Станция Ol` Firesticks

Первым, что ощутила девушка, были рев и качание, качание и рев. Вокруг нее будто бы разверзлись адские врата, ее несло куда-то против ее воли, и нечеловеческий визг разрывал барабанные перепонки.
С криком она вырвалась из густого, липкого сна и нашла руками бугристый пол, покрытый слоем кашеобразной грязи.
— Станция «Новоанглийская», — мягко сообщил чей-то голос.
— Эй, Стикс, — прошамкал над головой у девушки оборванный, нищий старик, — Тебе выходить. Ты здесь каждое утро выходишь.
До сих пор не придя в себя, девушка закашлялась и, чувствуя, как горят легкие, покорно вышла из того, что оказалось вагоном метро.
Впрочем, «вышла» было бы громким словом для ее хромающей, жалкой походки. В ужасе она ощупала свои икры, но первая мысль — холодная и враждебная родилась в ее мозгу:
«Дура, ты просто отсидела ноги».
В нерешительности девушка замерла в проходе, и кто-то грубо ее оттолкнул. Неожиданно для самой себя она огрызнулась через плечо:
— Смотри, куда прешь, урод!
К ее удивлению, незнакомец не разразился ответной бранью, а лишь сочувственно покачал головой.
Станция представляла собой жалкое зрелище: узкая, словно червоточина, пол покрыт дешевым, изорванным линолеумом. Пассажирам приходилось тереться плечами, даже проходя мимо друг друга, а центр и без того крохотного зала занимал огромный, доисторического вида блок экстренной связи. Стены депо были выложены разнящимся по тону кафелем, буквы названия давным-давно отвалились, оставив лишь светлые следы.
Девушка бесцельно бродила по залу, пока скрежет приближающейся электрички не заставил ее испуганно броситься прочь. Она торопливо взбежала по эскалатору, медленно тянущему свою бесконечную лямку, и отошла подальше от скудного человеческого ручейка. Оглядевшись, она уселась на каком-то навеки заглохшем генераторе в провонявшем мочой углу, задумчиво вытерла руки об измятые, засаленные лохмотья, заменявшие ей штаны, и принялась медленно изучать содержимое собственных карманов.
Она обнаружила обертку от шоколада, до неразличимости залитую чем-то липким карту Керридж-сити, несколько монеток мелкого номинала, пустую пачку сигарет, сплющенный коробок спичек и сложенный вшестеро лист бумаги — такой же затасканный и грязный, как ее одежда. Рассовав все, кроме него, обратно по карманам, она развернула послание и тупо уставилась в написанные знакомым почерком буквы.

Привет, Стикс!
Теперь бумага будет последней ниточкой, связывающей нас с прошлым. У нас ретроградная амнезия, и наша никчемная память раз в несколько дней возвращает нас на некую удаленной от настоящей жизни точку. Раньше мы просто забывали какие-то вещи, но с течением времени нас отбрасывает все дальше и чаще от какого бы то ни было «сегодня».
На момент, когда писалось это письмо, нам 28 лет, последние друзья покинули этот проклятый город, и у нас не осталось родни, способной нас приютить. Все наши деньги ушли на оплату бессильных перед нашей болезнью врачей, квартиру отобрали за неуплату, и я не знаю, что нам с тобой делать дальше. Все, что нам остается — повиноваться слепому инстинкту выживания.
хохо, Стикс.
P.S. В каком бы отчаянном положении мы ни находились, НЕ ОТДАВАЙ НАШЕ ТЕЛО МАСТЕРАМ!

В первые мгновения после прочтения этой записки в груди у девушки поселилось острое чувство обиды, потом — страха за саму себя. Что делать дальше? Куда ей идти?
«Меня зовут Стикс». — Мысленно сообщила себе она, и внезапно со звуком собственного имени на нее напала необоримая апатия, разъедавшая ее слабое существо.
Как долго она просидела на холодном, ржавом железе, вслушиваясь в мерный гул электрической лестницы, перемежаемый истерическим визгом метро? Внезапно девушку будто укололи в мозг, и она, не вполне отдавая себе отчет в собственных действиях, спрыгнула с мертвого генератора и направилась вниз, к поездам.

Разглядывая карту метро на древнем электроприборе и ежесекундно борясь с вязкой, ленивой памятью, Стикс поняла, что находится на кольцевой ветке, так как именно на ней и была станция «Новоанглийская». Инстинкт бродяжки подсказывал, что, если дальше пурпурного круга и есть функционирующие станции, находиться там ей будет опасно. Внимательно рассмотрев терминал, девушка обнаружила кнопку связи с охраной. Ни на что особенно не надеясь, Стикс с трудом вдавила залепленный жвачкой кругляш…
Послышался шорох интеркома, и кто-то устало произнес:
— Опять ты. Вижу тебя на камерах, можешь не выкобениваться.
— Мне… мне нужна помощь, — залопотала Стикс, с трудом выговаривая слова.
— А то не понятно, — невидимый собеседник похоже наслаждался возможностью хоть как-то рассеять служебную скуку, — Ты, конечно, не помнишь, но несколько тёток из города тебя подкармливают, а мы позволяем попрошайничать — это всё милосердие, на которое ты можешь рассчитывать в этом гнилом городишке.
— Что же мне делать? — прошептала девушка, сглатывая душащие ее слезы.
— Знаешь, мне было бы веселее с тобой разговаривать, не задавай ты каждый день одни и те же вопросы, — издевательски заметил голос, — Если тебя отсюда выгонят, ты либо окажешься в желудке у одной из шастающих по ночам тварей, либо в психушку, что, в общем-то, равнозначно. С тех пор, как Мастерам выдали врачебные лицензии, в этом городе лучше не болеть, совсем.
— В психушку? — тупо переспросила Стикс, вспоминая постскриптум от неведомой себя.
— Там тебя гарантированно разберут на запчасти, детка. По-моему, лучше уж выйти у кадавра из заднего прохода, чем быть энтим самым проходом, ну ты понимаешь.
В голове у девушки вновь что-то щелкнуло, и она почувствовала глубокий, беспричинный гнев.
— Сука, пентюх вонючий, только и можешь, что языком трепать, помоги мне, слышишь, скажи мне, куда идти, я же ничего не знаю!
— Таким вот образом заканчиваются все наши разговоры, — цинично заметил охранник, — Постарайся не попасть под рельсы, тебе с них уже вытаскивали.
И он прервал связь.

В какой-то момент Стикс догадалась подняться к противоположному выходу из метро, где обнаружила будку с выпечкой, чья владелица, похоже, знала девушку в лицо. На те несколько медяков, что оставались в ее карманах, бродяжка купила себе поесть, но черствая булка с тонкой прослойкой зловонного сыра только усилила внезапно проснувшийся голод.
Последовав «совету» охранника, Стикс подобрала одну из разбросанных по вестибюлю картонок и села у эскалатора, низко склонив голову. День близился к полудню, и человеческий поток немного усилился, но мало кто обращал внимание на попрошайку. Изредка до девушки доносился звон мелочи, которую кидали к ее ногам, но телом и мыслями она вновь впала в глубочайшую прострацию. Она не думала в привычном понимании этого слова, а просто существовала где-то в прослойке между миром вещей и тонким миром.
Ей удалось обрести контроль над собственным телом лишь после того, как какой-то оборванец, на вид не лучше нее, прошипел нечто омерзительно гнусное и смачно харкнул ей прямо на голову. Ощущая жуткое жжение в груди, Стикс взвилась и покрыла подонка отборным матом, периодически тыкая его кулаком в грудь. Не ожидавший такого отпора бродяга испуганно скатился вниз по эскалатору, а девушка уселась обратно на свое место, тщетно пытаясь оттереть плевок с грязных волос.
Разбитые цифровые часы над входом в депо показывали четыре часа пополудни, когда Стикс наконец наскребла денег на что-то мясное. От сердобольной продавщицы она получила бесплатный стаканчик дрянного кофе в придачу к лепешке с разваливающимся, скользким фаршем. Пока она жадно ела прямо у ларька, всасывая мясной сок, бесконечные прохожие обходили ее далеко стороной. Наверное, пахло от нее омерзительно, да и внешне она представляла собой зрелище малоприятное, но в Стикс было на это решительно наплевать.

Гром грянул внезапно: когда девушка, не зная, чем себя занять, ловила и читала обрывки газет, сумасшедшими мотыльками носящиеся по продуваемому метро. Один из серолицых, ко всему безразличных охранников с заросшим шерстью носом, сообщил ей, что метро закрывается и без лишних слов потащил девушку к выходу. Пока она привычно крыла исполнителя бесчисленными ругательствами, ее мягкий, сломленный разум бесплодно искал ответы в подавленной болезнью памяти. Каждый ли раз ее вот так выволакивали за дверь? Или до этого ей всегда удавалось спрятаться в темных служебных помещениях, и там пережидать ночь? Конечно, ночное метро обещало быть местом пугающим, но неведомый мир снаружи внушал ей еще больший ужас.
Когда впереди показались выломанные турникеты и дверь, состоящая из пустых железных рам, Стикс уже билась в припадке панического страха, извиваясь в плотно обхвативших ее руках. От злобно ругавшегося на нее мужчины исходил затхлый, но привычный запах метро, обещавший тепло и безопасность. Снаружи веяло холодом, и было темно; разум девушки, отброшенный куда-то в глубины младенчества, отказывался принимать ужасающую действительность.
Когда ее выбросили наружу, проводив крепким пинком под ребра, Стикс свернулась калачиком и завыла: протяжно и громко, робко прислушиваясь, не откроется ли дверь снова. Сумерки, подобно невидимым врагам, глумливо собирались у нее над головой. Стремительно холодало, мертвые фонари и не думали зажигаться, и лишь буква «М» на столбе слабо алела, напоминая шейный срез отрубленной головы, насаженной на кол…
Окончательно продрогнув, Стикс побрела к ближайшему зданию: двухэтажному деревянному бараку, бормоча себе что-то под нос, и уже не удерживая собственный слабый разум на пороге охватывавшего ее безумия…

Оказалось, что весь район был застроен этими хлипкими деревянными домиками. На верхних этажах некоторых из них горел электрический свет, а от некоторых остались лишь горелые каркасы. Стикс осторожно, по стеночке, перемещалась по узким улицам, опасаясь встречи с живым существом и одновременно жаждя, чтобы кто-нибудь нашел ее и спас от этого кошмара.
Переходя заросшую ломкой, мертвой травой дорогу, Стикс почти нос к носу столкнулась с толпой пьяных, угрюмо-веселых малолеток, которые тут же принялись свистеть и выкрикивать непристойности в ее сторону. Издалека казалось, что в их тупых, автоматизированных глазах не было зрачков, а все они покрыты отражавшими скупой лунный свет бельмами. Почти теряя сознание от страха, девушка метнулась обратно во двор, из которого вышла, и юркнула в один из заброшенных, изъеденных червем и короедом домов. Не останавливаясь, она пробежала пару комнатушек, служивших, верно, когда-то квартирами и притихла в темном углу одной из них. Там она и затаилась, вслушиваясь в тишину сонливых улиц.
Когда страх отступил настолько, что Стикс вновь смогла контролировать свои действия, она осмотрела помещение, освещенное скудным светом окна напротив. Оно оказалось по-спартански обставлено: одинокая тумбочка, несколько слоев мочала в углу, повсюду были разбросаны полуистлевшие упаковки из-под дешевой лапши. Очевидно, здесь кто-то жил, и девушка не горела желанием встретиться с хозяином лицом к лицу.
Девушка уже направлялась к выходу, когда в прихожей раздался гулкий стук чей-то обуви по деревянному полу. Заметавшись в темном, незнакомом ей доме, опасаясь, что в неизвестных ей комнатах найдется что-то пострашнее человека, Стикс замерла в центре чужого жилища и огромными глазами уставилась на дверной проем. К ней медленно приближалась угадывающаяся в темноте человеческая фигура… Заметив пришелицу, незнакомец остановился и направил ей в лицо узенький луч синего света, исходящего, похоже, из дешевого брелока.
— Заблудилась, дитя? — донесся до Стикс женский голос. Он мог бы быть почти материнским, если б не угадывавшиеся в нем нотки тщательно сдерживаемого сладострастия. — Не бойся, я не дам тебя в обиду. Можешь переночевать у меня, а утром отправиться восвояси.
Девушка не нашла в себе сил отказать и, кивнув, опустилась на пол в «своем» углу, не сводя с хозяйки настороженного взгляда. Та, пошерудив немного в тумбе, извлекла канделябр и вставила в огромный сальный огарок, торчавший в нем, желтую, тоненькую свечу. Когда она запалила огонь, Стикс с трудом удержалась от крика ужаса: правый глаз незнакомки напоминал треснувшее при варке яйцо: вокруг него вздувалась синюшная опухоль и свисали пузырящиеся лохмотья вытекшего белка.
— Красавица, да? — усмехнулась она, обнажив пораженные гнилью зубы, — Вот, что делает с тобой этот город. Иссушает, обращая в пыль, с рождения обрекает на погребение заживо… Остается воровать церковные свечи и питаться ими же, когда догорят. До чего же мы докатились, сестрица… — Она сокрушенно покачала головой, и Стикс, не в силах больше сдерживаться, расплакалась, швыркая и хлюпая носом. Женщина продолжила, будто не замечая этого:
— Вот знаю же, что давеча в углу шебуршались не крысы, что валить надо из поганого этого места… «Новоанглийская» — это все брехня, местные его называли «Старые спички», по-ихнему, по-англицки. А ныне мы как в Вавилоне, безбожном граде, все бормочем на одной тарабарщине.
Калека мелко перекрестилась.
— А «Старые спички» потому что все халупы эти-то деревянные, так они еще и старые баки из-под бензина сюда привозили сбрасывать. Одна искра, и рванет все к такой-то матери…
Девушка опасливо покосилась на неровный свет восковой свечки.
— А меня зовут Стикс, — хрипло заговорила она, — Только все равно это мало что значит.
— Отчего ж, — тетка уставилась на нее мертвым взглядом, — Стикс — река, дарующая беспамятство, забвение… злая река.
— Дело скорее в названии станции, — возразила ей девушка, — Старые спички – Old firesticks, как раз по последнему слогу.
— Дело в не том, отчего что пошло, — назидательно заявила хозяйка, — А как это понимать. А понимать уж можно как хочешь.
Бродяжка ей не ответила; ее сморил беспокойный, изнурительный сон.

Стикс проснулась за несколько часов до рассвета, от страшных, противоестественных звуков. Она с ужасом вслушивалась в хруст, бульканье, чавканье и молилась про себя, чтобы это был сон, наваждение измученного, больного мозга.
Отважившись приоткрыть глаза, она чуть не потеряла сознание от глубочайшего, кромешного страха, охватившего ее разум. На физическом уровне она ощутила, как безумие уничтожает последнюю возможность вернуться в мир реальных вещей из этого ожившего кошмара.
Тело ее вчерашней собеседницы было разорвано на куски и растащено по всей комнате, густая кровь медленно просачивалась сквозь половицы. В углу напротив того, в котором сидела девушка, зиял черный провал, который еще вчера был простой крысиной норой. Смутным силуэтом в проеме окна чернело продолговатое существо с недоразвитыми человеческими руками и маленькой, будто бы детской головой. Оно, сопя и давясь, грызло останки несчастной калеки, и в случайном свете проехавшего мимо автомобиля, девушка заметила отсоединенное от тела, с кровавым провалом рта и пустыми глазницами, лицо своей вчерашней хозяйки.
В тот момент мозг ее полностью отключился и та вторая, «злая» Стикс, что владела моторной памятью и бесконечным запасом ругательств, полностью взяла на себя контроль.
Двигаясь медленно и бесшумно, она отползла чуть в сторону, к бессознательно отмеченной вчера половице. Положившись на единственный шанс, Стикс с грохотом обрушила девичий локоть на переломившуюся от удара деревяшку (существо зашипело и подпрыгнуло на месте) и, просунув руку в образовавшуюся полость, лихорадочно зашарила там рукой. Что-то укусило ее за палец, и, выругавшись от боли, она нашарила там то, что обычно прятали от обысков жители неблагополучных районов Керридж-сити: сапомальный ствол.
Недокадавр уже метнулся в сторону девушки, когда она перекатилась на спину и надавила на курок выставив оружие прямо перед собой. Кривое, кустарное дуло разорвалось прямо перед хищно оскалившейся мордой. Перед тем, как ее искалеченные взрывом руки впечатало в пол, в красной вспышке девушка успела увидеть извивающееся, похожее на ласку, тело существа, чья голова превратилась в кровавое месиво. Через пару секунд оно затихло на полу, а Стикс истерично, страшно смеялась, прижав руки к груди.
В конце концов, она была бы никчемным копом, если б не умела превозмогать боль.

Когда открыли метро, она, с наспех перевязанными тряпьем руками, спустилась в знакомо-спасительную шахту и, с трудом ориентируясь в полноводном человеческом потоке, села на кольцевую ветку. Проехав пару раз по кругу, она наконец смогла сесть на освободившуюся скамейку и провалилась в мучительное забытье, стараясь не думать о чудовищных событиях прошлой ночи.
Руки нещадно болели, но все ее существо торжествовало, баюкая вновь обретенную память и самоидентификацию. Только бы вылечить разорванные пальцы, и тогда… Лишь одно ей не давало покоя: что-то в том зловещем послании самой себе, какая-то деталь, ускользнувшая от ее внимания… Ее истощенный разум не смог бы выразить это словами, но неотступное ощущение цикличности, неминуемого, закрученного в ленту Мёбиуса рока, бередило ее исстрадавшуюся душу. Сквозь полуопущенные ресницы она заметила в плотном людском массиве показавшегося знакомым ей старика-оборванца, но властная сила сна наконец отключила ее измученное сознание.

Первым, что ощутила девушка, были рев и качание, качание и рев.