[Проза] Аджиамбо 8
Автор: @ondantr
Редактор: @nikro
Аджиамбо.
Теперь мы знаем, в честь кого назван этот кусок истории.
Но почему имя принцессы - дочери короля дикарей вынесено в заглавие?
Первая часть, Вторая часть, Третья часть, Четвёртая часть, Пятая часть , Шестая часть, Седьмая часть
Аджиамбо 8
(рассказ из цикла «Пряности»)
Капитан, мысленно ругая острого на язык монаха, а заодно и себя, последовал за святошей, который, пройдя тёмными коридорами дворца, открыл очередную дверь и отступил в сторону.
По центру небольшого зала на каменных подпорках возвышалась отлитая из бронзы большая лохань, под которой тлели угли. Старуха, стоявшая рядом, наливала в большой кувшин воду, льющуюся прямо из стены. Монах о чём–то спросил у женщины и повернулся к Родригу.
– Она только что прислуживала Аджиамбо. Вода ещё тёплая. Можешь лезть в эту лохань.
– Здесь купалась принцесса? – спросил капитан, снова краснея.
Он почувствовал знакомый аромат. Так пахла кожа и волосы Аджиамбо.
– Что, брезгуешь? – спросил священник, пробуя ладонью воду.
– Нет. Наоборот. С удовольствием смою с себя соль и грязь, – сказал Родригу, сбрасывая башмаки.
– Отмоешься, старая карга проводит тебя в мою келью, – монах подтянул подол сутаны и через мгновение исчез.
Да Коста долго лежал в тёплой воде, куда старуха бросила десяток бутонов роз. Капитан едва не заснул, утопая в ароматах и дремотной лени, но струя холодной воды, льющаяся на голову, вернула капитана в реальность. Ему подали чистый холст, но Родригу отмахнулся, напялил на мокрое тело одежду и последовал за старухой, которая, проведя его по коридорам, подтолкнула к узкой двери.
Да Коста очутился в довольно большой, освещённой двумя факелами, комнате, примитивно, словно детской рукой, разрисованной библейскими сценами, причём отличить Иисуса от остальных персонажей было совершенно невозможно. Поэтому над одной живописной фигурой, стоящей на коленях возле креста, начертали имя, которое Родригу прочёл, как Исса. На трудноразличимых лицах, закрашенных белой краской, чернели глаза и выделялись красные толстые губы. У единственного окна, задрапированного тонкой синей тканью, нарезанной узкими полосками, стояла кровать. В дальнем углу да Коста увидел ворох шкур и стопку сложенных друг на друга полотен. А перед деревянным распятием, установленном прямо по центру помещения, лежал лицом вниз монах и посыпал голову пеплом, который он брал горстями из глиняной миски.
"Ничего себе келья? – удивился Родригу. – У меня каюта в три раза меньше. И зачем святой отец голову себе посыпает. Видно – грехи покоя не дают".
Капитан, стараясь не шуметь, стал обходить комнату, рассматривая рисунки.
– Нравится? – услышал он голос монаха и повернулся на звук.
– Это вы сами рисовали?
– Целых шесть месяцев.
– Неплохо, – сдержанно похвалил Родригу. – А почему у апостолов толстые губы?
– А, чтобы Иисус, например, был похож на дикарей и казался туземцам, хотя бы по облику, родным и близким.
– А лица, почему белые?
– Тебя не спросили, – рассерженно буркнул священник. – С чёрной краской здесь плохо. Не изображать же Иисуса с красной или синей рожей, прости Господи.
Монах, видимо привыкнув к Родиригу и в силу молодости последнего, потерял уважительные нотки и, давно перейдя на "ты", не стеснялся в выражениях.
– Почему, почему? Много вас таких "почему". А я столько сил потратил. Обращаешь дикарей и разных невежд к Господу, а толку – чуть, – ворчал монах.
– Простите, – растерялся Родригу.
– То–то. Вон – ложись туда, где шкурами пол застелен. Аджиамбо их прислала вместе с полотнами.
– А я думал – король.
– Королю только бы бражничать с плясуньями и наложницами. Его последняя жена, которую он любил без памяти, преставилась. Через неделю – уж год будет. А он, – монах от праведного гнева едва не задохнулся, – грешит чревоугодием и распутством. И это любовь называется? Когда бригиттка променяла меня на тех олухов, я целый год страдал. Вроде, как в трауре печалился. А этот дикарь, его величество, – святой отец пренебрежительно махнул рукой. – И Аджиамбо будет такая же.
– Не похоже. Она хорошая девушка.
– Все они хорошие, пока сиську у матери сосут. А затем из них распутницы вырастают. У короля есть ещё три сына, но не понимаю, за какие такие прелести он боготворит эту девчонку. Может, потому, что Аджиамбо – последний ребёнок в семье? Похоже на то.
– Вы мне скажите, Святой отец. А что колдун хотел сказать той странной песней, – торопливо спросил Родригу, меняя тему неприятного для него разговора.
– Бред умалишённого. Тоже мне, провидец.
– И всё же. Он ещё что–то кричал королю...
– Ты будешь спать или нет? – рассердился монах.
Он уже лежал на кровати, даже не сняв сутаны, но факел, торчащий в стене, не гасил. По его лицу было заметно, что священник совсем не прочь поговорить.
– Давайте, святой отец! Мне же интересно, – капитан, сняв одежду и башмаки, с наслаждением залез под полотна, пахнувшие жасмином.
– Я же тебе уже кое–что перевёл. А ещё этот старый дьявол, пока его не вывели, вопил, что сыновья короля станут рабами, и что всех его подданных увезут за море, где находится край всего сущего, превращаясь в границы недозволенного. И, что рабы будут собирать белый цветы смерти, такие же белые, как снег, лежащий на высокой горе, которую племена суахили называют Сверкающим холмом или Килиманджаро. И что всё это сделают белые люди, похожие на нас с тобой. Они появятся над морем на птицах с красными крестами, нарисованными на белых крыльях и, что птицы будут извергать из своих желудков смерть. А ещё он сказал, что белые птицы, изрыгающие смерть, взамен пожирают золото, – монах замолчал, крестясь и зевая.
– Золото? – начавший дремать Родригу, всё же не оставил без внимания заветное слово. – Какой может быть снег на этой земле, горячей, словно сковородка, стоящая на огне? Может, сверкающий холм блестит от золота? Где этот Килиманджаро?
– Далеко, – заплетающийся язык монаха говорил о том, что священник борется с дремотой. – Там, где Солнце встаёт из океа...
Речь монаха прервалась, и он захрапел.
Родригу поднялся, погасил факелы, подошёл к окну и раздвинул полоски ткани. Редкие огни опоясывали близкие стены. Полная Луна освещала лес, сторожевые башни, шеренгу статуй в саду и дорожки. Громкому хору цикад не удавалось заглушить голос какого–то зверя, который глухо рычал, чередуя короткие и длинные низкие ноты. Остро пахло свежестью, розами и немного жасмином.
Капитан снова лёг, натянул полотно до подбородка, и втянул ноздрями воздух. Он смотрел в потолок, но видел над собой, то гору золотых монет, то красивое лицо девушки.
– Аджиамбо, – шептал он, медленно проваливаясь в сон.
дизайнеры @orezaku