Семейный праздник (27)
27.
Отцу часто приходилось тогда возвращаться домой поздней ночью. И всегда, в какую бы погоду он ни возвращался, отец жадно впитывал в себя все запахи и звуки прибалтийской ночи.
Если была зима, стояла вязкая белая тишина, почти не нарушаемая какими-то посторонними звуками. Дышалось хорошо, звонкий мороз проникал в лёгкие, освежая, казалось, не только их, но и сами мысли. В такие минуты думалось, что люди спят почему-то в самые лучшие минуты их жизни, точнее, жизни, окружающей их.
А может, жизнь именно потому и казалась в эти минуты такой чистой и возвышенной, что рядом не было людей? Не потому ли многие в последнее время, да и он в том числе, стремятся к одиночеству?
Но – странное дело – даже в одиночестве человек думает о других людях, о своём месте среди людей… То есть, одиночество – это одна из форм общения с людьми, форма мысленная, душевная…
Вот хотя бы сейчас: он страшно одинок, но все его думы – о семье, о детях, – и тем более мучительные, чем больше пропасть между ним и детьми…
Учились дети неровно, но разве делил он их в сердце своём на лучших и похуже? Все были дороги: и Валерий (хоть и не своя кровь), и Гриша, переболевший рахитом, и Сергей, и Витя… А как любил он единственную дочку, разве расскажешь? А младшие детишки, Ваня и Гарик: всё лучшее отдавал им, только бы радовались жизни!
В их учёбе, как и во всём остальном, грех жаловаться, он пользовался большим влиянием на детей. Хотя он редко проверял своих беспокойных детишек, и поэтому они много своевольничали.
Когда же до него доходили слухи о каких-нибудь существенных проказах того или иного ребёнка, он наказывал жестоко: не разрешал выходить на улицу по неделям, бил по заднице рукой или ремнём, а матери запрещал их жалеть или защищать. Разве можно воспитывать без строгости, как-то иначе?
Но мать, естественно, не выдерживала, выпускала детей на улицу, и если это он случайно замечал, разражался скандал между родителями.
Почтительный страх перед ним действовал на воспитание детей положительно: если бы не он, дети наверняка выросли бы хулиганами или ворами. Если вспомнить, то были и кражи, даже из соседней чайной.
Конечно, делали это старшие: Валерий, Гриша и Сергей. Мать, узнав однажды об этом, жестоко избила их ремнём, крича и плача от отчаяния и жалости, и они запомнили этот урок на всю жизнь.
Но отец воспитывал их иначе, иным способом: требовал, чтобы ребёнок смотрел ему прямо в глаза, чётко произносил слова, рассказывая о проступке, сам приносил отцу ремень, громко просил прощения и после этого получал свою порцию выволочки и другого наказания…
А за воровство яблок, например, он требовал относить эти яблоки хозяину и извиняться перед ним. Его руки и властныё голос были очень жёсткими, но дети старались не ныть и не хныкать, зная, что это раздражает его ещё больше, – и научились довольно стойко принимать свою участь, осознавая всем существом собственную провинность…
Так и повелось: почтительность дети отдавали ему, любовь – матери, и во всех семейных ссорах всегда принимали сторону матери. Права или неправа она была (чаще всего права), но её слёзы моментально завоёвывали сердца детей, и они сначала молча, а потом, взрослея, и поступками, - принимали сторону матери.
Почти все, входя в определённый возраст (14-15 лет), сталкивались на этой почве (к которой всё больше примешивалось пристрастие бати к спиртному) со своим отцом,ссорились по-крупному, – и иногда почти вступали с ним в драку.
Но они были родными, плоть от плоти его дети, – и следы от ссор постепенно затягивались, а вот с Валерием примирения не наступало никогда, и с каждой новой ссорой пропасть между ними увеличивалась и со временем не уменьшалась.
И сегодня, подлец, поставил жирную точку в их отношениях: отныне он, отец, его и знать не хочет! И пусть лучше не попадается ему на глаза в его доме, а не то – он за себя не отвечает!
Отец выругался вслух в душной темноте маленькой комнаты и вдруг услышал резкий стук в дверь. Он даже вздрогнул: какого хрена так стучать? Злой и раздражённый, он поднялся и, не зажигая света, прошёл через комнаты к входной двери, нетерпеливо открыл её со словами: «Чего кому надо?»
На пороге стоял глухонемой, бледный и возбуждённый, сильно запыхавшийся.
«Опять какая-нибудь пьяная драка, бегут по привычке ко мне»,– раздражённо подумал отец и твёрдо решил, что никуда не пойдёт, самому тошно.
Немой схватил его за руку и потащил на двор, громко выдавливая из себя какие-то междометия. Отец поначалу подчинился такому напору, однако на дворе выдернул свою руку и зло сказал: «Говори, чего надо? – и даже не заметил глупости своего требования.
Немой указывал на сарай, где стояла машина, и тянул отца туда. «Вот оно что, ехать куда-то! Ну уж дудки! –
Отец резко повернулся к порогу и бросил на ходу: «Никуда я не поеду! Извозчика нашли! Пошли все на хрен!» Он уже занёс было ногу над крыльцом, как вдруг почувствовал смертельную хватку: немой схватил его за плечо и круто развернул.
И не успел отец произнести и слова на такую выходку «гостя», как получил сильный удар в челюсть, и наверняка свалился бы, если бы немой не удержал его на ногах.
–Ты что, пьяный, сука? – захрипел отец, и вдруг увидел перекошенное гневом лицо немого и просто испепеляющий взгляд даже в полумраке двора.Немой отпустил отца и повелительным жестом указал на сарай.
«А ведь здоров, как бык, убьёт ещё» – присмирённо подумал отец и зашагал к сараю. Вспомнил, что ключи от машины остались дома, и повернул было назад, но немой вновь схватил его за руку.
«Да я за ключами, за ключами, не хватайся! Отпусти, тебе говорят, никуда не денусь!»
Немой понял и жестом показал, чтобы тот побыстрей шевелился. «Да пошёл ты…» – по дороге пробурчал отец, но невольно ускорил шаги.
Уже сидя в машине, впервые спросил:«Что случилось? Куда нужно ехать?» Немой отлично понял вопросы по движению губ (видимо, ожидал их), – и стал активно объяснять жестами, куда и зачем ехать.
И тут отца осенило:«А ведь матери дома-то нет!Вообще никого нет!Уж не с ней ли чего, ведь кулёма ещё та?»
Когда с дороги свернули на луговой просёлок, стало ясно, что именно с матерью что-то произошло. «Вот ещё, не было печали – дак черти накачали! – сильно забеспокоился отец. – К телку, что ли, попёрлась, дура хромоногая?»
Вместе с волнением росло и раздражение, и даже злость. «И чего не сидится дома? Вот, нашла себе заботу, по ночам шляться, – а теперь возись, как с малой, больно мне надо!»
Фары высветили телка, собаку и лежащую на траве фигуру матери. Мелькнуло бледное, как мел, заплаканное лицо, искусанные губы. Отец подъехал вплотную, мать зажмурилась от яркого, ослепляющего света.
– Петя, ты? – только и спросила его, и тут же зарыдала в голос. – А я… видишь… с ногою опять… –
Да ладно, не ной, этим не поможешь! Сейчас отвезу домой, вызовем скорую. Потерпи ещё… –
Отец ненавидел слёзы матери и даже побаивался их, пытаясь прикрыться от них суховатостью и отрывочностью фраз, грубоватостью тона. – Раньше надо было думать!
Вдвоём они подняли плачущую женщину и не слишком осторожно положили её на заднее сиденье, подоткнув под ногу какую-то подвернувшуюся одежду. Стоны матери скребли отца за сердце, но вместо жалости и сострадания к матери поднималось жгучее раздражение.
На глаза попался телёнок, и отец с разбегу ударил его пинком в живот: - На, падла, получай своё пойло, чтоб ты издох!
Телёнок рванулся прочь, но верёвка удержала его, и он захрипел громко и протяжно…
Уже в машине отец припомнил, что видел здесь и собаку.
– А что псина тут делала? – спросил он мать, чтобы как-то отвлечь её от горестных мыслей.
– Собака жизень мою спасла, Петя… Коли б не она… померла бы я, Петя…
И снова заплакала, видимо, вспомнив, как всё это было. – Сердце уже… умирало. Такая боль была… а она отогнала телка…Не дала растоптать меня… Вот тольки сердце…никак не успокоится… Млостно мне что-то, Петя…
Отец принял решение везти её немедля в соседний районный центр – там и больница получше, и его неплохо знают, – ещё по временам, когда он работал в пожарном надзоре (был такой период в его милицейской службе).
«А то ещё, не дай Бог, помрёт, ведь бледная, как смерть…»
Он остановил машину, сказал немому: – Я в город. Отвезу сам. Ты иди домой, спасибо. Там помогут санитары. Иди».
Немой всё понял, торопливо вылез из машины, и пока она не удалилась, печально смотрел ей вслед…
Его рыболовный улов остался возле телёнка или умчался в машине, но дядя Коля махнул на него рукой, и, вытирая грубым рукавом набежавшие внезапно слёзы, поплёлся к себе домой…
Он почему-то почувствовал, что видел сегодня Зинку в последний раз…
(Продолжение следует).
часть 1 часть 2 часть 3 часть 4 часть 5 часть 6 часть 7 часть 8 часть 9 часть 10 часть 11 часть 12 часть 13 часть 14 часть 15 часть 16 часть 17 часть 18 часть 19 часть 20 часть 21 часть 22 часть 23 часть 24 часть 25 часть 26