Ещё одна из рода красных шапочек

Если говорить именно о детских классических сказках, то я их всегда читал своим детям через силу. Мне было невыразимо скучно. Не сразу, но я понял, в чём же тут дело. Дело в отсутствии жизненных деталей. Сказка – это просто сюжет, сухая и пресная схема. За душу такое не берёт и совершенно не увлекает.

Поэтому я и решил попробовать свои силы в напЕЙсании сказки в том виде, в котором она была бы интересна именно мне. Сначала я хотел замахнуться на полный сюжет, перенести действие в полюбившийся мне уже город под названием Кострома и включить всё это дело в цикл костромских рассказов. Но уже в процессе я потерял уверенность. Получалось как-то совсем не по-костромски (по-костромячьи?). Нет весёлой атмосферы того города, который я однажды точно навещу. Поэтому Красная Шапочка переехала в сибирскую глубинку, где не проходят фестивали овощеводов, где отсутствует гильдия творческих домохозяек и где не издаётся еженедельник «Костромской капиталист». Здесь совсем другая жизнь, и здесь почему-то совсем не смешно. За это заранее извиняюсь. Это просто недетская зарисовка о Красной Шапочке и её матушке. Прошу любить и жаловать.

P.S.: если кому-то это важно, то фото – авторское, новосибирское.

Крохотный кухонный телевизор что-то невнятно и монотонно бубнил голосами героев глупого российского сериала про морских пехотинцев. Сквозь этот шум доносились плеск воды, звяканье посуды в раковине, шипение сковороды на плите и прочие звуки, характерные для крохотной кухни в обыкновенном панельном доме. Кухонный чад тянулся в комнату и подобно густому туману скрывал очертания огромного шкафа, настенного ковра, пары потёртых кресел и огромной люстры с отвалившимся рожком.

Красная Шапочка лежала на старом диване, закинув ногу на ногу, уперев планшетный ПК в колено и лениво перелистывая интернет-страницы неумело наманикюренным пальчиком. Длинные русые волосы беспорядочно раскинулись по поверхности подушки и издавали сухой электрический треск при каждом малейшем движении. Девочка не меняла выражения своего лица, впившись большими карими глазами в небольшой экран и временами покусывая алые губки.

– Шапочка! – долетел из кухни хрипловатый женский голос.

Девочка никак не отреагировала и лишь немного скривила свой очаровательный ротик, подув на лоб, чтобы смахнуть непокорную прядь чёлки, которая лезла в глаза.

– Шапочка! – прокричал голос громче, – Шапка, твою мать!

– Ну чо! – протяжно отозвалась, наконец, Шапочка капризным тоном, закатив глаза на лоб и перевернув планшет себе на живот. В ожидании девочка замерла на диване, понимая, что её сейчас не ждёт ничего хорошего.

В комнате появилась мать – высокая женщина в цветастом халате и шлёпанцах на босу ногу, с кухонным полотенцем, перекинутом через плечо. Её преждевременно поседевшие волосы были убраны в пучок и спрятаны в сетку. Отёкшее лицо было неожиданно молодое, но светлые глаза выглядели грустными, старыми и натерпевшимися как в жизни, так и от жизни.

– Шапочка, ты чем занимаешься?

– А тебе-то чо? – коротко отрезала Шапочка, прижав к телу планшет и настороженно вглядываясь в мать колючими тёмными глазами, словно дикий зверёк.

– Да вот ничо. Оденься, сходи до бабушки. Отнесёшь ей масло там. И пирожков немного. Я напекла – дык пока свежие.

– А чо щас-то?

– А когда? Отнеси, пока свежие – не переломишься. У деда годовщина. Скока можно в своих «Одноклассниках» сидеть...

С протяжным стоном Шапочка опустила ноги на пол, положив планшет рядом с собой на клетчатую поверхность дивана. Длинные волосы, спутавшись, закрыли девичье лицо. Но Шапочка продолжала неподвижно сидеть, опустив голову. Мать выжидательно и с раздражением смотрела на непослушную дочь.

– Ну?

– Я... завтра схожу.

– Какое завтра? Ты чо, ошалела?

– Ну, а чо я? Чо щас-то? Чо она, без пирожков не может?

Матушка сделала резкий судорожный вдох, стянула полотенце с плеча, сложила его вдвое и, не разбирая, стала остервенело бить Шапочку по плечам и голове, коротко выкрикивая слова и слоги на каждом ударе:

– Я-те-што-сказала-сучка-ты...!

Шапочка с криком кинулась на диван ничком, закрывая голову руками. Планшетник со стуком упал на пол, но девочка этого не заметила.

Всхлипнув, мать тяжело опустилась в кресло и закрыла лицо грязным кухонным полотенцем. Плечи её тряслись. Шапочка продолжала лежать, уткнувшись лицом в подушку и не издавая ни звука.

– Хрен от тебя чего дождёшься, – рыдала мать, – Бабушка у тебя одна. А тебе лень жопу поднять и пирожков ей отнести! Воспитала тебя на свою голову!

Шапочка поднялась и сквозь распущенные волосы бросила на мать злобный взгляд. Но в следующую секунду выражение её лица поменялось, потому что она заметила планшет, лежавший на твёрдом полу экраном вниз.

– Ты чо наделала-то! – пронзительно закричала девочка. Она поспешно схватила устройство, перевернула его и дрожащими пальцами стала ощупывать трещину, образовавшуюся на экране, – Чо, совсем уже?

– Давай, давай. Ругай мать, – отозвалась женщина, сидевшая в кресле, по-прежнему не отрывая кухонного полотенца от лица, – Мать плохая! Мать тебе не нужна!

Сделав паузу, она вдруг резко перестала рыдать, опустила полотенце и, глядя куда-то в стену перед собой, проговорила упавшим голосом:

– Вот я умру – и не будет у тебя матери. Не будет – и попомнишь тогда. Поймёшь...

– Ты придурошная! – Шапочка уже проверила планшет на работоспособность и отложила его в сторону, на видавший виды письменный стол с облупившимся лаковым покрытием, – Ты ненормальная! Правильно папа тебя бросил! С тобой жить невозможно! Да пошла ты со своими пирожками...

– Куда? – спросила мать, поднимаясь с кресла и зло сощурившись.

– Да пошла ты...!

– Ну куда? Куда?

– Иди ты в ЖОПУ! – во весь голос выдохнула Шапочка.

Мать взвилась в один момент и заговорила скороговоркой, коротко размахивая полотенцем, как маленьким знаменем:

– Ах, в жопу, да? В жопу? Говорить научилась, сучка? Я-то придурошная, но я-то тут, с тобой. А папаша твой где? А? Ты когда его видела в последний раз? А? Ты тут жрёшь сладко, спишь мягко, а кому спасибо? Папаше твоему, козлу? Кто тебе шмотки покупает, планшеты твои дебильные? Не нравится? Давай его сюда, я его щас вообще разнесу к херам! Ишь... Строит тут... Из себя...

Женщина задыхалась и не могла продолжить свою речь. Глаза её вышли из орбит, и лицо покраснело. Мелкие капли пота блестели на поверхности лба. Полотенце безвольно повисло, и боевой дух скоропостижно испарился. Но Шапочка молчала, поникнув и спрятав лицо за струями длинных волос. Она не пыталась возражать и сидела на диване совершенно неподвижно.

Мать продолжала глядеть на своё непутёвое дитя, и долгое неловкое молчание повисло между ними. Затем женщина коротко взмахнула полотенцем, резко развернулась и ушла из комнаты, хлопнув дверью. Захлопнувшись с громким стуком, дверь отскочила и вновь широко распахнулась. Помолчав полминуты, Шапочка крикнула матери вслед:

– Да просто поздно уже!

Тишина была ей ответом.

– Поздно же уже. Скоро будет темно. Меня Волк поймает!

Волком звали неизвестного и пока неизловленного полицией маньяка, с недавних пор бесчинствующего в их маленьком сибирском городке. Земля полнится слухами, и с подачи местных журналистов про Волка распространялись самые дикие, невероятные и страшные россказни. Говорили, что в отношении своих жертв он не особенно разборчив, но больше всего предпочитает молоденьких девочек и бабушек. Говорили, что непостижимым образом Волк умудряется одновременно быть безобразным и красивым. Говорили, что он не просто любит надругаться над своими жертвами и лишить их жизни, но что страшнее всего, он просто ест их. Говорили много чего, и было трудно понять, что из этих жутких деталей является правдой, а что – вымыслом. Одно было ясно. Волк – страшный, жуткий и жестокий маньяк, и встреча с ним не сулит ничего хорошего.

Не дождавшись никакого ответа и почувствовав себя неуютно в наступившей вдруг тишине, Красная Шапочка поднялась с дивана. Молчал даже телевизор на кухне. Девочка сунула ноги в стоптанные шлёпанцы и вышла из комнаты прочь.

Мать сидела на табуретке за столом, широкой цветасто-халатной спиной к выходу из кухни. Правой рукой женщина подпирала подбородок, а пальцы левой бессмысленно и нервно перебирали бумажную салфетку. На плече висело неизменное кухонное полотенце неопределённого цвета.

– Мам...– подала голос Шапочка.

Мать не обернулась. Было понятно, что она плачет.

– Маам! Ну ладно, чо ты...

Женщина неловко отмахнулась бумажной салфеткой и принялась вытирать ею слёзы с лица, по-прежнему не поворачиваясь в сторону дочери.

– Маам... Ну правда страшно...

– Да ты чо, смеёшься? Тут идти-то... Два родных квартала. Не хочешь идти – не иди, – сказала мать чуть слышно и сделала глубокий вдох, а затем взяла салфетку обеими руками, положила локти на чистый стол, застеленный потёртой клеёнкой, и направила свой взгляд в пространство, открывающееся за кухонным окном, – Не иди. Останется бабушка... без пирожков... – снова в её голосе чувствовался надрыв и предвестники истерики, – Я тут, правда, думала её угостить... И масло... И у деда годовщина сегодня. А мы даже на кладбище в воскресение не поедем. Не можем.

– Ладно мам... Ну, не надо... Ну, где пирожки? Я схожу.

– Вон, в прихожей стоят в пакете.

Поднявшись с табуретки, мать мгновенно сменила тон и стала суетливой и расторопной. Шапочка скривилась, но не сказала ни слова.

– А масло вот, – добавила мать, протягивая дочери пластиковую банку из-под майонеза, – Я ей щас позвоню, скажу, что ты скоро придёшь.

Пирожки были завёрнуты в несколько тетрадных клетчатых листов. Шапочка вынула пирожки из пакета, поставила на дно майонезное ведёрко и сверху уложила клетчатый свёрток, чтобы не примялись драгоценные гостинцы. Из кухни слышался голос матери:

– Мам? Приветики! Я щас Шапку отправлю с пирожками... Да как не надо? У деда же годовщина... Да она быстро... Ничо с ней не станет, жир растрясёт. Жопу наела уже шире маминой... Ладно, давай, встречай.

Шапочка тяжело вздохнула, натянула свою любимую вязаную красную шапочку, взяла пакет в руки и вышла в подъезд, не прощаясь с матерью.