Тени отдельной реальности
К моменту публикации книг Кастанеды на русском языке, осуществленной издательством «София» в 1993 году, американским ученым были написаны девять из двенадцати книг. Русскоязычный читатель получил всё… и сразу. На прилавках книжных магазинов, словно по мановению волшебной палочки возникли несколько увесистых томов, снабженных захватывающими, сюрреалистическими иллюстрациями С. Ерко.
Когда же искатель истины, жаждущий просветления, раскрывал одну из толстых книг, еще решая – покупать это или нет, то к удивлению своему обнаруживал, что перед ним произведение художественной литературы. Продавцы, стоящие неподалеку, чаще всего разводили руками, затрудняясь ответить, про что именно тут написано. Мистика? Пожалуй. Фантастика? Быть может. Эзотерика? Вроде бы.
Но несмотря на изобилие эзотерической, оккультной и околомистической литературы, заполонившей в ту пору столики и картонки уличных развалов, вдумчивый, внимательный читатель мог ощущить своеобразность кастанедианских текстов, их уникальную ауру, особенную поэтичность, не имеющую ничего общего с произведениями, где приводились схемы астральных оболочек, подробные описания чакр, четкие пошаговые инструкции и конкретные рецепты.
Тексты Кастанеды были странными, непривычными, ни на что непохожими. Казалось, этот автор задался целью не столько привлечь, сколько оттолкнуть легкомысленного и поверхностного читателя, ориентированного на быстрый, гарантированный результат в деле изменения себя и преображения своей жизни. Учитель Кастанеды - таинственный дон Хуан оказался не совсем таким духовным наставником, которого ожидал увидеть читатель, привыкший к образам «гуру», вознесенных учителей и преуспевающих мастеров. Старый индеец был беден и прост, не требовал почасовой платы или преданного служения, но и не гарантировал быстрого безболезненного результата. Напротив, он чаще чем следовало говорил о тяжком труде, мучительном страхе, дисциплине и выдержке, о том, что путь знания – это не увеселительная прогулка, а нечто требующее решимости, настороженности, терпения и благоговения. Даже и речи не было о гарантированном результате, под сомнение ставилась достижимость основных целей, как и вообще вероятность выживания на этом, без сомнения, опасном и трудном пути. Старик любил пошутить, говоря по-нашему: повалять дурака, да и вообще, судя по всему, обладал отменным чувством юмора, что – опять-таки – шло вразрез со сложившимся стереотипом Мастера, ну или архетипом Мага.
Но было во всей этой истории нечто куда более примечательное, ощущение того, что старик - крут.
Очень крут.
И поныне осталось загадкой, каким образом Кастанеде удалось реализовать это на уровне художественного текста; изобразить литературного персонажа так, чтобы его слова и поступки выглядели не просто реальными и живыми, а казались наполненными силой, мощной энергией, ощутить которую не составляло труда. Всего-то и требовалось – прочитать несколько строк, перевернуть страницу-другую.
Вместе с этим, крутизна старого индейца-видящего оказалась своеобразным знаком качества, психотехническим требованием, негласно выдвинутым по отношению ко всем тем, кто всерьез заинтересовался этой историей. И поныне не требуется большого ума, чтобы понять простую и очевидную вещь: без проводника и опытного наставника во вселенной дона Хуана делать нечего.
Рассказывая свою историю, Кастанеда действовал так, словно его произведения существуют сами по себе: книги-загадки, тексты-головоломки, смысловые феномены, о которых только и можно сказать: они не такие, какими кажутся. Сам Карлос неоднократно подчеркивал, что дон Хуан - реально существующий человек, но этим все и исчерпывалось. Именно поэтому читатели верили в существование дона Хуана, не веря; пытались следовать его рекомендациям, в сущности, не имея ни малейшего представления о том, как это делать; надеялись, что в следующей из своих книг Карлос, наконец-то, сможет предложить людям что-то кроме своих слов. В общей сложности было продано около восьми миллионов книг Кастанеды, а потому можно сказать, что среди тех, кто не просто прочитал его книги, но и попытался реализовать что-нибудь на практике были тысячи, десятки тысяч человек.
И если попытаться вообразить, что это было началом новой традиции, начальной фазой перехода учения доан Хуана на другую, общечеловеческую ступень реализации, то и представить себе нельзя более нелепого, безумного и трагикомичного старта. Трудно сказать, что происходило на другой стороне земного шара, но когда учение дона Хуана пришло на постсоветское пространство, то под его невидимыми знаменами собралась огромная армия почитателей и последователей, представляющая собой разношерстный сброд, среди которого встречались творческие личности, фрики и наркоманы всех мастей, люди со странностями и закоренелые контркультурщики. Во всей это массе, наиболее адекватными казались лишь те, кто почерпнул из текстов Кастанеды самую малость, что-то, так сказать, для себя.
Уникальность явления дона Хуана российскому народу заключалась еще и в том, что его художественным «пророком», интеллектуальным «апостолом» стал никто иной, как Виктор Пелевин. Получив возможность познакомиться с трудами Кастанеды в «самиздатовском» варианте, этот писатель проникся творчеством американского писателя, итогом чего стало написание им целого ряда художественных произведений, талантливо, самобытно иллюстрирующих приключения Карлоса Кастанеды.
«Затворник и Шестипалый», «Принц Госплана», «Желтая стрела», «Жизнь насекомых» были представлены вниманию публики, в основной своей массе не имеющей ни малейшего представления о творчестве Карлоса Кастанеды. И это тем более примечательно, что вышеупомянутые произведения «сделали» имя Виктору Олеговичу. Конечно, мы можем рассматривать их, как прелюдию к «Поколению Пи», «Чапаеву» или «А Хули», но и поныне находится немало читателей, убежденных в том, что то был лучший, самый искренний и оптимистичный творческий период Пелевина.
Как уже было сказано мною выше, Пелевин не просто цитирует Кастанеду, разбрасывает ссылки или «как бы намекает» на его значимость, нет, он пытается переосмыслить, понять, художественно проработать ту или иную кастанедианскую концепцию. Да, порою образы, вышедшие из-под его пера кажутся гротескными созданиями, неуклюжими «големами», чье существование принципиально невозможно, как невозможен Затворник на территории птицекомбината или поезд, намеренно ведомый к разрушенному мосту. Но такое впечатление сохраняется до тех пор, пока мы воспринимаем данные метафоры в отрыве от первосмыслов, упуская из виду, что они - тени отдельной, невозможной для нас реальности.
Приходится признать, что таким же неуместным, ирреальным, выходящим за рамки привычных представлений выглядит образ дона Хуана, явленный на страницах книг Кастанеды. Что если перед нами художественная тень человека, что был не от мира сего? Если был, конечно. В любом случае, говоря о дисциплине, трезвости, осознанном отношении к смерти, психоактивной и сексуальной аскезе, дон Хуан всегда утверждал иное, отличное от диктуемого большинством отношение к жизни, себе и миру. И здесь видится одна из основных причин того, почему тексты Кастанеды принято считать асоциальной, в общем-то глубоко деструктивной литературой, что в принципе является темой отдельного разговора. Пока же важно заметить, что снимая кальку с образа дона Хуана и отрисовывая по ней своих новых героев – Затворника, Хана или Митю, Пелевин сгладил, смягчил резкие черты старого индейца. Специфичность образа дона Хуана объясняется тем, что он представлен существом, потерявшим человеческую форму, отбросившим нечто, что делает нас людьми, но Пелевин сделал своих героев более человечными, а потому приблизил к своему, прежде всего русскому читателю.