ДРУГОЙ МИР

Витя переходил дорогу на Казимира Малевича, когда его сбила машина. Последнее, что он увидел, повернув голову — сытую морду водилы за лобовым стеклом крутой тачки. Мясистое лицо, красное, с синими прожилками на носу, широко открытые голубые глаза, выцветшие, мутные, и рот, разинутый в матерной брани.

Он это увидел отчетливо, во всех деталях, потому что вместе с визгом тормозов, время также убавило свой размеренный ход.

Душа Вити медленно воспарила вверх, на несколько метров, совершила в воздухе плавный кульбит, отчего к горлу подступила тошнота, и затем приземлилась на тротуар за дорогой, куда он переходил.

Он обернулся и увидел на мостовой свое тело, метров за десять от машины. Оно лежало с неестественно подломленными ногами, без туфель, руки разметались по сторонам, глаза открыты. Рядом стоял жирный водила и нервно давил на кнопки мобилы.

«Крови нет. Может, еще живой», подумал Витя и полез в карман за сигаретами. Их там не оказалось. Хотя только что были. «Ну и хер с ними. Тело тоже только что было. Моим. А теперь вон валяется, как мешок с говном».

Витя был бомжом, уже много лет. Душа его была гладкой, отполированной, как будто сама Судьба взяла рубанок и прошлась по ней, не оставив сучков и царапин. За нее уже нечему было уцепиться. Горе, радость, любую перемену он воспринимал как должное, как свой крест, положенный на него свыше. Его чувства и эмоции умерли намного раньше него, сердце его было твердым, как камень.
Такого человека уже ничем не удивишь.

Раньше, когда его печальная одиссея только началась, Витя не раз думал о смерти. Он представлял себе, как повесится, сбросится с моста, отравится, прыгнет под поезд, вонзит себе нож в сердце; смерть под колесами машины он тоже рассматривал. Но такая смерть ему всегда казалась тяжелой, с долей риска. Он мог выжить и стать инвалидом. И тогда бы все было медленно и мучительно — одиночество, холодная улица, истощение. Ему приходило на ум купить себе пистолет и застрелиться. Самый надежный вариант. Но денег всегда было мало, и все они уходили на водку, сигареты и еду.

Вите стало неинтересно смотреть на свое мертвое тело, он повернулся и побрел в глубь дворов, в сторону Полицейского скверика. Равнодушным взглядом он смотрел по сторонам, не замечая особых перемен в окружающем. Вокруг были такие же дома, грязные дворы, по которым ходили обычные люди, так же светило желтое солнце и летали мухи. У узбекского ресторана стояли два мужика и базарили между собой. Витя попросил у них закурить. Они посмотрели на него и отвернулись; один из них передернул плечами. Он пошел через двор дальше, сел на скамью отдохнуть. Над песком детской площадки клубилось прозрачное марево жары.

«И здесь такие же пидорасы, как в том мире. Брезгуют, даже ответить не могут», вяло подумал Витя. Ему очень хотелось курить. Потом надо бы похмелиться. Поискать по дворам и в мусорках металл и бутылки, отнести и сдать на приемку. В мусорных контейнерах может и пожрать что найдется.

Из-за угла появилось несколько пацанов-малолеток. Витя подождал, пока они поравняются с ним.

— Ребята, у вас закурить не найдется? — вежливо спросил он.

— Слышь, пердосёр, может, тебе еще и вина налить?

Они дружно заржали, с особой ноткой издевки, громко, наигранно. Этот смех погас только тогда, когда они свернули за угол.

Витя встал и пошел дальше. Было жарко, от немытого тела потянуло едким потом и сладкой гнильцой. До Полицейского скверика оставалось немного. Там люди отдыхают, курят, пьют пиво, там обязательно угостят. Может и похмелиться обломится. Всякое бывает. Как-то на скамье в этом сквере он нашел запечатанную чекушку водки. Как раз было кстати. С тех пор он заходил туда каждый день.

Старик сидел в соседнем дворе на бетонном парапете, он увидел его сразу. Волосы длинные, седая борода скрывала его лицо, два черных глаза, похожих на пустые колодцы. Грязный свитер на тощем теле с надписью «Hugo Boss». Родственная душа. Витя не торопясь, вразвалку подошел к старику и сел рядом.

— Здорово.

— И тебе того же.

— Закурить есть?

Старик помолчал, шурша ногой по песку.

— Что, новичок? — вдруг спросил он. — Только что откинулся? Добро пожаловать в гильдию вечных бродяг.

— Не понял. Закурить есть?

— Нету здесь закурить. И бухла нету тоже. Да и сам ты только пердёж на ветру. В полном пролете.

— Я только спросил. Зачем ругаться.

Старик пожал плечами, сплюнул.

— Да это я так, к слову. Фантомные ощущения у тебя. Из прошлого мира. Здесь ничего такого нет. Можешь себе представить мираж? Если да, то это в точку. Немного поживешь, сам увидишь. Шурша твоя где?

— Недалеко. Под балконом сплю. Матрас у меня там.

— Местный, значит. По пробоям, надо полагать, ходишь. На жизнь себе зарабатываешь.

— Да. Бутылки, металл и бумага. А что за допрос, дед? Ты прокурор, что ли?

Витя слегка на взводе, он недоволен таким разговором. Ему всегда не нравилось, когда лезут в душу. С другой стороны, хотелось бы узнать об этом мире больше. А дед, по ходу, здесь в доску свой. Поэтому Витя притушил подступающий гнев, сдержался, ему не впервой.

Старик, в свою очередь, щурился на солнце и улыбался. Седая борода его немного разъехалась к ушам, стала шире.

— Не прокурор я. Но и не хер с бугра.

— А кто? Такой же как я бродяга.

— Это да.

— А зовут тебя как?

— А кто как хочет, так и зовет. Обычно просто дед или старик. А еще Агасфер, Вечный Жид, Мафусаил. По всякому называют. Вот и ты, как хочешь, так и зови.

Они какое-то время помолчали. Вите хотелось о многом спросить, но он не знал, с чего начать. Мимо прошла симпатичная мамаша с коляской; изнутри слышался клекот младенца.

— Да мне, если честно, на все насрать, — сказал наконец Витя. — Даже на то, что ничего не понимаю. Но я знаю, что умер, я видел свое тело на дороге. Однако я продолжаю жить и вокруг все то же, что было в прошлом. Тот же город и улицы, те же люди пиздоватые. Мне так же хочется курить, пить, есть. А ты говоришь, ничего этого нет. Мираж. Все же интересно. Как такое возможно?.. И еще. Я всегда думал, когда человек умирает, он попадает в рай или в ад. Я в прошлой жизни не был ангелом, и, наверное, должен быть в аду. Но с другой стороны — я там так настрадался и видел столько дерьма, что вполне заслужил рая. Это мое мнение.

Выплеснув последние остатки призрачного достоинства, Витя выпрямил спину, вздернул подбородок. Он уже давно не произносил так много слов.

— Даже не верится, что я это все говорю, — выдохнул он. Вся прошлая жизнь вдруг пронеслась перед его глазами. Его трогательное детство, счастливая, беззаботная юность, его работа краснодеревщика, где он зарабатывал много денег, любимая жена…. Где-то в какой-то неуловимый момент он оступился, наверное, это началось с какой-то мелочи, незначительного поступка, который потянул за собой ворох неудач и разочарований. Теперь уже и не скажешь, что и когда произошло. А дальше все, как обычно — водка, безразличие и бесконечное одиночество.

— Быть в раю…, — задумчиво протянул старик. — Нехило ты замахнулся. А знаешь, кто может быть в раю? Только тот, кто пропустил через свои душу и сердце ЕГО, у кого ОН внутри, кто является частью ЕГО. Тех ОН забирает в рай. И на хер там нужны такие, как ты. Чтобы ходили и ныли там, и гадили вокруг себя. Просто забудь об этом. То же и про ад. Если ты здесь, значит нет на тебе таких грехов, за которые ты должен туда попасть. Не ты выбрал жизнь бродяги, это она поставила тебя раком и ты уже не смог встать. Поэтому успокойся. Знаешь, сколько таких, как ты? Хоть жопой ешь. А есть еще и бродяги, которые жили в достатке, их большинство. Которые не нашли ЕГО, но и не поддались на уловки лукавого. Они живут своей серой незаметной жизнью, как та мамаша, что прошла мимо нас.

— А ты сам? Как сюда попал? — спросил Витя. Слова старика слегка успокоили его, душу окутало привычное безразличие.

— Моя история — это исключение. О ней много написано. Но ты, видать, из тех, кто читал только букварь. Не парься. Лучше подумай о себе. Я ведь ждал тебя, да. Встречаю здесь всех с того мира. Ввожу в курс дела. Доля у меня такая. Побудешь какое-то время со мной. Под моим присмотром. А дальше как знаешь. Вольному воля.

— А что о себе думать? Все то же, что и в прошлой жизни.

— Не скажи. Первое, что тебе надо, это отпустить свое прошлое. Забудь обо всем, отпусти свои потребности. Выкинь блядское время на свалку, его здесь тоже нет. Здесь нет ничего, кроме твоей души. Как только это поймешь, прошлого не станет.

— Только душа…

Витя оглянулся вокруг. Жара раскалила воздух, все окружающее мнилось в легком подрагивании, искажалось, мир состоял из контуров и ломаных линий. Он постарался представить, что этих домов и этих многоэтажек не существует. Это всего лишь картинки, нарисованные умелым художником, это всего лишь тонкий лист бытия с чьими-то мыслями. Движение кисти, легкий мазок — старик, голубь, забытая игрушка в песочнице. Кто-то их нарисовал здесь, вдохнул в них смысл и жизнь, и они, сотканные из красок, воздуха и мыслей, воплотились в этой реальности, они живут в бесплотном сознании их создателя. И в то же время сами по себе, каждый в отдельности. Одинокие души, вечные странники, собранные воедино на одном урбанистическом полотне.

— Блядь, что за мысли, совсем не мои, — Витя выдохнул и затравленно посмотрел на старика.

— Извиняюсь, хотел тебе помочь. Слегка коснулся сознания. Не на твоем языке получилось. Не смог настроиться.

— Ну ты даешь, дед. Ладно, проехали.

— Ты хоть что-нибудь понял?

— Да. То что мы есть и то что нас нет.

— Помогло?

Витя закрыл глаза и какое-то время вслушивался в себя. Ему вдруг очень захотелось все забыть и стать частью этого мира. Настоящей его частью, как этот дед.

— Помогло. Курить и пить не хочу. А жрать хочется все равно.

— Ну, это будет всегда, — улыбнулся старик. — Душе тоже надо чем-то питаться. И по любому ты будешь ходить по пробою. За хавчиком.

Старик указал рукой в сторону ближайшего дома. Палец его был согнут, ноготь черный от грязи.

У дома, под шиферным навесом Витя увидел несколько мусорных контейнеров. На каждом висела большая табличка с надписью. «СЧАСТЬЕ». «ТОСКА». «РАЗОЧАРОВАНИЕ». «БОЛЬ». «МИКС». Четыре последних были заполнены пакетами под завязку, с горкой. Те пакеты, которые не вместились, лежали рядом на асфальте. Контейнер с надписью «СЧАСТЬЕ» выглядел одиноко, хотя и стоял рядом; внизу он проржавел, огромная дыра в нем указывала на то, что он пуст.

— Счастье так, больше для красоты. Его здесь не бывает, — сказал старик. — Остального добра навалом. Советую покопаться в миксе. Туда кидают все подряд. Может попасть надежда, симпатия или на худой конец меланхолия. Тоже ничего. Хотя это все дело вкуса.

— Есть это гавно? — возмутился Витя. — Да никогда в жизни! Почему нет любви, веселья, восторга? Где гордость и интерес? Доверие и…

— Стоп! Стоп! — замахал руками старик. — Где ты видел это у бродяг? Не гони. А хавать придется все равно. То, что найдешь. Теперь это твоя потребность. Я вижу, ты уже начинаешь понимать. Это хорошо. Мне меньше возни будет. — Он потянул Витю за рукав. — Пойдем, посмотрим. А то мусорка скоро приедет, все увезут. Останемся голодными.

Витя прошел по песку шаг, другой, потом остановился. Еще раз взглянул на этот мир. Картины, воздух, краски и чувства, вспомнил он. И моя нарисованная душа, которая будет скитаться здесь, пока не умрет. Пока она…. Острая, как скальпель мысль вдруг пронзила его существо. Он поднял голову и прежде, чем задать вопрос, увидел глаза старика.

Они были черными, он никогда не видел такой тьмы в глазах человека. Безмерная скорбь плескалась в них, как волны в огромном море, и он стал пленником этой скорби, он барахтался в этих волнах, одинокий, никому не нужный, никем не замечаемый. Попытался сопротивляться, но уже не смог, великая тоска проникла в сердце, он отдался ей, и кажется, только она держала его на волнах, не давая утонуть. В бездонных прозрачных водах он увидел ответ на свой вопрос. Он увидел бесконечные миры, где есть только дорога и одиночество, где печаль покрывает все, как пыль, где свет луны освещает путь. Дорога всегда одна, она переходит из одного мира в другой, безнадежная, постылая, прямая. Она неизменна и вечна, как сама жизнь. Свернуть с нее невозможно, по бокам везде черный туман и кусты, на которых нет листьев. Они зачахли от слез тех, кто проходил мимо. По дороге можно идти, печатая шаг, можно брести, ковылять, ползти — ничего не изменится. Оправдание есть только в движении, каком бы то ни было, монотонном или судорожном. Движении вперед по дороге, у которой никогда не будет конца.

— Теперь ты забудешь свою прошлую жизнь. Твой одинокий путь продолжается. Иди с миром.

И прежде чем картина полностью не истлела в сознании Вити, быстро покрываясь пятнами плесени и увядания, пока с нее осыпалась труха, открывая дыры в забвение, пока последняя мысль не улетела и не исчезла в черном пространстве небытия, непослушными губами он задал последний вопрос, риторический, ненужный, на который уже сам знал ответ.

— Дед, кем я буду дальше, в следующей жизни?..

— Гандоном, наверное.