный, с высокими потолками, коврами на стенах, старыми мебельными гарнитурами и стеклянными сервизами в шкафу. Когда я впервые узнала об этом, то подумала: “Интересно, а смогла бы я так: взять и построить дом?”.
Как-то раз, когда я была далеко от этого дома, я прочитала в блоге одной женщины о "мерзостях прошлых лет". Она думала о прошлом, и, на мой взгляд, думала много лишнего; я закрыла вкладку на строчке "вечные ковры на стенах, совковый гарнитур и мытье в тазиках". Мне стало безумно обидно за наш с дедушкой дом: чем ей так насолили ковры и гарнитуры? Я не знаю, были ли ковры в той квартире, где дедушка жил после войны. Скорее всего, не было, откуда после войны взяться коврам, но когда стало жить чуть легче и свободнее, дедушка повесил их на стену, потому что ему захотелось. Он имел на это право, ведь это был его дом, он сам построил его.
Интересно, а та женщина, она смогла бы построить сама дом?
Дедушка смог, и они жили там большой дружной семьей, и весь поселок вместе с ними. Строились новые дома, появились больница и школа, разрабатывались шахты. Родилась моя мама, а позднее я. А потом мы сбежали, потому что земля задрожала под ногами, а небо упало на землю, и нам пришлось бежать очень быстро, чтобы спастись.
На самом деле, конечно, ничего такого не произошло, по крайней мере, внешне все осталось по-прежнему. Я потом долго думала на эту тему: “Выходит, когда где-то случается конец света, в других местах этого просто не замечают”. Иногда этого не видят и сами жители, стараясь не думать о происходящем, и только те, кому есть что терять, и у кого есть маленькие дети, не могут позволить себе забыть, они хватают их в охапку и убегают, оставляя свою родину за спиной.
Я сейчас рассказываю вам о том, как остановились шахты.
Наш поселок, как и все прочие моногорода и селения, зависел от своего главного предприятия — шахт.
Это было сердце нашего поселка, пока оно билось, он был жив. Оно могло биться долго, так как было молодым и здоровым, незадолго до его остановки было установлено новое оборудование, хорошее и дорогое. "На целый миллион", как сказал дедушка.
Потом началась перестройка, и шахты перекупила иностранная компания, кажется, греческая, но я не уверена, не запомнила точно, а дедушка не любит об этом вспоминать. Они тогда сказали, что шахты нерентабельны, в них нельзя находиться и работать, их нужно уничтожить. Все знали, что это была неправда: шахты не были таковыми, в них было новое хорошее оборудование, просто владельцы компании боялись конкуренции, им было выгоднее видеть шахты мертвыми.
Они затопили шахты вместе с оборудованием, которое никто не стал доставать на поверхность, и вместе с этим они уничтожили наш поселок. Никто не хотел думать об этом тогда, всем было страшно осознать эту мысль, и только те, у кого были дети, не могли себе позволить забыть, что нужно спасаться.
Поселок начал медленно умирать. Все кто мог, начал перебираться в город, туда, где были рабочие места, строились новые дома. Молодежь уезжала в числе первых. Закрылась в связи с недобором школа. В больнице оставалось все меньше людей, а требовалось наоборот все больше: в поселке остались одни старики, им нужно было много медицинской помощи.
Фото взяты из "Последние из селян: Умирающая украинская деревня в проекте Виктории Сорочински"
Конечно, поселок умер еще не до конца, он пока немного жив. Там доживают свой век старики, туда приезжает на каникулы молодежь, чтобы потом обязательно уехать куда-нибудь подальше от разрушенных зданий. Там по ночам запирают окна и двери и спускают с цепей сторожевых собак, чтобы наркоманы и пьяницы не влезли в последние живые дома. И, когда я приезжаю туда, мне все время хочется думать, что мне показалось, что все не так и поселок жив, что вот-вот снова запустят шахты, откачают из них каким-то чудом всю воду, снова откроют школу, закончат, наконец, проводить канализацию и газ, не зря же начинали это дело полвека назад, обновят краски на старой автобусной остановке, там, где нарисованы лиса и колобок.
И я пойму, что моя родина жива, и мне не нужно будет покидать ее.
Каждый раз, когда я уезжаю и понимаю, что душа и сердце мое по-прежнему здесь, мне кажется, что я схожу с ума от тоски и горя. Перед тем, как сесть в автобус и уехать, я обязательно закрываю глаза, снова и снова, и не слышу гула шахт, а значит, моя родина мертва, и я не смогу оживить ее, ведь я не мой дедушка, я не умею строить дома.
Мне иногда снятся сны о том, как дедушка учит меня строить дома, мы вместе готовим сено и замешиваем глину, строим новые, куда красивее предыдущих, дома, а потом — огромный насос, с помощью которого выкачиваем всю воду из шахт, и я снова слышу их ровный гул. Я просыпаюсь вся в слезах, я звоню дедушке, чтобы убедиться, что он жив и хорошо себя чувствует, что камыши не горят и сугробов не намело, и мне не нужно срочно отпрашиваться с работы и мчаться к нему. Самое страшное — когда наметает сугробы. Потому что никакая скорая не сможет проехать по ним.
Я не умею строить дома и не могу спасти поселок, но я могу купить дедушке необходимые лекарства. И я могу звонить и приезжать как можно чаще, потому что когда близкие болеют и тихо умирают, мы должны быть рядом.
Мне нужно заканчивать историю, ведь здесь больше ничего нельзя сказать и сделать. Но мне не хочется. Меня тянет, пусть мысленно, находится где-то там, среди старых домов и заброшенных шахт, там, где остались душа и сердце мое. Там на горизонте чернеют терриконы, весь уголь в них уже выгорел, а пустоты обвалились, по ним уже можно спокойно лазить, не боясь угодить в ловушку. И это, в общем-то, все, что я смогу показать в будущем своим детям.
И больше всего на свете я боюсь, что им это будет неинтересно, ведь у них будет совсем другая жизнь, они не поймут и, может быть, даже уедут за границу. И я, конечно, с этим соглашусь, потому что за границей хорошая работа и перспективы, там можно спокойно жить и не бояться, что в следующую секунду земля задрожит, а небо упадет на землю, как произошло тогда с нами, когда закрылись шахты.
Поймете ли вы мой страх?
Но я никогда не смогу уехать с ними: там слишком шумно, слишком много чужих лиц и историй. Может быть, они будут навещать меня раз в месяц и привозить лекарства.
У моей истории не будет счастливого финала, но такие истории тоже нужно помнить. Мне кажется, именно их и нужно не забывать в первую очередь. Мне вообще очень хочется, чтобы мы помнили наши истории.
Если у нас их не будет,то останется одна только пустота, и мы будем изо всех сил пытаться заполнить ее любыми словесными конструкциями. Возможно, это будут рассказы с далеких земель, с которых мы будем счищать всю иноземность и тщетно пытаться перекроить на свой лад, или это будут какие-то выдуманные истории о людях, которых никогда не было и быть не могло. Может, это просто будет какой-то словесный мусор: мы будем изо всех сил стараться заполнить им свою пустоту, но даже если нам это удастся, мы просто обнаружим себя однажды в горе грязи и щепок. И как нам тогда вспомнить нас настоящих?
Учебники в этом не помогут, в них напишут очень сухо, если вообще вспомнят: "Шахты были затоплены, и поселочный пункт оказался на грани исчезновения". Там не напишут, как мама собирала баулы, и ей тоже очень не хотелось уезжать, как дедушка уговаривал ее, потому что в городе были хорошие перспективы, как я каждый раз сажусь в автобус, уезжая, и закрываю глаза в тщетной надежде, что произойдет чудо, и я услышу знакомый с детства гул.
Хотя с чего им помнить про старый поселок?
Я так рада, что теперь хотя бы вы тоже в курсе этой истории. Вы теперь тоже знаете, как прожил свою жизнь поселок, а значит, память о нем не умерла. Но я по-прежнему не скажу, какой именно — чтобы не обиделись другие поселки, ведь эта история произошла со многими из них.
Николай Петрович Крымов. Изменение в пейзаже отношений по тону и цвету в разное время суток. Учебный пейзаж-таблица, 1934
Команда Vp-cryptoRostov выражает благодарность Ольге за предоставленный авторский материал!
