Всемирная история в диалогах. Диалог 3-ий
Продолжение. Предыдущий диалог тут.
За карточным столом
В комнате было темно и накурено. Единственный источник света – большая лампа под каким-то задрипаным абажуром – выхватывал из мрака только часть помещения – огромный круглый стол, за которым расположились трое. На столе стояли несколько бутылок с какой-то мутной бурдой, три стакана, лежала колода карт и в самом центре стола банк.
– Итак, джентльмены, продолжим, – спокойным голосом пастора с амвона Тринити-Чёрч произнёс джентльмен с узким овальным лицом. – Кто сдаёт карты?
Сидевший слева от него толстяк, привычным движением губ переложивший дымящую сигару из левого уголка рта в правый, потянулся за картами:
– Пожалуй, моя очередь, Франс.
Он сгрёб своими короткими пальцами карты в кучу, сложил их в колоду и, откинувшись на спинку стула, стал не спеша перетасовывать:
– И всё-таки я не понимаю, Ёся, какого чёрта, ты собрал нас сегодня! Я, конечно, люблю перекинуться с друзьями в картишки и опрокинуть стаканчик-другой «Бурбона», но у меня слишком много дел, чтобы...
– Ой, Уинсинн МакГэндольф, шо ви говогите? Какие могут быть дела в шаббат? – живо откликнулся до того тихо сидевший на своей табуретке маленький еврейчик.
– Ёся, если ты – еврей, – не преминул вмешаться в разговор «пастор из Тринити-Чёрч», – это не означает, что мы с Винни – тоже.
– Таки да, Фганс, – вздохнул в ответ Ёся, грустно кивая большим, как клюв ворона Одина, носом. – Никто не совегшенен!
При этих словах лицо толстяка Уинсинна стало пунцовым, и он готов был разразиться бранью, но Франс ван Розенфельд опередил его:
– Успокойся, Винни! Ты же знаешь Рабиновича: у него ни с чем не сравнимое чувство юмора... Кстати, Еся, у меня, пожалуй, тоже есть капля еврейской крови. Во всяком случае, фамилия подходящая.
– А шо вам говогил Габинович! – еврей многозначительно поднял вверх пожелтевший от табака указательный палец, затем вдруг посмотрел на него как-то по особому внимательно, будто видел впервые, и начал набивать свою большую глиняную трубку сигаретным табаком.
Тем временем, успевший немного прийти в себя МакРэндольф сдал карты присутствующим, хлебнул добрый глоток виски и затем, изучающе глядя на Рабиновича, произнёс:
– Итак, Ёся..?
– Шо такое? – непонимающе заморгал глазами старый еврей.
– Ой, не темни, – нетерпеливо бросил Уинсинн. – Я давно тебя знаю: ты никогда ничего не делаешь просто так. Говори, чего мы торчим тут в уик-энд!
– И шо то за люди? Ёся к ним – со всем сегдцем, можно сказать, гаскгил свою душу на изнанку, пгинёс мацу, а они мене в чём-то подозгевают...
– Еся, не тяни кота за хвост! – уже не выдержал всегда спокойный ван Розенфельд.
– Хогошо, хогошо! – успокаивающе замахал руками Рабинович и, сменив тон, начал свой рассказ, будто только и ждал слов Франса. – Господа! Ви все мене знаете. Ёся мухи не обидит. Если джентльмену нужна хогошая выпивка – он идёт к Ёсе. Если кому-то нужна девочка – Ёся поможет. Кому-то нужен мальчик? Таки Ёся снова спешит на помощь! Всем хогошо – и Ёсе приятно...
При этих словах МакРэндольф поморщился и, вынув изо рта сигару, уже готов был остановить спич Рабиновича, когда тот, наконец, перешёл к сути вопроса:
– ... но то, шо пгоисходит в последнее вгемя, мешает мене жить, габотать и доставлять гадость людям.
– Немчура? – зажигая сигарету, вставленную в длинный элегантный, как и он сам, мундштук коротко бросил ван Розенфельд.
– Таки да. В пгошлом годе ми совместными усилиями загнали банды колбасников в подвалы и подвоготни Бгуклина, но они пгодолжают гадить Ёсе и его команде! Так жить дальше нельзя.
– Извини, Ёся, – забасил со своего стула неожиданно спокойным голосом МакРэндольф, – но у меня сейчас каждый боец на счету: мы намертво сцепились с макаронниками. Да и у Франса, как я понимаю, парни заняты разборками с «Якудзой».
Ван Розенфельд согласно кивнул, выпустив в потолок облачко сизого дыма.
– Таки ви плохо знаете Ёсю. Мене не нужны бойцы: мои гебятки поставят колбасников на ножи и без ваших пагней. Но я би не отказался от дешёвого виски, пгоизводство котогого контголигуешь ты, Фганс, и кагтофеля, котогый по своим каналам контгабандой ввозишь из Игландии ты, Винни.
В повисшей тишине раздались звуки наливаемой в стакан выпивки и выдыхаемого табачного дыма.
– О'кей, Ёся, – наконец, подал голос ван Розенфельд. – Предположим, я дам своё согласие. Что я получу взамен?
– Угу, – согласно пробурчал Винни. – На кой чёрт нам это нужно? Ты и так давишь банды колбасников. Деньги, которые можно поднять на торговле виски и картофелем, тебе не особо и помогут.
– Бгатья, – проникновенно начал Рабинович и чуть было не ляпнул «... и сёстгы», но вовремя спохватился, попутно замечая краем глаза, как скривились лица у ван Розенфельда и МакРэндольфа. – Я – стагый евгей. Я не пегеношу вида кгови. И слава Яхве, не сегодня – завтга ми таки поставим колбасников на ножи. Но шо будет потом? Ви знаете, шо будет потом? Нет? Тогда Ёся вам гасскажет. Ми с вами – я, ты, Фганс, и ты, Винни, – ми будем ггысть дгуг дгугу глотки, как свога шакалов ггызутся за тело сдохшего единоплеменника!
От сказанного у МакРэндольфа едва сигара не выпала изо рта, чего за ним раньше не замечалось, а ван Розенфельд, славившийся своей выдержкой, всё же приподнял от удивления брови.
– «Оно вам надо?» – спгашиваю я. Мене нет. Я хочу дожить свой век в кгугу семьи, попивая чай с лимоном и двумя ложками сахага. Двумя, как я люблю, а не одной и не восемью! Ви мене понимаете?
– Твои предложения, Ёся! – ван Розенфельд, как всегда, был предельно лаконичен и конкретен.
– Когда мои мальчики пгиходят в лавку, только-только откгывшуюся на Бгодвее, они пгедлагают её хозяину шо? Пгавильно: делиться! И твои пагни так делают. И гебята Винни. А почему? Потому шо и наш Яхве, и ваш Иисус, и ихний Аллах завещали любить и помогать дгуг дгугу.
– Олл райт, – пророкотал молчавший до этого Уинсинн МакРэндольф. – Чего ты хочешь, Ёся? Какой кусок из «немецкого наследства» ты присмотрел? И что получу за согласие я?
– Ой, Винни! С тобой всегда пгиятно иметь дело, – радостно затряс носом Рабинович. – Я пгедлагаю такой гасклад. Ви обое даёте мене поставку виски и кагтофеля в мои пабы и лавки на Краун-Хайтс по дешёвим ценам, плюс часть Бгуклина отходит Габиновичу. Взамен же ви с Фгансом получаете оставшуюся часть Бгуклина и делите её, как захочете, часть гайона оставляя нейтгальной.
– Неплохо, неплохо, – задумчиво произнёс ван Розенфельд.
– Хм, тогда вот такой вариант, – и с этими словами МакРэндольф передал Рабиновичу салфетку, на которой успел начеркать несколько слов.
– Винни, я тебе умоляю! – удивлённо воскликнул еврей. – Какие бумажки? Габинович – не банк, он не обманет! Я бегу Кони Айленд, виски и кагтофель.
– И всё же, Ёся, что ты задумал? – подал голос ван Розенфельд. – Почему так мало?
– Таки ви плохо мене знаете: Габинович знает цену деньгам, но Габинович не жлоб!
– О'кей, – произнёс Франс. – По рукам! Винни, ты как?
– Я – в деле! – и с этими словами МакРэндольф опрокинул остатки виски в себя и покинул комнату.
Уже на улице, прощаясь с ван Розенфельдом, он бросил тому задумчиво:
– И всё-таки этот старый еврей нас надул. Доказать не могу, но... в общем, нутром чую!
Первая публикация осуществлена тут.