За наше счастливое детство!

Это не тост. Это - "спасибо товарищу Брежневу"...

Все мое детство пришлось на его правление. Чудово - Новгород - Москва - Сибирь - Караганда - Темиртау - Донбасс - Киев и снова Чудово.

Одно из первых детских воспоминаний - как я, года в три, играя в диктора из телевизора, перепутал Ильичей. Кажется, получился у меня Владимир Ильич Брежнев - хотя, может быть, и Леонид Ильич Ленин. Взрослые смеялись, а мне было стыдно.

Эпоха закончилась 11 ноября 1982-го. Вернее, еще 10-го почему-то не состоялся концерт в честь Дня милиции о телевизору. Однако утром следующего дня мы, шестиклассники, еще ничего не знали, пока старенькая учительница немецкого языка (навсегда напуганная войной, оккупацией и последующим общением с органами - ибо вредно и опасно оказалось выучить немецкий еще до войны) не сказала нам на уроке полушепотом:

-- Вы пока никому не рассказывайте, но, кажется, умер Брежнев.

И еще до того, как мысами добрались до своих телевизоров, где играла траурная музыка, ко мне в школьном гардеробе подошел одноклассник Пашка Осипов, наш будущий Атос, и на полном серьезе спросил:

-- Антоха, ты умный...Теперь война будет, да?

Я ему сказал что-то насчет американских президентов - мол, у них Картера заменили на Рейгана, а войны не случилось. Однако вот это ощущение грядущей скорой и почти неминуемой войны очень владело нами тогда. Можно сказать, именно в этом заключалась наша вера в завтрашний день, которую теперь так любят вспоминать товарищи, ностальгирующие по Советскому Союзу.

И как раз на ту весну пришлось мое полное разочарование в Пионерии. Но началось все гораздо раньше.

В школу я пошел в Темиртау - городе-спутнике Караганды с двумя гигантскими предприятиями - металлургическим комбинатом и заводом синтетического каучука. В городе было отличное снабжение и чудовищная экология. А еще, как я узнал уже потом,Темиртау был меккой хиппи и неформалов 70-х.

Пользуясь неким особым статусом города, унаследованным еще от 60-х годов после бунта строителей КМК (он случился при Хрущеве в те же годы,что и в Новочеркасске) руководители местной культуры устраивали в ДК комбината и во Дворце Спорта рок-концерты, фестивали авторской песни и все такое прочее. По городу летом бродили босоногие люди в странных одеждах.

А на жарком пляже у водохранилища развеселая девушка топлесс однажды (в 1979 году!) брызнула в меня молоком из груди. Возможно, как раз с тех пор грудь для меня - самая привлекательная и возбуждающая часть женского тела.

Но мы тогда развлекались иначе. Если в моем родном Чудове и двоюродном Новгороде дети баловались с патронами и минами (Эхо войны) - то в Темиртау мы взрывали химикаты, уворованные с ЗСК. А однажды запустили в космос холодильник.

Если обложить старый фреоновый холодильник дровами и поджечь, он подлетает на 10-15 метров. Хотели еще кошку в морозилку посадить, но, к счастью, не поймали.

При этом я не был хулиганом. Я был книжный ребенок, очкастый ботаник. Просто общался все больше с ребятишками старше себя.

Меня вообще-то хотели отдать в школу с шести лет, еще в Караганде. Я уже два года как читал взрослые книжки и умел считать до квинтиллиона. После миллиарда и триллиона дальше просто, я мог и дальше, но название 21-го разряда произносил так, что все смеялись - и я не понимал, почему, ибо слово "секстиллион" знал, а слово "секс" - нет. Зато я твердо знал таблицу умножения до 6 и путался лишь где-то в районе 7х8 и 8х9.

Но помешала близорукость. Врачи категорически отсоветовали маме подвергать мое зрение лишним нагрузкам. И в школу я пошел, как все - в 7 лет и 7 месяцев.

Школа была русская (казахский язык - только с четвертого класса). И первоклассники были русские, не считая двух казахов из номенклатурных семей. Но прав был Солженицын в своей оценке уровня образования в Казахской ССР. Он писал про 50-е годы, но и к концу семидесятых мало что изменилось.

Мало того, что в начале учебного года на весь класс читать умели двое - я и девочка по имени Роза. Так ведь и до конца года не все научились.

Двадцатилетняя учительница Светлана Юрьевна в меня просто влюбилась. Он ставила не пятерки даже по физкультуре.

Впрочем, одна проблема у меня все-таки была. До школы я бегло писал печатными буквами, и эта привычка сохранилась очень надолго. Но в школе надо было учиться писать по прописям. Причем прописи 1977 и последующих лет требовали особой хитрости - писать целыми словами, не отрывая ручки от бумаги от пробела до пробела. Эта наука мне никак не давалась, и я навсегда приобрел отвратительный почерк. Но аукнулось это несколько позже. А в Темиртау ничто не мешало мне быть отличником.

И что интересно, я был довольно авторитетным среди сверстников и даже старших. Правда, со мной всегда был мой верный друг и защитник, мой побратим, мой анда - Мерекен Каримов.

Несмотря на все разговоры о дружбе народов в СССР, в городе Темиртау русские и казахи взаимно недолюбливали друг друга. А также недолюбливали немцев, потому что те жили лучше и богаче, и вообще не так, как мы. Массовые беспорядки 70-х в Казахстане - это как раз были выступления русских и казахов против планов учреждения между Целиноградом и Карагандой Немецкой автономной области (а власти очень хотели ее создать, чтобы немцы меньше уезжали в ФРГ).

А еще казахи из Старого города за рекой недолюбливали казахов с высшим образованием и учеными степенями. Мерекен был как раз из семьи инженеров, в которой по-казахски разговаривали только с бабушкой.

Тем не менее при первой встрече (а он оказался нашим соседом по лестничной клетке) Мерекен хотел меня побить. Но я поставил его в тупик простым вопросом:

-- А за что?!

О профессоре Преображенском я тогда не знал. А Мерекен не нашелся, что ответить. Но разговорился и заинтересовался - и уже через несколько дней мы были друзьями не разлей вода. А ближайшей зимой побратались на льду водохранилища по древнему тюркскому обычаю. Все чин по чину, как у Тэмучжина с Джамухой, с обменом кровью и клятвой именами предков. Правда, я в этой клятве сумел вспомнить только двух прадедушек и одну прабабушку, а он оттарабанил наизусть всю цепочку по мужской линии вплоть до основателя жуза.

Такого друга у меня не было больше никогда.

Во втором классе, осенью 78-го мы с ним провернули затею, про которую я всегда вспоминаю, изучая теории заговора.

Вы пробовали когда-нибудь организовать хотя бы самый маленький заговор? Попробуйте - мало не покажется.

Мы на волне подготовки к "Олимпиаде-80" и в результате прочтения мною книжки "От Олимпии до Москвы" ранней осенью 1978-го организовали Олимпиаду двух школ - 23-й русской и 25-й казахской.

Без Пионерии - тем более, что мы были еще октябрятами. Без помощи взрослых вообще. На личной инициативе. Три дня соревнований. Легкая атлетика. Тяжелая атлетика (подъем гантелей на счет). Плавание в водохранилище (в сентябре еще +25). Бадминтон и настольный теннис. Пионербол. Футбол и хоккей типа как бы на траве. Борьба. Велосипедные гонки.

Десять видов спорта. Более двадцати участников, каждый из которых сам выбирал себе страну. 23-я школа за Европу, 25-я за остальной мир, а я - за США (никто больше не хотел). За ФРГ был настоящий немец, который готовился с семьей к отъезду как раз туда. Девочка Роза, которая тоже собиралась уезжать, выступала за Италию и отлично стояла в воротах Европейской сборной по футболу и хоккею.

За Италию, видимо, потому, что в семье много говорили об Италии, как промежуточной остановке и месте выбора, куда податься - на Ближний Восток или за океан.

Победила Япония, за которую выступал Мерекен. СССР, который отдали самому старшему и крутому участнику, облажался на технических дисциплинах и покинул Олимпиаду посередине. Соединенные Штаты взяли две бронзы - в беге на 30 метров и бадминтоне. Пока не начали болеть суставы и сердце, я вообще прилично бегал на короткие дистанции.

Мы умудрились организовать футбольный турнир на четыре сборные (СССР, Европа, Азия, Америка). И мне, вратарь-водиле Америки, чуть не разбили очки мячом, когда я сказал, что спорт должен быть честным, и мы не обязаны поддаваться советской сборной. Мерекен, который в данном случае изображал бразильца, меня отстоял, но мы все-таки проиграли полуфинал. Однако турнир довели до конца, и в финале "советских" победила Европа.

Нам было по восемь лет, самым старшим - по девять-десять. А энтузиазма перло больше, чем на всяких там пионерских соревнованиях по секциям. Хотя спортивные секции в Темиртау были весьма приличные. Но там всем заправляли взрослые, а тут мы сами!

Олимпиада наша прошла как-то мимо взрослых. Пацаны всю дорогу играют в футбол, бегают наперегонки и плещутся в водохранилище. И осталась от нее только тетрадка с результатами второго дня соревнований. Да и то погребена где-то среди рукописей, никак не могу найти. А все фотки сгинули при переездах. Особенно жалко ту, где Мерекен бежит с факелом на химикатах с Завода синтетического каучука и зажигает огонь в большой салатнице с тем же химикатом.

А школу я все равно не любил. Хоть и авторитет в классе, хоть и учительница считает меня вундеркиндом - а все равно, казенщина и бесконечное повторение того, что я уже знаю. Звеньевым октябрятской звездочки я пробыл ровно неделю и заявил учительнице, что эта морока не по мне. "Хорошо, хорошо!" - ответила она, и я перестал быть звеньевым.

Но той самой осенью 1978-го, только позже, ближе к декабрю, я отчебучил кое-что покруче. Сначала папу забрали в больницу с туберкулезом, который в Темиртау косил народ, как косой. Нам не надо было объяснять, что такое смог в Америке - достаточно было оказать в небо пальцем.

И примерно тогда же мама по протекции парторга КМК Назарбаева (того самого, ага) стала ездить в Караганду на курсы повышения квалификации журналистов. Уезжала рано утром и на целый день.

Я был мальчик самостоятельный, еще в 4 года в Сибири оставался дома один на целый день (после того, как меня со скандалом забрали из садика из-за ненадлежащего ухода воспитательниц за детьми). Грел еду и чайник без единого эксцесса, а в остальное время читал книжки (телевизора в той Кулундинской степи не было в принципе - не дотягивалась даже "Орбита").

До Темиртау "Орбита" дотягивалась, и телевизор у нас в служебной двухкомнатной квартире был. И я проявил самостоятельность в том, что вообще забил на школу. Перестал в нее ходить - благо, у мамы не было привычки проверять дневник. А одноклассникам говорил, что болею. Читал книжки, смотрел телевизор, слушал вражьи голоса, настроенные у родителей на радиоле. А гулял мало, потому что началась холодная.

Мамины отъезды закончились как раз с началом зимних каникул. И мама могла вообще ничего не узнать. Проболталась уборщица нашего подъезда, мать одного из одноклассников. Спросила маму про мою болезнь - а та ни сном ни духом.

В этот раз мама не разговаривала со мной аж до следующего дня. @piranya чает это недопустимым методом наказания, ломающим детскую психику. Но не ремень, которым пороли одноклассников, представляется более страшным средством психологической ломки.

Хуже было то, что когда добрые врачи сказали маме, что отцу осталось жить считанные месяцы и они ничего не могут сделать, она стала сильно пить. Вместе с отцом, который запивал ядовитые советские антибиотики не менее ядовитым советским портвейном. Его очень хотели сплавить из относительно приличной больницы в некое загородное учреждение для туберкулезных алкоголиков, но мать встала грудью и не подписала документы, которые ей подсовывали. И Нурсултану Абишевичу жаловалась -после чего он дал указание не бороться за освобождение данного койко-места.

Отец в конечном итоге прожил еще двадцать лет.

А за месячный прогул мне ничего не было. Засчитали, как болезнь - все равно справки никто не проверяет.

Пост превращается в роман, а я ведь хотел рассказать только о начальном этапе своего общения с Пионерией.

Не вовремя меня угораздило вступить в пионеры. В Темиртау лучших третьеклассников принимали на 7 ноября. А я после лета 1979-го, проведенного на Донбассе и в Киеве у украинских родственников, подальше от туберкулеза и смога, в Темиртау вернулся. И был торжественно принят в пионеры даже не в школе, а во Дворце Спорта в числе обладателей почетных грамот за отличную учебу и примерное поведение.

И гордость распирала грудь. Все еще октябрята, а я - пионер. Даже Розу, которая круче меня по учебе, потому что лучше пишет рукописными буквами и умеет считать по-английски до ста, в пионеры не приняли - потому что она за границу уезжает и фактически член семьи изменников Родины.

Что интересно, и в классе - нашем дружном 3-м "Д" - это восприняли нормально. Тоха Штатский - авторитет. А придет апрель - и все там будем.

К тому же единственным пионером я был только среди пацанов. А нескольких девочек повязали галстуком вместе со мной.

Штатский я был как раз по результатам Олимпиады.

Но со мной это сыграло дурную шутку. Тогда уже было ясно, что мы тоже уезжаем. Не за границу, но подальше от Темиртау. Отца на Украине подлечили, однако жить под смогом он больше не мог категорически.

Донбасская бабушка поле смерти деда уезжала к дочке в Киев и оставляла нам дом с садом и огородом на жирном черноземе. Палку воткни - вырастет. Вот бы мы и попали... Сейчас город Антрацит и поселок Щетово то и дело мелькают в военных сводках.

Но из Чудова маме написал легендарный редактор районной газеты "Родина" Степан Николаевич Перчаткин. Что, мол, в связи с наступающей Олимпиадой, которая сопровождается оттепелью по всем фронтам, разногласия нашей семьи с КГБ если не забыты, то по крайней мере положены под сукно. это значит, что мама может вернуться в Чудово на ту же самую должность завотделом промышленности газеты "Родина", с которой она в 1972-м ушла на повышение в "Новгородский комсомолец". А оттуда - уже в Сибирь (нет-нет, сугубо добровольно; просто из-за разногласий с КГБ в европейской части страны родителей на работу лучше дворника не брали).

А тут как раз и чудовские дедушка с бабушкой переехали из деревянного дома в двухкомнатную квартиру. В хрущобе - но со всеми удобствами. И мы выбрали Чудово.

А в Чудове в пионеры начинали принимать только с 22 апреля. Потом 1 и 9 мая, и самых отстающих - под конец учебного года. Я приехал в феврале и оказался вообще единственным пионером в классе. А ситуация уже совсем другая. Новенький. Никакого авторитета. И даже гордиться особенно нечем. Читать все умеют, и даже скорость чтения вслух у меня - не самая первая.

И вот уже на первой после приезда школьной линейке, 23 февраля, стою я, как дурак, в галстуке и в полном замешательстве. Потому что вынос знамени. И надо отдавать салют. Но спиной и всеми боками чувствую - если гордо вскину руку в салюте, окружающие октябрята еще до наступления вечера будут бить меня ногами. И Мерекена рядом нет.

А я пионер, но не герой. И салют не отдаю. За что после линейки огребаю от учительницы, которая тоже не юная Светлана Юрьевна, а грузная тетка средних лет, способная орать, как десять пароходных сирен. И я тихо начинаю ненавидеть эту Пионерию вместе с красным галстуком и новой школой №1 имени Н. А. Некрасова, в которой мне предстоит учиться еще черт знает сколько лет.