[Проза] Повесть о том, как я роман писал… Глава девятнадцатая
Глава первая, Глава вторая, Глава третья, Глава четвертая, Глава пятая, Глава шестая, Глава седьмая, Глава восьмая, Глава девятая, Глава десятая, Глава одиннадцатая, Глава двенадцатая, Глава тринадцатая, Глава четырнадцатая, Глава пятнадцатая, Глава шестнадцатая, Глава семнадцатая, Глава восемнадцатая
Книга II. Глава девятнадцатая
Автор: @abcalan
Редактор: @mirta
Когда я читала эту главу, мне вспомнился Максим Горький и его мытарства по России, встречи с людьми из самых низших слоёв населения, ночёвки в ночлежках, работа за кусок хлеба. Как оказалось потом, это был ценный опыт. У Виктора Борисовича сейчас такой же период. Он набирается опыта.
Как только пройдет это лето,
Я крикну в дверях сентября:
-Привет, голопузое детство,
Я прибыл в родные края!
Лёшка читает, как ему кажется, вдохновенно, артистично и звучно, а на самом деле – это паршивый скулёж. Но дело не в его вое, а в том, что у него прекрасные стихи. Они завораживают и уводят меня прочь от всяких социальных статусов, острова, Байкальска, Острога и общаги.
Сблизились мы с ним давно, когда я ещё мыкался по районным редакциям каторжанских газет, а в один из приездов в Острог, застал в «кошаре» толпу воющих друг другу стихи мужиков. Одним из них и был Лёшка. Оказывается, после десятилетнего времяпровождения в лагерях строгого режима, он, с рюкзаком общих тетрадей, заполненных собственными стихами, заявился в отделение Союза писателей Острога. А что может быть общего между советским писателем и тем, кто десять лет смотрел на мир из-за решётки и колючей проволоки?
Он писал стихи в тесных клетках штрафных изоляторов, смотря на мертвящую серую «шубу» холодных бетонных стен, сдавливающих мозги, а они – в кабинетах и на диванах. Нет сомнения, что они прошли бы мимо, когда четверо били одного, а Лешка не прошёл. Он ещё потому попал за решётку, что те, четверо, оказались сынками начальников. А через десять лет писатели послушали Лёшкины стихи, Лёшка послушал их. На том и разошлись.
Его ли прибило к «кошаре», «кошару» ли прибило к нему, но он оказался в толпе воющих мужиков, частым гостем которых был и я. Огонёк в его глазах вспыхнул после моего первого вытья:
Не прося ни свобод и ни хлеба,
Пусть умру под забором страны.
Воля! Вольная волюшка! Небо
И Земля мне с рожденья даны…
С тех пор он неизменно звал меня «Золотой Абрам».
Живёт он с матерью и больным отцом в однокомнатной квартире в самых пролетарских районах Острога. Тётя Нина, его мать, дородная и белолицая, хлебосольная женщина – из семейских, то есть староверов, она из большой фамилии Моисеевых. А дядя Гоша, отец Лёшки,– смуглый, брацковатый, то есть почти бурят, из потомственных казаков Казанцевых. В Лёшке с Аркашей больше бурятского и казачьего. Дядя Гоша после инфаркта, говорит и шевелится плохо, больше лежит. Только глаза радостные, и рука, которой он со мной здоровается тёплая, сильная, жилистая.
Голова моя зажила, Рыжий с дружками куда-то подевался, следователь исчез из моего горизонта. Стал замечать, что вся местная блатота и братва стали обходить меня, но авторитеты улицы – приветствовать. Дело тут не только в «лимонках» и ракетнице афганцев, которые они мне подарили, хотя слух о том, что у Абрама завёлся арсенал, разлетелся мгновенно. Видимо, тут играет роль весовая категория и место Лёшки и Аркаши, которое они отвоевали в каторжанском мире. Мне это место тоже далось не просто так. Шакалы поняли – этих трое, и каждый сустав у них – пулемёт.
Какой-то кривой и совершенно ненужный человеку мир!
Теперь о настоящем мире этих ребят. Смешение идей сумрачных германских гениев с визгливой лирикой скоморохов и кондовостью православия, которое подсунул Достоевский русскому народу, Лёшка с Аркашей отправили подальше на уровне монгольской генетики. Богоносцами они быть не желали, тем более, что никто не носит своего создателя. Да и захочет ли бог, чтобы его куда-то носили? При этом природа сохранила в Казанцевых народную культуру. Такой сплав, естественно, не позволил им стать пехотой бандитских авторитетов, но уберёг и от авторитарности.
Сильный человек обязательно будет гоним обществом. Редко кто из личностей может миновать в России дыбу и тюрьму. Казанцевы были сильными людьми. Об этом не говорят. Лёшка молча проголодал сорок дней. Станица, откуда их предки, так и называется – Букукун, с монгольского – Сильный Человек.
Страна превращалась в логово бандитов и негодяев, наше объединение было естественной защитой близких по духу индивидуумов. В нормальной обстановке мы могли бы быть просто друзьями, но апокалипсис объединил нас в боевую единицу, соратников.
Ты помнишь зори да туманы,
Как стрекотали косачи?
А – сенокосные деляны,
А со смородиной ручьи?
Спрашивал у меня с Аркашей Лёша, сидя в моей комнате и прихлёбывая горячий чай.
Мне и сейчас так часто снится:
Сосна, тропинка, тень бурьяна,
От костерка дымок змеится,
Гнедко храпит у балагана…
Отвечал ему Аркаша. Это стало традицией собираться у меня, читать стихи, просто общаться.
В «кошару» теперь забегали редко. К тому же Сашка Ленинг отвалил в свой Энгельс: Острог очень скоро мог стать его последним городом: развязка распутства – зачастую смерть от ревнивого мужа. А таких у Ленинга было много. Чёрную метку он уже получил.
За окном лютовал январь 1989 года. Минус 46 градусов по Цельсию. Лопнули трубы огромного камвольно-суконного комбината, машзавода, станкостроительного завода, кирпичного завода, многочисленных воинских частей. Трубы отопления и станки резали сваркой и выносили на мороз. Линиями, цехами, заводами. Территория крас превращалась в огромную свалку железа и бетона. В заснеженных степях день и ночь сварочные агрегаты резали мощную оборонительную линию – танки и артиллерийские орудия на металлолом. Сварщики и газорезчики зарабатывали приличные деньги. Аркаша с Лёшей были сварщиками, но варили аквариумы.
Сейчас мы затеваем разговор о советской и несоветской литературе. И начинается нескончаемый спор.
Вот почему, думаю я, когда коснёшься литературы или религии, выплывает столько плохого, что человек места себе не может найти, а без литературы или религии – и жизнь прекрасны, и люди золото? То же самое с политикой, культурой, экономикой: только подумал о государстве, как сразу исчезает человек. А без него он всегда на месте и красив! Всегда!
Конечно, деды этих ребят, впрочем, как и мои деды, просто не могли быть красными. Ведь они не люмпены, не пролетарии, а изначально свободные люди степей, то есть – животноводы, не зависимые от государственных режимов и устоев, ставших в силу невозможности изменить цивилизационную сущность защитниками рубежей своей цивилизации – казаками.
Их предки триста лет обустраивали эти земли и свою жизнь, а потом пришёл люмпен и велел отдать всё ему. Как же они могли отдать? И не отдали, а теперь виноваты до скончания веков…
-Атаман Букукунской станицы, сотник Афанасий Казанцев, прибыл для исполнения своих обязанностей, ваше превосходительство! – Это родовое предание о выехавшем навстречу барону Унгерну атамане.
Сдалась им советская литература!
В общаге тихо. В комнате чисто и уютно. На плите пофыркивает чайник. Ребята сидят на расстеленном громадном полушубке, похожем на медвежью шкуру. Вот такое устройство и называет Лёшка ордынским.
Наконец, я не выдерживаю:
-Сдалась вам эта литература!
-С нами поедешь? – Сразу забыли о споре и литературе ребята.
-Куда?
-За путепровод. Стариков навестим.
Аркаша не только работает в «Аквариуме», но и живёт там. Кооператив такой, основанный нашим другом, тоже поэтом, Геной Гутовым. Половину подвала пятиэтажки они превратили в уютное хозяйство, где разводят аквариумных рыбок и продают в своём же магазине. У них налажена связь со многими городами.
Находиться или спать, окруженным диковинными рыбами и растениями, можно, наверное, только с чистыми думами. Я замечал, что стоило только задержать на некоторое время мыслеподобие о чём-то плохом, как рыбы уже не подплывали ко мне. Самым естественным образом они вели себя при отсутствии хороших или плохих мыслеподобий.
Скорее всего, это и есть нормальное поведение живого существа, действия которого меняется согласно обстоятельствам, а не по заранее продуманному плану. За всяким планом может стоять расчётливая идеология, а за идеологией – кучка дельцов.
В общем, публицистика начала одолевать все остальные мои потуги. Теперь всё, что или кого я видел или встречал, становились подопытными экземплярами. Казанцевы иногда чувствовали себя неуютно со мной и пытались развеять то, что концентрировалось во мне, в реальной жизни.
-Едем, мужики!
В троллейбусе дикий холод. С недавних пор появились кассиры, они отрывают какие-то грубые билетики, отпечатанные на махорочной бумаге. Как они тут не мёрзнут, ведь тут все минус 46, которые растаивают при дыхании жмущихся друг к другу острожан? Некоторые из них держат в руках второй после нового года номер «Комсомольца окраины». На всю первую полосу рисунок – вскрытая штык-ножом (нарисован рельефно) банка килек, кильки – лежащие ничком люди. Сверху кривая надпись – «История СССР».
-Выдали идейку! – Смеясь, наклоняется ко мне Аркаша, держась за блестящие поручни. Двухметровому, ему легче других преодолевать расстояния на троллейбусе, куда на каждой остановке, вдавливается галдящая толпа, среди которых мелькают карманники, которых мы вычисляем сразу.
Идейка с кильками принадлежит Петухову, который заявил, что в этом году обязательно будут всенародные выборы, а он намерен пройти в депутаты Верховного Совета и заседать в Кремле. Теперь весь Острог говорит о консервной банке «Комсы» - «Комсомольца окраины» и Викторе Петухове.
С последней остановки наша троица бредет пешком через путепровод по мосту. Внизу гремят железнодорожные составы. За мостом начинаются пролетарские кварталы, тёмные двухэтажные дома из лиственницы первых пятилеток, кирпичные пятиэтажки, которые Лёшка называет «кабанчиками», старинные, разваливающиеся избы дореволюционных железнодорожников и шахтёров.
-Заскочим к Тримасу? – Предлагает Аркаша.
-Ждёт что ли нас?
-Ждёт не ждёт, а навестить не грех. Отрядник всё-таки.
У них много бродяг, с которыми они мыкали судьбу в лагерях. Тримас – один из них. Мужики смеялись, вспоминая о том, как Коля Тримасов на промзоне съел бойца – собаку охранников. Как это получилось, никто не знает и, наверное, не узнает никогда. В общем, исчезла одна из собак, ошейник обнаружили у Тримаса, поводок – у его подельников, нашли шкуру и остатки варёного собачьего мяса. Стало понятно, что бойца съела «семейка», где лидером был Тримас.
-Представь себя две сотни выстроенных мужиков и расхаживающего перед ними майора внутренних войск, который методично спрашивает: «Кто съел бойца? Кто съел бойца? Тримасов, кто съел бойца?»
Лёшка не может подавить смех, открывает калитку мрачной избушки, в которой, кажется, никто не живёт. Но в мутном окне я замечаю мелькнувшее испуганное лицо.
В избушке наклонный пол и проваливающийся потолок, старинная, годов 1930-х, мебель и не менее старинный керогаз, от которого воняет керосином. Тримас – высокий худой мужик, в образе которого не заметно ни единой отметины интеллекта, сразу накидывается на нас:
-Курить есть?
-Скажи спасибо, Витьке, ему махорку шлют с Аргуни! – Смеётся Аркаша, протягивая мужику, завёрнутую в газету махорку. – Ладно, мы у тебя задерживаться не будем. Кури. И не балуй.
-Посидели бы, побазарили, - предлагает Тримас. – Говорят, город наши делят. Предлагают в бригаду войти. Долю дают.
-А я тебе и говорю – не балуй! – Смеется Аркаша.
-Некогда, Коля. Ты и вправду не балуй! – Оправдывается Лёшка.
На улице я жадно вдыхаю свежий воздух. Город, действительно, делят авторитеты. Нас звали. Выходили, конечно, на меня. Но мы – сами по себе. Теперь в лексиконе горожан погоняла авторитетов. Петухов недавно заявил, что в криминогенной обстановке России наш край лидирует. Наверное, сказываются каторжанские гены.
-Некоторые пассажиры на зоне на побегушках, а тут в авторитетах засветились! – Говорит Аркаша. – Они уже бабок на рынке обирают.
-Яйца бы им поотшибать, чтобы не суетились! – Злится Лёшка.
Тётя Нина угощает нас вкусным борщом. Я добрых два часа слушаю несвязный рассказ дяди Гоши о его родословной и Букукунской станице. Теперь у стариков огромный аквариум, где среди ракушек и зелени плавают меченосцы. Уютно и благолепно.
-В общем, спускается наш Намзунка с пригорка, в форме казачьей, всё как полагается, коня ведёт на поводу. Навстречу ему дед Афоня, атаман наш станичный. Намзунка протягивает ему бумажку, данную в лазарете. Прочитал атаман бумажку и заключил: «Понятно, дурак Намзунка. Освобождён от службы вчистую. На сенокос теперь!»
В рассказах дяди Гоши очень много бурятских слов и имён, видимо, его предков. На этот раз он ведает мне родовую легенду, о том, как был освобождён от службы, а значит и войны, один из его двоюродных дедов.
Устав от долгого рассказа, дяда Гоша лежит, мечтательно смотря в потолок, я глажу его руку, и он медленно засыпает.
-Витя, как думаешь, долго такое безобразие продлится? – Спрашивает меня тётя Нина.
-До основанья, наверное, мама, до последнего гвоздя! – Отвечает за меня Лёшка.
-Бройлер к нам какой-то приходил. Ничего не могла понять, какие-то бумаги показывал. О пенсии говорил. - растерянно говорит тётя Нина.
-Брокер что ли? – Догадался Аркаша. – Так их теперь много шныряет. Ничего не подписывай, без пенсии останешься.
-Да не знаю я. Бройлер да бройлер! Высокий, голенастый, худой! – Машет руками тётя Нина. – Что и творится вокруг! Каждый день слышно – убили и ограбили. Никогда такого мы не знали. Лёшка, прочитай что-нибудь?
Зорька – добрая корова –
Пахнет мятой, чесноком.
Напои нас, мама, снова
Вкусным, тёплым молоком.
Глухо говорит Лёшка и обнимает свою рыхлую, дородную, мать, которая тихо плачет, уходя в воспоминания. В маленькой кухне тесно, окно покрыто льдом, в единственной комнате, спит дядя Гоша.
Ночью в тишине уснувшей общаги пытаюсь что-то писать. Но перед глазами появляются то тучная корова Зорька на предрассветном лугу возле Букукуна, то заледеневшее окно кухни однокомнатной квартиры замерзающего города.
Одно мне понятно: всё живое обязано изменяться, а я сейчас совсем другой человек и даже тело, как и вся страна, чем всего год тому назад. Но изменения обретают катастрофическую скорость и доказывают, что убеждения никак не могут сосуществовать с интеллектом. Но почему они так мечутся и прыгают?
Воспользуйтесь платформой Pokupo.ru для монетизации творчества. Без абонентской платы и скрытых платежей, взимается только комиссия с оборота. При обороте до 30 тысяч рублей можете работать вообще без комиссии.
С Pokupo начинать бизнес легко!
По всем вопросам - к @ivelon. Или в телеграм-чат сообщества Pokupo.