Выдёрныш-24
4.
Не помню, каким образом я попал на «халявную» должность писаря в штабе дивизии, но это было круто! Вероятно, откуда-то узнали, что я умею обращаться с пишущей машинкой, и это решило вопрос в мою пользу.
Даже по отношению сослуживцев ко мне я почувствовал, что весьма «повысил» свой служебный статус, и товарищи стали воспринимать меня чуть ли не представителем штаба, на уровне младшего офицерского состава.
Помимо сдержанной зависти к моей «халяве», некоторые стали неприкрыто заискивать передо мной, предлагать мне свои мелкие услуги, точно я и в самом деле мог решить перед начальством какие-то их персональные проблемы по службе!
Слава Богу, ощутить себя «Ильичом» в окружении ходоков я не успел, моя «командировка» в мозговой центр дивизии была не слишком продолжительной (где-то около месяца).
Но увидеть нечто любопытное, печатая под диктовку или по исходящим документам очередную цидулю, мне всё же на своём местечке удалось. Прежде всего промозолил мне глаза некий прапорщик от особого отдела, маленький и въедливый человечек, в каждом углу разыскивавший крамолу.
Он по нескольку раз на дню перетряхивал мою корзину для бумаг, куда я выбрасывал уже использованную копирку, и просматривал чуть ли не под лупу каждый листочек пачкающей бумаги, отчего всегда был слегка замурзанным. Он категорически запрещал мне печатать под копирку такие слова, как батальон, полк, дивизия, армия, но всегда: подразделение, соединение, объединение и т.д.
Словно некий теоретический шпион по словам на копирке смог бы определить реальный состав наших вооружённых сил, – или словечкам типа соединение и объединение позволил бы сбить себя с толку!
Когда мне диктовали старшие офицеры штаба, я чувствовал серьёзность и масштаб армии (особенно мне нравились такие словосочетания, как приданный арт-дивизион или хозяйство Ермакова, – это укрупняло нашу военную силу даже на самих словах!)
Когда же мне делал замечания маленький, но рьяный службист-прапорщик, меня начинало тошнить от его роботизированных нравоучений, лишённых какого-либо нормального человеческого слова или интонации. Я случайно узнал, что он получал удвоенное жалование, потому что формально числился на работе прапорщика (и там состоял на положенном довольствии), а негласно выполнял установки особого отдела, за что сполна вознаграждался не только дополнительными денежками и преференциями, но и целым рядом особых пайков и льгот по своему таинственному ведомству…
Мою нелюбовь к нему он по-своему понимал и чувствовал, – и вскоре нашёл весьма «оригинальный» способ жестоко отомстить ничтожному писаришке, неизвестно за что пристроенному на тёплое местечко аж в настоящий секретный штаб!
Меня же устраивали в моём логове относительные тишина и спокойствие по сравнению с казармой, – и освобождение от общего расписания роты. Правда, когда я оказывался (в редкие часы штабного затишья) один в «своём» кабинете, начинали одолевать мысли о девушках… Никакой бром, добавляемый солдатам в пищу, не мог победить наш основной инстинкт, и, если честно, служивому человеку лучше всего быть на людях, а не искать себе пряток по закоулкам армейской территории…
Стояло холодное предзимье, и всё чаще стали поговаривать о выезде на дивизионные учения в самые трескучие морозы, которые обещали синоптики в начале декабря. Находясь в тёплом штабном кабинете, я поневоле надеялся, что и предстоящие учения продержусь в особой палатке, оборудованной под штаб, либо, на худой конец, перекантуюсь в штабной машине, которая аккумулировала в себе войсковую связь дивизии, а присутствие в ней писаря, с функциями адьютанта (посыльного), представлялось вполне оправданным и даже необходимым.
Но так думал я, и тем более никаких распоряжений на мой счёт накануне выезда в Гороховец ни от кого из начальников не поступало. Я вроде бы и был пристроен, и вроде бы всеми был благополучно забыт, а самому что-то выяснять в моей ситуации я посчитал глупым!
Когда же тронулись в путь, я понял, что в нашей машине во время пути будет всего три человека: водитель-солдат, я и… прапорщик-особист! Вот где была главная засада!
Он прекрасно знал (особист всё-таки), что раньше вечера в день прибытия на место меня никто не хватится, а его опека надо мной по его службе никак не распространялась.
К несчастью, мы прибыли в песчаные боры полигона посреди холоднющей звёздной ночи, озарённой полной луной! По многолетним наблюдениям синоптиков (так накануне говорили офицеры), предстоящие ночи будут самыми лютыми за всю минувшую четверть века! Даже в хорошо прогреваемой машине (это был военный грузовик типа «технички», но более совершенный по оборудованию и бытовому функционалу) я почувствовал, как в самые малейшие щели окошек и дверей внутрь вползает несусветный холод, «украшая» свой путь нарастающим инеем…
В этот момент прапорщик отодвинул внутренние засовы на двери и спросил меня, было ли мне какое-нибудь задание к моменту прибытия? Я ответил, что пока мне никаких распоряжений не было, все только что приехали, начальству не до меня…
– Ну, так и пи…дуй отсюда на все четыре стороны, – рявкнул прапорщик своим высоким голосом, распахнул настежь дверь машины (она располагалась на приличной высоте в заднем торце авто) и двумя сильнейшими пинками вытолкнул меня на снег!
В самый последний момент перед «вылетом» я услышал, как звякнули бутылки в толстеньком рюкзаке прапорщика, а пока поднимался и приходил в себя, охваченный дрожью от внезапного холода, дверь машины была уже «задраена» изнутри, а вместе с ней и малейшая возможность куда-то пристроиться на ночь, чтобы не околеть от свирепого мороза…
(Продолжение следует).
("О моей службе в советской армии-4" (личная рубрика Моя Каждодневность", более 2-х лет назад на Голос)
Выдёрныши по порядку:
первые 10 выдёрнышей вторые десять выдёрнышей двадцать первый двадцать второй двадцать третий