Вектор времени (Часть 1.22. Весть из прошлого)
Издавая закон, ставь себя на место того, кто должен ему подчиняться. Екатерина Великая
В темной пыльной комнате стояла старая металлическая кровать, засте-ленная прожженным в нескольких местах ватным одеялом, грязный, залитый бурой жидкостью стол, несколько стульев и покосившийся трехдверный шкаф с зеркалом. На маленьком современном телевизоре «Сони» стоял оклад от иконы. Святой лик заменяла мятая, небрежно вырванная из журнала репродукция Рублевской «Троицы». Саму икону хозяин квартиры загнал на рынке, когда понадобились средства на выпивку, и, как человек набожный, до сих пор раскаивался в этом, по ночам, когда был трезвым, на коленях молил прощения у репродукции.
— Как, Пчелка, все карманы облегчаешь? — осведомился Костыль вы-таскивая из сумки бутылку «Киндзмараули».
Силеверстова Афанасия Михайловича прозвали Пчелкой еще в далекой молодости, когда он в первый раз попал на нары за мелкое воровство — в голодные годы украл из заводской столовой буханку хлеба, за что был приговорен к трем годам и отправлен в «СЛОН» — соловецкий лагерь особого назначения — для перевоспитания.
В лагере его действительно «перевоспитали» — через год за примерное поведение он вышел высококвалифицированным вором-карманником. А примерное поведение Афанасия заключалось в том, что в самых тяжелых и суровых условиях содержания в Соловецком монастыре он ухитрился разводить соорудить пчел и баловать свежим медком лагерное начальство.
Начальник лагеря не хотел отпускать парнишку на свободу, а даже наоборот — прибавить ему дополнительно годков пять. Но Пчелка сумел-таки втолковать тугодумному энкавэдэшнику, что на свободе он лично ему, начальнику лагеря и начальнику его оперативной части принесет больше пользы — каждые полгода будет высылать по бочонку меду, что намного больше, чем получали с лагерной пасеки. «Получал начальник лагеря в действительности немного, так как большая часть уходила для укрепления здоровья ворам в законе и прочим воровским авторитетам, считавшимися социально близкими к руководству страны, чем осужденные по известной пятьдесят восьмой статье).
Таким образом, Пчелка оказался на свободе, но, к чести сказать, слово свое он сдержал и свежий мед всегда был на столе начальника лагеря, пока вскоре он сам не стал политическим заключенным.
— Не, надоело. Я теперь самый что ни на есть законопослушный гражданин. Веду честную жизнь — бутылки собираю. Штучка — полтыщи. На площади у трех вокзалов, а иногда, если конкуренты проспят, то и в электричках. Место рыбное. Все знают, что я там промышляю. Ни одна паскуда конкурентная на мою территорию не сунется. Меня там уважают.
— И как у тебя с деньгами? — спросил Костыль, разливая вино по стаканам, которые его напарник тщательно, с мылом, отдраил в ванной.
— Так себе. В принципе, если поднапрячься, за день можно до сотни штук насшибать, но расходы уж очень большие. Сам знаешь, почем горючее для моего «ржавого мотора».
Пчелка опрокинул стакан, налил себе еще, а бутылку спрятал в шкаф, пояснив:
— Соседке остатки. Пусть порадуется. Кто же о ней, старой, еще позаботится.
— Да уж, какой ты внимательный — радость — на склоне лет, — Ко-стыль вытащил из кармана две хрустящие сотенные купюры. — Новенькие, только из банка.
— А мне-то что?
— Викентьича знаешь?
— Это который по машинам? Знаю. Его хотели вместо вас, сорванцов, к суду за кражу привлечь, но кто-то подсобил и отмазали. Гуманисты, как сейчас в газетах пишут.
— А Григория, Дениса, которые у него подмастерьям работали? Ну, что пожар в его мастерской учинили?
— Знаю. Денис совсем малой, лет семнадцать. Вежливый, здоровается. Уважает меня. А Григорий — это ваш человек. У нас бают, что это его рук дело.
— Пусть, что хотят твои кореша говорят. Мне этого малого, Дениса, найти надо. Он смылся куда-то. И срочно нужен. Получишь еще пять бумажек.
Костыль знал, к кому обратиться. Пчелка с его общительным характером и авторитетом ловкого вора знал все о столице и ее окрестностях: о жизни местных наркоманов, грабителей, убийц. А с Григорием и Денисом жил по соседству, так что ему и карты в руки.
Пчелка посмотрел купюру в сто тысяч на просвет.
— Ты еще на зуб попробуй.
— Ладно. И не из-за денег, а токма лишь из душевного к тебе отношения, Костылечек. Мы ж друг друга уважаем, правда, брат мой?
— Узнаю, что динамишь... — сразу же решил предупредить старика Костыль.
— Ладно, ладно, не маленький...
К порученному делу Пчелка отнесся со всей ответственностью. При-шлось побегать, попотеть. Зато, когда вновь объявился Костыль, Пчелка небрежно протянул ему мятый тетрадный листок, исписанный корявым почерком.
— Вот тебе адреса, где его можно найти. Гони бабки...
… — Работать надо, а не теории строить! — хлопнул ладонью по столу начальник УВД. — Чтоб мальчишка был найден. В самое ближайшее время.
Генерал был взвинчен, так что досталось и начальнику уголовного ро-зыска, и Квасову Кириллу Климовичу «или в простонародье среди работников уголовного розыска — Трика — три буквы «К») как старшему группы по раскрытию недавних четырех убийств.
Упреки были определенно незаслуженными. Да, под руку генералу лучше было бы не попадаться, но начальственные громы и молнии отскакивали от Квасова, как дробь от танковой брони. Он делал свое дело, а что об этом думают наверху или внизу, или вообще где бы то ни было — его совершенно не волновало.
Дурное расположение духа начальника управления было вполне объяснимо. В последние дни неприятности посыпались одна за другой. Лейтенант-гаишник, напившись до умопомрачения, не поладил со своим сослуживцем - самогонщиком — разошелся в определении стоимости продукта, после чего хотел попугать табельным пистолетом, спьяну выстрелил, отправив на больничную койку. Это раз. На улице хулиганы налетели на пожвипившего участкового, и пока тот пытался объяснить — мол, не надо грубить, драться, — его отколотили и оставили без «черемухи» и пистолета. Это два. Ну а третье — утром угнали оперативный уазик с рацией, радиотелефоном и двумя задержанными в кормовом отсеке машины.
— Ну что, досталось тебе от маршала нашего? — спросил Кононенко, скучающе щелкающий семечки.
— Плевать хотелось, — отмахнулся Квасов.
— Кир, у тебя еще сотню тысяч рублей на мою бедность не найдется? — перевел разговор Кононенко.
— Что, Леночка и мою сотню успела оприходовать?
— Нет. Жена софу купила.
— За полтинник?
— Остальные теща дала.
— Ясно, — Квасов достал из кармана пять мятых десяток.
— Вместо мальчишки ты софу искал.
— Нет, мальчишку я тоже искал. Мы искали. И ищем.
Дениса на самом деле искали. Искали профессионально. Ориентировки, работа по связям, подключение гласных и негласных возможностей милицей-ского механизма. Этих самых возможностей вроде бы и немало, но пока все было впустую.
— Работать надо, как пчела, — поддел напарника Квасов. — Ас сыска. Придумай что-нибудь.
Кононенко работал в розыске почти что с детства с двадцатилетнего возраста. Шестнадцать годков службы, опыт и отличная зрительная память снискали ему славу человека — компьютера. Преступный мир он знал, пожалуй, лучше всех в отделе, не раз выручал при раскрытии опасных преступлений.
— О, елки—палки! — Кононенко с размаху хлопнул себя по лбу ладо-нью. — Пчелка, точно!
Пчелку Кононенко знал хорошо. И Пчелка знал старшего оперуполномоченного тоже неплохо. А еще лучше знал, чем он ему обязан. Однажды, будучи совершенно невиновным «правда, лишь в том преступлении), карманник подозревался в серьезном деле. Блестяще разобравшись в этой истории, Кононенко выручил его. А еще помнил Пчелка, что после этого был вынужден делиться сведениями строго конфиденциального характера. В результате этого бешеный Чингиз, на совести которого было пять убийств, был пристрелен при задержании, а группа Салаяна, трясшая подпольных миллионеров Корейко, получила долгую «прописку» в местах лишения свободы. За подобные услуги уголовному розыску Пчелке полагалось наказание, вовсе не относящееся в преступном мире к разряду исключительных — смерть.
Пчелка не получал с угрозыска денег и на бутылках зарабатывал поболе, предпочитал хитрить и морочить оперативников. Но при нажиме из него можно было порой выдавить ценные сведения.
Узнав, кто такой Пчелка, Трика пожал плечами недоверчиво:
— Думаешь, он может что-то знать?
— Не знает, так узнает. Такой жучок и проныра, каких поискать... Загружаемся в «БТР» и понеслись.
Когда зеленые «Жигули» остановились у добротного, восьмиэтажного, пятидесятых годов постройки, дома, которые в народе именуются генераль-скими, Квасов удивился:
— Этот ханыга в таком доме проживает?
— Ну, да. Тут еще крутые новорусские бизнесмены и директор «почтового ящика» живут. Это опера в хрущобах ютятся, а карманнику не положено.
На звонок в дверь долго никто не открывал. Наконец-то послышались шаркающие шаги, и дверь медленно, со скрипом открылась.
— О, Василий батькович, извините, запамятовал отчество, как я рад тебя видеть! — Пчелка покачивался, от него несло перегаром, под глазами лежали синие тени. Он попытался придать своему помятому лицу счастливое выражение.
— Привет, Пчелка.
— А товарища твоего что-то не узнаю.
— Еще узнаешь, — успокоил его Квасов.
В комнате, пригласив незваных гостей сесть, Пчелка как бы невзначай положил газету на край стола. Кононенко заметил этот маневр, приподнял газету и ткнул пальцем в пять хрустящих сотенных купюр нового образца.
— Откуда?
— Да так, отдают люди старые долги.
— Помощь твоя требуется. Не откажешь?
— Как можно, — наигранно бодро отозвался Пчелка.
— Надобно одного человечка найти.
— Все кого-то ищут.
— Кто «все»?
— Да так, к делу не относится. Кого искать? — спросил Пчелка, подни-маясь с кровати. Он плеснул себе в стакан воды из литровой банки с этикеткой «маринованные огурцы» и начал жадно глотать.
— Соседа твоего, — Кононенко положил на стол две фотографии парня. — Дениса.
Пчелка поперхнулся и судорожно закашлялся. Откашлявшись и вытерев рукавом лицо, пряча глаза, он покачал головой:
— Я его плохо знаю. Где искать? Я человек старый, больной, всеми позабытый - позаброшенный.
— Не прибедняйся. Пчелка, а то у меня сейчас слезы на глаза навернут-ся, — усмехнулся Кононенко.
— Не, тут глухо. Хотя, конечно, можно попытаться, но я не га-рантирую, потому что... — начал вяло тянуть волынку Пчелка, и стало понятно, что искать никого он не намерен.
— Значит, считай, что тебе не повезло, — негромко произнес Квасов.
— Это почему? — насторожился Пчелка. Этот человек ему не нравился. Похоже, он относится к худшей категории легавых — угрюмым фанатам. Такие, чтобы раскрутить дело и запихнуть какого-нибудь беднягу - урку за решетку, готовы земной шар перевернуть вверх ногами.
— Потому что я человек трепливый, — Квасов вытащил сигарету, подошел к окну, распахнул форточку, чтобы проветрить комнату, и затянулся. — Могу невзначай проболтаться кому-нибудь, о твоих «подвигах» на благо правосудия.
— Василий батькович, что он говорит? Это же нечестно! Мы же всегда с вами по-человечески.
— Мне очень жаль, Пчелка. Я к тебе со всей душой, — развел руками Кононенко и, придвинувшись к Пчелке, прошептал. — Как раз сейчас проку-рор проводит пресс-конференцию. Все ребята уже там.
Старик внимательно посмотрел на оперативников, что-то обдумывая в своей голове.
— А, ладно, — махнул он рукой. Достал из шкафа школьную тетрадку и ручку и стал что-то быстро писать — память у старика была отменной.
Оперативники, прочитав записку, в безмолвии и удивлении уставились на карманника. А тот, предвосхищая вопросы, рассказал все, что знал о Денисе.
Когда потрясение прошло, Трика спросил Пчелку:
— Так мог этот парень совершить эти страшные преступления?
— Не-а! Его уже в городе не было. А как только появились ваши цветные расклейки, одну из них с моим верным товарищем послал вдогонку, чтобы предупредить. Знаете как: предупрежден, значит вооружен, — изрек он древнюю мысль.
— Значит против нас работаешь?
— Нет, я против вас живу. А парень, чувствую, попал в беду. Но учтите, последний адресок с хитрецой. Номер дома-то я Костылю как раз на десяток уменьшил. Подумал, если найдет он Дениса, подумает, что я спьяну ошибся, а не найдет — парню повезет. Вот так!