Искусство о тексте. Беседа с Валерием Чтаком

Нафиг живопись, я устал, приуныл, я жажду слова. Крепкого, звонкого, грозно звучащего, единого слова. В мире текста, где образы размыты, где остаются одни лишь бренды, слово, пожалуй, то единственное, что, иногда, сохраняет значение. Герой статьи моей любит слова. Валерий Чтак библиотековед по образованию. Я филолог. Душа родственная. Нашлись, поговорили, многое обсудили. От его искусства я не в восторге, но об этом после… А вот образ мыслей, взгляды, стремления — это мне близко — об этом сейчас.
Его биография? Гугл в помощь. Не хочу заниматься бесполезным делом. Дело не сложное — художник популярен. Давайте к сути. Начнем диалог.

Artifex: Слова на твоих картинах занимают очень много места. Меня заинтересовало одно. Ты говорил, что понимаешь, что картина готова, когда можешь сказать про нее, что она «секси». Так вот, какое значение ты вкладываешь в это слово?

В этом слове нет ничего похабного. Нет ощущения, что ты хочешь просто «трахнуть» то, о чем говоришь. Это один из оттенков высшей степени восторга. Это как «оху…ный», только не так грубо. К атмосфере картины, или какого-то жеста, или явления художественной культуры можно применить этот эпитет. Это сексуальная привлекательность, лишенная пошлости и похоти. Если мы говорим про пластику, про образы, про визуальные ходы, они должны быть притягательны, они должны очаровывать, провоцировать на вопрос. Они должны быть «секси».

Artifex: Мне очень понравилось, как ты охарактеризовал искусство, сказав, что оно всегда задает вопросы, но никогда не дает ответы. В противном случае, оно не вступает в диалог, не апеллирует к зрителю, к его сознанию, к его опыту…

Я в этом отношении очень люблю Даниила Хармса, и я абсолютно точно знаю, что каждый другой любит совсем не того Хармса, которого люблю я. Мы видим одно и то же, но любим в словах совершенно разные вещи.
Artifex: Понятно, что искусство только задает вопросы, поэтому избегнем журналистской пошлости, я не буду спрашивать тебя, что ты хотел сказать своими работами. Мой вопрос в другом: сколько ты работаешь над тем, чтобы вопрос в твоих работах был задан корректно?

Я не могу точно ответить. Всегда по-разному. Бывает, что идея приходит сразу. Возникает сама по себе, за одну секунду. А есть работа… Там ключевая фраза: «Когда в Москве полночь, в Мурманске тоже полночь». Эти тавтология и очевидность, которые прикидываются логическим рассуждением, появились не сразу. Правда, в любом случае, не очень долго, потому что это не сложно совсем.

Artifex: Ты говорил, что увлекаешься философией Жиля Делёза. В частности, его шизоанализом. В этом отношении мне интересен твой взгляд на шизофрению, ведь это, в некоторой степени, разрушение текста. С точки зрения постмодерна, мир есть текст. Ты разрушаешь текст? Ты разрушаешь мир?

Не совсем так, речь идет о субверсии, о разрушении текста изнутри, разрушении привычной логики фразы. Это не разрушает мир. Это меняет его восприятие. В отличие от постмодерна, у меня нет иронии. Если кто-то ее там и видит, то это уже не я. Я не люблю иронию. Во всех картинах, даже написанных на заказ, это «я», честный «я».
Artifex: А как часто пишешь на заказ? Не так часто. В основном бары, офисы. Но я не часто этим занимаюсь, потому что не люблю, когда заказчик вмешивается в мою работу. Да и далеко не всем интересны мои работы. Представь себе стену, на ней огромный кран. Что-то написано по-болгарски, что-то по-турецки. Хрен разберешь. Где-то комары, которые зовут куда-то или названы как-то по-идиотски… Не все это любят. Не в каждом офисе люди готовы на это смотреть. Поэтому это и не так часто происходит, зато я делаю то, что мне искренне нравится. Знаешь, восприятие окружающего текста тоже очень меняется. Оно зависит от многих факторов. Возьми хотя бы алкоголика. Он просыпается с похмелья, и все причиняет ему боль. Но стоит ему выпить пиво или портвейна — все меняется. И уже светит солнце, и мир совсем другой. Мир сейчас «на сложных щах». Сегодня сложнее, чем вчера, а завтра будет проще чем позавчера. Чаще всего, мой текст вокруг, он трагичный. Он интерпретируется через трагедию.

Artifex: А какое влияние на тебя оказала литература?

«Котлован» Андрея Платонова я перечитывал раз пятьдесят. Вот вставил он меня почему-то. Там так подобраны слова, так точно, придраться не к чему. Причем мне тоже его в школе хотели испортить. Но не смогли… Мне кажется, что временами я очень точно наследую Платонову в плане структуры слов и предложений. Местами. Далеко не везде. А по стилистике мне ближе всего Довлатов из-за своего лаконизма. У меня самая длинная фраза: «Кунг-фу — это вам не марксизм, либо ты им владеешь, либо нет». Конкретную задачу можно описать одним предложением, не самым громоздким. Потому что если ты будешь писать громоздко на холсте, то это будет не очень верно. Человек смотрит на полотно и начинает читать. Он перестает видеть слово как образ. Короткая, емкая фраза выглядит лучше…

Раньше я относился к слову еще трепетнее, чем сейчас. Это было что-то священное. Каждая буква, их сочетание… Я утратил это. Я сильно изменился за последние 10 лет. В один момент я потерял отношение к слову как к чему-то сакральному. Куда это делось — непонятно. Должно быть где-то рядом. Но не знаю, где… Вот, например, удачно у меня получилось:

«Это сейчас Бога нет, он будет потом»
Artifex: Спасибо за интервью. Запала последняя фраза. Текст и ассоциации — волшебное сочетание. Да, многим покажется, что в полотнах Валерия Чтака слишком простые образы, что в них слишком мало живописи. Наверное, так и есть. Валерий и сам говорит, что не считает себя живописцем. Главное другое. Его творчество задает вопрос, оно не молчит, оно вступает в диалог. Выходя тем майским вечером из студии и затариваясь алкоголем в супермаркете, я вспоминал рассказ Ирвина Шоу «Бог был здесь, но уже ушел». Выпить хотелось еще больше. Вот она сила слов. Чертовы ассоциации!

Автор: Николай Жаринов