[Проза] Твердь. Глава вторая. Тусклый мир

Час спустя она подумала, что, наверное, зря задала ему этот вопрос.

Собственно, ни о чём особенном Саша не спрашивала. Просто поинтересовалась, как они живут там, на Тверди.

И уже час Женя не замолкал. Речь его шла сплошным потоком, без пауз. Он рассказывал о каменных ножах и каменной посуде, о лодках из шкур и костей морских животных, о жилищах из шкур и костей, о вечном льде на полюсах и холоде в прочих местах, о солёной воде, гораздо более солёной, чем здесь, из-за неё на экваторе нет льда и в ней трудно утонуть, и нырять тоже трудно, о водорослях кхтлин, сжимающихся в прочный клубок, когда их касается пузырёк воздуха, и если ты ныряешь рядом с ними, нельзя выдыхать, о водорослях тактлинат, втягивающих соль и опресняющих морскую воду, а другой у них почти нет, дожди редки, пару раз в год, да и то не каждый год, о волнах, перекатывающихся через всю заселённую сушу во время шторма, но никто их не боится, просто ложатся спать подальше от берега, берут подушки повыше и кладут детей себе на грудь, чтобы воды во сне не нахлебались, о бесконечных отмелях, внезапно сменяющихся обрывами, о пещерах в глубине, о том, что на Тверди не знают огня, у них нет птиц, но есть рыбы, способные часами парить в небе, выслеживая подводную добычу.

А небо у них называется робкое море, и кто-то даже пытался летать на крыльях из шкур и костей.

Всё это он проговаривал неторопливо, негромко, убаюкивающе, так, что хотелось слушать и слушать, и хорошо бы при этом обнимали и шептали на ухо, пока не уснёшь.

А ещё у них были весна и осень, совсем не такие, как здесь. Здесь весна тянется-тянется-тянется, оттепели сменяются заморозками. И осень тоже кажется ему иногда бесконечной.

А там два раза в год посреди серого мира в океане вдруг начинали полыхать всеми цветами водоросли, поднимающиеся с самого дна, из чёрных бездн. И это значило, что наступила осень или весна — быстрые, яркие, несомненные. А потом были зимние шторма. Или прекращались зимние шторма.

Иногда, чтобы окончательно не задремать, Саша задавала какой-нибудь уточняющий вопрос, а в ответ снова начинались рассказы, спокойные и страшные — о глубоководных тварях, охотящихся на людей, и тварях, утаскивающих людей на глубину, чтобы ловить с их помощью тех, кто охотится на людей.

Или не страшные, но кажущиеся невероятно печальными — о жителях Тверди, отбившихся от прочих и поселившихся в огромных плавучих льдах, и там протапливающих себе норы дыханием, все дышат, забравшись в небольшую выемку, один собирает воду — а не то она снова замёрзнет — до тех пор, пока не получится пещера, но зато вода у них чистая-чистая, и водоросли для её опреснения не нужны.

— Подожди, — с некоторым трудом Александре удалось прервать его сагу. — Так было раньше. А потом, когда вы вступили в Конфедерацию, вам... помогли?

— Вообще-то мы никуда не вступали.

— Но они же к вам прилетели и... И ничего не сделали?

— Спросили, как всё это называется. Мы сказали: твердь. Вскоре выяснилось, что полезных ископаемых у нас нет, достижений науки и техники — тоже. Нам ничего не было нужно от Конфедерации, а ей — от нас. Конечно, к нам приезжали этнографы, биологи, геологи, археологи, климатологи, лингвисты и прочие специалисты по иным мирам. Вербовщики одно время зачастили — в армии Конфедерации никто служить не хочет.

— Ну а лекарства, детская смертность...

— У нас очень низкая детская смертность, у взрослых немножко выше. Болеем мы редко и почти любому из нас трудно жить вдали от своих.

Отвечал он по-прежнему ровно, и Саше начали представляться одна за другой картины мирной и степенной тамошней жизни: толстые голые мужчины и женщины, с довольным видом плещущиеся в чёрной стылой воде, весело расталкивая животами иссиня-белые льдины, дети, кидающие в них снежки, купальщицы, выходящие неторопливо на берег и надевающие огромные лоснящиеся крылья.

— А у тебя там была семья?

— Семей в вашем понимании на Тверди нет. У нас довольно замысловато наследуется рост.

— Ты о чём? — Александра решила, что ослышалась.

— О расстоянии от макушки до пяток, — пояснил Женя. — Точнее, от макушки до подошв ног.

С ростом был перебор. Саша поняла, что в голове кавардак, и если не отправиться немедленно домой и не упасть в кровать, то уснёшь прямо здесь, за столиком и проспишь до утра, пока Женя будет рассказывать свои завораживающие истории кокетливо хихикающим официанткам — он уже переглядывается с рыжей! А потом они побегут, голые, к реке и станут купаться в проруби... Тьфу ты, чёрт, какая прорубь, лето же... так, всё, подъём немедленно!

— Мне пора, — она вскочила, быстро и бестолково.

— Устала? — Женя ничуть не удивился.

— Голова уже, блин... тетраэдрическая, — слово относилось к тому немногому, что осталось в её памяти после школьных уроков химии и казалось ей сейчас очень удачным. — Строение молекулы метана!

Он взглянул на неё с недоумением.

— Ах, да, ты ведь и в школе не учился. Скакал там у себя верхом на моржах, — Александра полезла в сумочку за телефоном. — Всё, пока. Завтра в Университетской роще, в десять, чтобы был, как штык.

Женя смешно помахал ей рукой.

Она, набирая на ходу номер такси, вышла на улицу — уже не жаркую, но душную.

И думала только о Тверди с её бесконечной прохладой.